Для разнообразия меня в тот раз спасали, а не убивали, сказала она. Это было в Гамбурге. Мы охотились на Морриса, а он как раз был там. Пробились через охрану. Все бы хорошо, но один угостил меня в живот ногой. Хорошо так угостил, ребята меня оттуда выносили. Кровотечение открылось страшное. Был выкидыш. Никто не знал, я сама не знала. Меня не тошнило, ничего, а цикл и без того плавал. Но это еще полбеды. Я ведь, дура, решила, что на этом все закончилось. А мужикиони же не понимают Оказалось, там надо было дочищать. Плацента, все такое Короче, через двое суток я свалилась с температурой. Меня уже пристроили в нормальную больницу, но оказалось, что матку спасать поздно. Вот так.
А кто был отец? зачем-то спросил Эней. Густав?
Да. Он там погиб, так что претензии предъявлять некому Да я бы и не стала. Сама не проверила, сдох ли имплантат. А может, оно и к лучшему. Если бы у меня могли быть дети, это точно было бы заклание невинных Да и с месячными проблем теперь нет.
Эней осторожно протянул руку и взял ее за запястье, не зная, как еще утешить. Минуту назад он думал, что она напрашивается на поцелуй, и почти готов был сдаться. А сейчас это означало воспользоваться слабостью. И даже если нет, даже если ее симпатияэто нечто большее, чем просто симпатия, нельзя добавлять ей боли.
Поэтому он страшно удивился, когда она перехватила его руку и притянула его к себе, лицо к лицу и губы к губам.
Кое-что исправить нельзя, сказала она, улыбаясь. Но кое-что другоеможно.
Мэй, прошептал он, кляня себя за то, что ничего не понимает в женщинах.
Больше он ничего прошептать не смогони целовались, лежа на песке. Каждый обнимал другого с такой силой, словно удерживал над пропастью, и все равно обоим было малохотелось еще ближе, теснее, сквозь кожу, мышцы и кости, пока два сердца не станут одним и кровь не смешается в венах и артериях. Но это было невозможно, и оттого восторг и печаль кипели и плавились вместе.
И я хотел бы, чтобы тело твое пело еще, и я буду искать тебя всюду до самой до смерти
Эней не то чтобы хотел взять ее прямо сейчас, на пескенет, он и этого хотел тоже, конечно, но еще больше хотел сберечь происходящее, не испортить торопливой грубостью. Милости, которые дождем проливались на него сейчас, уже превосходили все, на что он мог надеяться. Он был счастлив, и главное, чего желал сейчас, это воздать Мэй таким же счастьем. Ни рук, ни губ ему для этого не хватало.
Нам сказали, что мы одни на этой земле, и мы смотрим в небеса, но небо нас не слышит. Небо нам не внемлет. И я хотел бы улететь с тобою на Луну, чтобы больше никогда не вернуться на Землю. Никогда не вернуться
А еще он опасался, что из-за мыса на лодке покажутся гоблины.
Ты хочешь? выдохнула Мэй ему в ухо.
Ты еще спрашиваешь?
Они приподнялись.
Здесь нельзя, оценила оперативную обстановку Мэй.
Не на базе же. От одной мысли, как они у всех на глазах запрутся в домике, Энею стало зябко. Ей, видимо, тоже.
Нет, ты что. Давай в лесу, где схрон. Если тебе нужен вереск, там поблизости поляна есть. Спальник возьмем, и
Да. Эней встал и помог ей подняться. Эй, а откуда ты знаешь про вереск?
То есть как откуда? Ты же мне сам каждый вечер стихи или это
Не я. Эней помрачнел.
И стихи не твои? И не для меня? Мэй Дэй, кажется, расстроилась, и он, уже настроившись соврать «нет», ответил правду:
Мои. И для тебя. Но я их тебе не подбрасывал. Да что же это такое, а? Я могу хоть что-то не испортить? Пошли, я сейчас набью две морды. Нет, одну. Антон еще младенец, он не понимал, что творит.
Да что случилось-то? Мэй еле поспевала за ним через редкий соснячок.
Это Игорь, объяснял он на ходу. Больше некому. Я дал одному человеку переписать свою библиотеку. Он лечил меня, отказать я не мог. Он, наверное, слил себе все подряд, не глядя. А потом дал переписать Антону. А потом Эней снес боккеном куст чертополоха, на свое несчастье выросший у тропинки.
Стригай, процедила Мэй и остановилась.
Свидание испорчено безнадежно. От того, что белобрысый имел какое-то отношение к их объяснению, возникало гадкое чувство, словно он подсматривал из-за кустов. Она проводила взглядом Энея: вот его белая спина мелькнула между сосен, а вот она уже чернаяон на ходу надел футболку, а вот она пропала. Бежать за ним? Какой смысл? Белобрысый получит свое и так, а настроение пара затрещин ей не поднимет. Почему этот дурачок не мог просто промолчать? Так было хорошо
* * *
Разбудить Игоря было непросто, но в пятом часу пополуднивполне реально. Эней тряс его, обливал водой, тыкал пальцами в бока и снова тряс, пока наконец тот не принял сидячее положение и не уставился прямо перед собой мутноватыми глазами.
Стихитвоя работа?! заорал Эней.
Нет, твоя, Игорь мотнул головой и от этого движения снова завалился на бок.
Эней удержал его в вертикальном положении и встряхнул так, что щелкнули зубы.
Стихи! Ты их подбрасывал Мэй в комнату?
Н-ну технически говоря да.
Зачем?!
Из этого как его А, милосердия. Я видел, как тебя мучает неутоленная страсть, и
Я тебя просил?!
Слушай, вы объяснились или нет? не открывая глаз, спросил Игорь. Раз ты знаешь про стихи, то объяснились. Все, mission complete, и я сплю.
Он опять ткнулся носом в подушку, обняв ее так, будто в ней одной было спасение.
Нервных и вспыльчивых людей не берут в боевики, да и не живут они в боевиках. Но, как известно, даже от самого флегматичного английского джентльмена можно получить живую реакцию, легонько ткнув его вилкой в глаз. А тут были скорее вилы.
Стены у домика оказались крепкие. Правая, приняв на себя восемьдесят килограммов полусонного живого веса плюс ускорение, возмущенно заскрипела, но устояла. Игорь выдержал еще два таких соприкосновения со стеной, прежде чем подсознательно решил, что так совершенно невозможно спать, пора приходить в сознание и опробовать на командире что-нибудь из полученных от Хеллбоя навыков. Ничего сложнее захвата за шею провести не вышло, и через несколько секунд Игорь ласково осведомился:
Мне тебя слегка придушить, чтобы ты дал мне поспать наконец?
Эней глухо зарычал и попробовал выдраться. Это было сложно, так как силушкой Игоря ни черт, ни Бог не обидели, а применить болевые приемы мешало то, что Игорь хоть и сукин сын, но свой сукин сын.
Дверь распахнулась, изрядное затемнение показало, что на пороге либо Хеллбой, либо Костя.
Что за шум, а драки нет? Костя. Ага, драка есть. Почему меня не позвали? Что без меня за драка?
Присоединяйся, сказал Игорь. А я пас. Я спать хочу.
Молчать, я вас спрашиваю. Что случилось?
Под мышкой у него проскочил Антон. При виде мизансцены «Лев, не дающий Самсону порвать себе пасть» он сказал: «Ой»и опытным чутьем исповедника Костя уловил виноватые интонации:
Иди сюда, раб Божий. Что тут делается и при чем тут ты?
Я не знаю, искренне-искренне сказал Антон. Ведь, может, они вовсе не из-за этого
Из-за ЧЕГО?! громыхнул Костя. Игорь, отпусти командира. Он же не станет бить священника, верно?
Священника не станет. Но он тебя и не бил. Он меня бил. Игорь спросонья был очень логичен.
А теперь не будет. Бо я не дам. Отпусти. А ты, сверкнул он оком в Антона, рассказывай.
Отпускаю, послушно сказал Игорь. В моей смерти прошу винить ик, выдохнул он, в четвертый раз влетев в стену.
Эней явно нацеливался на пятый бросок, но, ощутив Костину лапу на плече, несколько задумался и застыл, как фигура в «Море волнуется». Игорь, впрочем, застыл тожепо куда более уважительной причине. Он спал.
Антон виновато и сбивчиво принялся рассказывать. Костя разика два хрюкнул от смеха. Наконец Эней не выдержал:
Тебе смешно? По-твоему, это нормально? и закашлялся.
По-моему, сказал Костя, ненормально, что пани прошла к себе в домик, хлопнула дверью и там заперлась. По-моему, ты повел себяАнтоха, закрой ушикак мудозвон.
Эней попытался что-то сказать, но получилось у него только нечто вроде сдавленного «х».