А вот я прочту, пригрозил начальник караула, наблюдая за моей реакцией.
Я продолжал прожигать его взглядом.
Лейтенант с довольным видом подмигнул мне:
Ишь ты, какой бойкий. Молодец. Возьми, он потянул мне записку. Сам я не пойду, от великих трудов подустал малость, а вот разводящего пошлю. Силантьев! Силантьев, мать твою!
Дядька Виктор поднялся, на заплетающихся ногах дошел до двухъярусной койки.
Вован, хули спишь, б! он постучал сапогом по железной ножке.
Ты чего, Палыч? сонным, хриплым и испуганным голосом отозвался разводящий.
И не «Палыч», а старший лейтенант Кротов, бля. Пиздуй с мальцом до спецуры и вправь мозги Ваське Репкину. Совсем парняга охуел, архивариуса не пускает.
По дороге я, пользуясь тем, что у разводящего была лампа, прочел записку отца.
А там было написано следующее:
«Начальнику дворцового караула
старшему лейтенанту
княжеской дружины
господину Кротову В.П.
Уважаемый Виктор Павлович!
Убедительно прошу, в порядке исключения, разрешить разовый проход в ночное время на территорию спецхранилища мне и моему сыну Даниилу для проведения исследовательских работ по информационному обеспечению мероприятия «Вояж».
«Ну что вот с таким делать?» с досадой подумал я.
Еще за три поворота Силантьев начал поливать Репкина отборным матом. А когда несчастный служака оказался в пределах досягаемости его кулаков, сперва навесил крюком «в душу», не прекращая ругани.
Смирно, урод долбаный! проорал Вован, огромный, страшный, разъяренный. Как стоишь, сучок задроченный?!
Когда Репкин разогнулся, разводящий треснул ему в ухо.
Ты какого хуя не открываешь, конь с яйцами, деревня мокрожопая? проорал он поверженному постовому. Встать! Замки открыть! Бегом!!!
А далее снова последовали забористые трехэтажные конструкции. Я отметил, что темы и выражения ни разу не повторились.
Мат вылетал из горла разводящего подобно песне или декламации искусного оратора. Я подумал, что неплохо было бы кое-что запомнить, чтобы при случае уметь поставить на место шпанцов из посадов и нижнего города.
Васька дрожащими руками стал открывать многочисленные замки двери спецхранилища, получая тычки в спину и пендели под зад.
Пожалуйста, ок, произнес разводящий. Если что, у нас не забалуешь Смирно стоять, урод, приказал Вован, поднося сложенную в кулак руку в кольчужной перчатке к носу Репкина.
Мой отец не нашелся, что сказать, лишь понуро кивнул, точно это ему досталось на орехи. Я хоть и пытался сдержаться, но пару раз все же хихикнул, до того глупый и жалкий был у Васьки вид.
Вован пошагал обратно, довольно напевая что-то типа «Утомленное солнце нежно с морем прощалось».
Мы вошли внутрь. Громады стеллажей едва угадывались во мраке. Отец на ощупь пробрался в свою каморку, взял со стола канделябр, зажег все свечки от лампы, которую принес с собой.
Что ты сказал в караулке? хмуро спросил папа.
Только то, что Васька Репкин нас не пускает, и дал прочесть записку.
Виктор Павлович трезвый был? Бумагу читал?
Не знаю, вроде да.
Врун ты бессовестный, Данила. И в кого ты такой? И еще я замечаю, что ты этим пользоваться начинаешь вполне сознательно Отец указал мне на стул, а сам отправился в глубину, забрав сияющий огнем пяти восковых, некоптящих свечей шандал. Так и врал бы, чтоб на правду походило.
Последние слова донеслись до меня издалека, сквозь шорох бумаги. Я и не понял, ругает ли папа меня за ложь или досадует, что она так неискусна.
Отец принес стопку старых пыльных книг, по большей части в выцветших бумажных переплетах.
Это очень редкие, старые книги, большинство из них сохранились в единственном экземпляре. Смотреть будешь из моих рук.
Хорошо, произнес я, сильно волнуясь.
Мелькнула обложка. Я успел прочесть лишь одно слово«Каталог».
Как выглядел автомобиль? Так? спрашивал отец, осторожно переворачивая желтые листы с почерневшими трухлявыми краями.
Я не видел его снаружи! Помню, салон был длинный. Спереди два сиденья со спинками, а сзади диван, вроде тех, что у князя в курительной комнате стоят, а дальше в нем было пусто, там этот цилиндр лежал.
Ты же говорил, что уезжал от бомбы.
Да, но до этого я там ее вез. И задняя дверца была со стеклом, там резинка на железяке по нему бегала.
Это интересно, отец отложил одну книгу и взялся за другую. Посмотри, так это выглядело?
Я стал внимательно изучать темный рисунок, похожий и не похожий на видение из моего сна.
Нет, не совсем так, произнес я. С моей стороны была панель. На ней две больших шкалы было и несколько маленьких со смешными значками. Когда я нажимал ногой, на левой стрелка уходила вверх. Двигатель тогда начинал реветь. Посередине был прибор, который тихо пощелкивал. Он держался на круглой железной скобочке. У него три стрелки: две медленныебелые, одна быстраякрасная.
Отец аж переменился в лице:
Как они располагались?
Я нарисовал, добавив, что белые стрелки были разные, одна толстая, короткая, другая подлиннее и потоньше.
Даниил, строго произнес отец, признайся, что раньше видел часы со стрелками.
Как это? удивился я.
В моем представлении часы, так глупо назывался прибор для измерения времени, должны были выглядеть как маленькая коробочка. Они подсоединялись проводками к замысловатому сооружению из керамики и металлабатарее. Часы были редкостью, и их берегли больше чем запасные части автомобилей или бронежилеты. Время они показывали в виде цифр, составленных в две или три колонки.
Раньше часы были стрелочные, но постепенно все поломались, осталась только электроника, пояснил отец. Итак, произнес он в раздумье, ночь. 2 часа 35 минут. Ранняя весна или поздняя осень.
Папа, еще была черная доска с кнопками, вроде шахматной, если ее положить углом. Кнопки на одной стороне, а с другой светящаяся картинка вроде витража. Там заяц морковку ел.
Данилка, отец нахмурился, опять ерунду сочиняешь.
Нет, обиделся я. Ел и слюни разбрасывал. Там еще были цифры и значки. Я изобразил их на бумаге: «2», «0», «*», «*».
Отец уронил книги и тяжело сел на табурет.
Никому про это не говори. Ради твоего же блага. Это не сонная греза, ни наущение диавольское Это редкий дарвидеть все точно в деталях. Короче, если что-то будет приходить в голову или сниться, рассказывай только мне, попросил отец. Ты почти вырос. Пора тебе попробовать жизни летописателя и хранителя древней истории А теперь марш собираться.
Куда? поразился я.
В поход. Если, конечно, не боишься
Я не боюсь! с этими словами я бросился бежать, пока отец не успел передумать.
Бабе Мане скажи, пусть на неделю нам соберет! И за Сережкой присмотрит, пока нас не будет! крикнул вслед папа.
Я мчался что есть силы. Многое из сказанного отцом осталось непонятным, однако то, что меня возьмут в Мертвый город, было ясней ясного. Жуткий, полный старинных тайн, смертельно опасный Я представил себе, как смогу небрежно уронить в разговоре с двоюродным братом Мишкой из деревни: «А я в Москве был». И как в ответ он лишь вздохнет от ужаса и восхищения.
Я вбежал в нашу квартирку, которую отец называл хрущобой, нырнул в маленькую комнату, где спал Сережка. Пнул его кровать и заорал:
Проснись, ты серешь!
Данила, ты прямо разбойник какой-то, нехристь, подала голос бабушка Маня. Чего орешь, оглашенный?
Я с грохотом ворвался к ней на кухню:
Бабушка! Папа берет меня с собой в поход!
Вот страсть-то! всплеснула бабка руками. И так чумовой, а посля совсем с ума спрыгнешь. Ополоумел твой батька на старости лет!
Бабуль, ты не вопи, лучше собери харч на неделю, мне и папке.
Из коридора донеслось хныканье. Появился брат. Он приложил ладони к глазам, скроил гримасу жутко и несправедливо обиженного ангелочка, выдавливая из себя слезку: