Нет. Гримберт мысленно рыкнул на себя, и «Убийца» сразу будто пошел легче по глубокому снегу, подкрепленный вспышкой хозяйской злости. Этим вечером он вернется в Турин своим ходом, волоча на аркане парочку браконьеров, и плевать, если к концу пути туринская мостовая превратит их в грязные ошметки!
«Прошу прощения за опоздание, небрежно скажет он, выпрыгивая из кабины во внутреннем дворе палаццо, В славном Сальбертранском лесу возникли некоторые проблемы, однако не стоит волноваться, я уже переловил это отребье. Больше оно нас не побеспокоит».
Отец и тогда ничего не скажет, наверно, лишь переглянется украдкой с Магнебодом. Но в этом коротком взгляде, точно в сложном шифрованном сигнале, будет больше информации, чем в силах выразить любые слова. И тогда
Что будет тогда, он сам не знал, боялся даже загадывать, как бояться загадывать подарок в преддверье собственных именин. Боялся, но отчаянно желал узнать.
Оставалась лишь самая малость. Найти чертовых бродяг в отцовском лесу и под конвоем привести их в Турин. Но чем дольше «Убийца» месил лапами снег, тем сильнее Гримберт убеждался в том, что выполнить эту задачку будет, пожалуй, не так просто, как ему думалось поначалу.
В Турине браконьеры не были редкостью. Восточная окраина растянувшейся на тысячи лиг франкийской империи всегда привлекала всевозможный сброд, желающий пожировать за чужой счет, особенно их приток увеличивался в неурожайные года. Мошенники, фальшивомонетчики, разбойники, скотокрады, вымогатели, ярмарочные воришки Если они полагали, что на восточных рубежах, вдали от императорского Аахена, они могут делать свои делишки не опасаясь заслуженной кары, Господь быстро вразумлял их силами своих земных слуг.
Гримберт не раз видел браконьеров в туринской темнице. Их сводили туда отцовские вассалы, мелкие окрестные лорды и рыцари, застав на месте преступления, чтобы тот на правах всевластного владетеля Туринской марки, свершил над ними справедливый суд. Гримберт в детстве иногда разглядывал украдкой их клетки, прячась за Магнебодом, но быстро был разочарован. Браконьеры, выловленные в туринских лесах, не походили своим обликом ни на кровожадных сарацин, из-под кожи которых торчат обломки боевых имплантов, ни на одержимых ненавистью ко всему живому еретиков-лангобардов. Просто зловонный, покрытый коростой и лохмотьями, сброд. Вчерашние крестьяне, вздумавшие бросить честный труд и бить зверя в чужом лесу. Разорившиеся ремесленники, лишенные средств к существованию. Беспутные авантюристы, не знающие никакого дела, кроме разбойного. Вооруженные в лучшем случае одной древней аркебузой на всю банду, а то и просто с самострелами и пращами, они редко успевали нагулять жирок в отцовских лесах. Правосудие обыкновенно успевало раньше.
Но браконьеры, обосновавшиеся в Сальбертранском лесу, должно быть, были худа хитрее своих собратьев. По крайней мере, не спешили показываться на глаза или демонстрировать следы своего присутствия. Ни притоптанных кострищ, ни цепочек следов, ни расставленных силков, словом, ничего такого, что утвердило бы его в верном направлении.
В режиме тепловизора лес походил на адскую чащу, состоящую из темно-фиолетовых пальцев, скрюченных и переплетенных, между которыми плясали зыбкие оранжевые тени. Устав от этой картинки до зуда в глазных нервах, Гримберт переключил визоры «Убийцы» в инфракрасный режим. Возможно, на фоне снежного покрова удастся различить свежесрубленное дерево, отпечатки ног или
Тщетно. Сальбертранский лес невозмутимо поскрипывал вокруг него, точно наслаждаясь замешательством самоуверенного рыцаря, этакое огромное бесформенное чудовище, которое не пронзить ни одним копьем, будь оно даже размером с собор Иоанна Крестителя
«Страж» двигался позади, не пытаясь оспорить его первенство, но, несмотря на более примитивные системы наблюдения, Аривальду каким-то образом удавалось куда раньше Гримберта видеть обстановку. На визоре «Убийцы» то и дело мигали его маркеры, указывающие на опасные направления или места, на которые Гримберту по какой-то причине стоило обратить внимание. Несмотря на то, что Аривальд делал это молча, заботясь о своем господине, Гримберт находил такую манеру уничижительной и надоедливой. Навязчивой, как забота дворцовой прислуги.
Прекрати, буркнул он в эфир, не скрывая раздражения, Я что, похож на беспомощного слепца? Если похож, только скажи, я прикажу туринским кузнецам наварить на «Убийцу» дюжину колокольчиков, чтоб трезвонить на ходу как чертова колокольня!
Не кипятись, Грим, примирительно отозвался Аривальд, Я лишь показываю. Двадцать градусов справатрухлявое дерево, двадцать восемькрутой овраг
А ты, значит, решил играть роль моего поводыря?
Мои глаза всегда будут при вас, мессир.
Аривальд произнес это серьезно. Даже чересчур серьезно. Если это и было очередной шуточкой, то чертовски удачно замаскированной, Гримберт не мог разобраться, с какой стороны у нее острие.
Что это значит?
Старая поговорка наших предков, Грим. Означает, что я всегда буду следить за тобой.
Если тебе невтерпеж за чем-то следить, следи за собой! огрызнулся он, У твоей развалины опять текут маслопроводы!
Черт возьми, он имел право на раздражение. Они кружили по чертовому лесу уже полдня, но до сих пор не заметили ни малейшего следа чьего-то вторжения. Следы, которые им удавалось найти, принадлежали по большей части кабанам и оленям, на деревьях не было видно следов топора. Если браконьеры в самом деле обосновались здесь, Гримберт вынужден был признать, что маскируются они необычайно ловко.
Сальбертранский лес выглядел безлюдным, но Гримберт знал, что он не всегда был таким. Старое чудовище, протянувшееся на многие лиги, помнило присутствие человека в своих недрах, помнилои сохранило на память об этом следы. Иногда Аривальд молча указывал на них, обозначая маркерами, и в этих случаях Гримберт даже не ругался в ответ. Почтительно молчал, как молчат паломники при виде святыни. И пусть святыни эти были чужие, не христианской веры, они относились к неизвестной ему древней религии, которая со стороны рыцаря заслуживала по меньшей мере уважения
Гримберт молча разглядывал их, эти изваяния из металла, навеки вросшие в землю невесть в какие времена, съеденные ржавчиной и наполовину превратившиеся в труху.
Остатки бункеров, распахнувшие свои потроха, выжженные давно угасшим огнем. Грозные боевые машины, уткнувшиеся тупыми носами в снег, покорно и молча, точно мертвые лошади. Остатки рыцарских доспехов, привалившиеся к деревьям, разрушенных временем настолько, что едва угадывались очертания. Чувствительные сенсоры «Убийцы» позволяли видеть и многие другие следы, сбереженные Сальбертранским лесом. Треснувшие кирасы, дребезжащие под ногами, превратившиеся в истлевшие ржавые шипы пики, чьи-то щегольские шпоры
Кем были эти люди? Каким богам они поклонялись? Каким монархам служили? По какой причине они сошлись в бою и сохранила ли история названия их последней битвы?
Гримберт этого не знал. Но если бы устройство «Убийцы» позволяло, заставил бы свой доспех из уважения склонить голову.
Как думаешь, кто это? шепотом спросил он в эфир, Лангобарды? Кимвры?
Может быть, судя по тону, Аривальд тоже ощущал себя подавленно, минуя такие места, А может, неметы, гермундуры или даны. Здесь, по восточному рубежу Туринской марки столько войн в свое время прошло, что если за каждую ставить по свечке, можно землю зимой растопить и засеять пшеницей. Держись подальше на всякий, мало ли сколько неразорвавшихся снарядов здесь веками ржавеет
И то верно.
***
Мысль эту Гримберт пытался упрятать подальше, как старые солдаты прячут свои заработанные кровью монеты, обвязывая всяким тряпьем. Но едва ли монеты, даже полновесные, почтенной туринской чеканки, способны так врезаться в кожу, растирая ее до кровавых язв, как эта мысль, мучительная и гадкая, которую он вынужден был баюкать на протяжении нескольких часов.
Ты проиграл, Грим. Провалился. Не справился даже с пустяковой работой, которую легко выполнил бы самый дрянной из отцовских рыцарей, какой-нибудь пьяница в ржавом доспехе без малейшего представления о тактике и доблести.