Н-но! Пшла, Дохлая!дёрнул он вожжи и сани неспешно поскользили по дороге прочь.
Люба, барышня девятнадцати лет с бледным от частого недоедания лицом, в заношенном некогда великолепном шерстяном оренбургском платке, оставшимся от покойной матушки, да в обветшалом дамском пальтишке и валенках, шла по тротуару, попеременно меняя устающие от тяжести чемодана руки. Она то и дело опасливо озиралась, словно ждала невесть какой угрозы, и чуть не каждую минуту поплотней запахивала свободной рукой воротник, защищаясь от стылого ветра.
Выйдя на перекрёсток, Люба наткнулась на пикет солдат с чёрно-красными погонами. Их было трое: с винтовками за плечами штыками вверх, в полинялых шинелях, туго перетянутых ремнями на груди, на каждом папахи с кокардой. Небритые, озябшие, не смотря на разведённые у самого торца дома костёр. "Корниловцы!"мелькнула мысль и Люба прибавила шаг. Солдаты бросили на неё мимолётные взгляды, продолжая держать растопыренные пятерни поближе к огню.
Город в последние дни был полон противоречий; он будто и застыл, словно погрузившись в мёрзлое болото, и в то же время бурлил. Улицы наводнили беженцы, кто возвращался, а кто и стремился прочь. Чемоданы, котомки, сумки, повозки, санивсего этого на окраинах хватало с избытком. Возвращались горожане из старорежимныхвсе те, кого большевики объявили классово чуждыми, те кто ушли осенью при отступлении белых, ища с уходящими, а зачастую и драпающими полками спасения от красного террора. Возвращались и мастеровые, вновь надеясь открыть свои мастерские и артели. Уходили же все те, кто боялся правдивости слухов о деникинцах, а точнеетеперь уже о врангелевцах, или опасаясь "трудовой мобилизации" пусть и с иным названием, что практиковали красные. Кто ж их знает, этих господ генералов, рассуждали куряне, а ну как тоже отправят в стужу в мёрзлой землице окопы рыть? Боялась этого и Люба, целый месяц рывшая траншеи под охраной девятнадцатилетних красноармейцев, мобилизованных где-то на Орловщине и в северных уездах Курщины, или, что куда страшнее, под въедливым вниманием венгерцев. Этих девушка боялась до смерти, насмотревшись, что они для устрашения вытворяли с беглымирусскими мужиками и бабами.
Опасалась Люба и белых, отчётливо помня развешанных на столбах подпольщиков-большевиков, когда деникинцы оставляли Курск осенью, причём эти же самыекорниловцы, волею судьбы второй раз взявшие город совсем недавно. Второй раз корниловцев цветами уже не встречали, горожане помнили, как обошлись с ними вошедшие потом в Курск красные.
На выезде, вдоль просторной прямой улицы частного сектора скопилась длинная очередь. Семьи и одиночки, старики и молодые, разных сословий и политических взглядов. О последнем, впрочем, в очереди помалкивали. Девушка пристроилась в конец и зажала между ног чемодан, постояла, осмотрелась да и присела на крепкий, оббитый стальными полозьями корпус.
нашли же вы время лечиться, папаша!усмехнулся гладко выбритый коренастый мужичок в ватнике и кроличьей шапке да с перемётной сумкой через плечо.До вашей Ялты, поди, с год пробираться.
Его собеседникстарикан с благообразным лицом и аккуратной совершенно седой бородкой, одетый в клетчатое пальто с меховым воротником и каракулевую шапку, простецки эхнул и с прищуром вопросил:
Сами-то вы, голубчик, куда собрались?
Я-то? Я в Путивль иду Там, говорят, токаря нужны. И платят хорошомукой и сукном.
Да откуда ж вы, помилуйте, знаете, что в Путивле кто-то нужен и чем платят?
Знаю, папаша,отрубил рабочий.Там после забастовки комиссары нашего брата на бойне несчётно извели. Так что, дело верное, мне это надёжный товарищ сообщил
Потише б вы! Этистарик кивнул на стоявших в отдалении солдат.Эти словечко это не любят.
Рабочий сплюнул и уселся на свой тюк, заменявший ему чемодан. Залез в карман и вытащил горсть семечек, быстро глянул на старика и протянул руку.
Благодарствуйте,принял в ладонь семечки старик и принялся их лущить, неумело, но в охотку.
Люба отвернулась, сглотнув голодную слюну. В животе привычно забурчало, а в глазах на несколько мгновений заплясали тёмные точки.
Очередь вскоре продвинулась и разделилась на три потока. Девушка пристроилась к среднему и вновь села на чемодан. К очереди подъехал конный поручик-алексеевец, направляясь к заставе. Разговоры на какое-то время разом смолкли. Люба рассматривала поручика, показавшегося ей неожиданно красивым: утончённые черты лица и короткие чёрные франтоватые усики; офицерская шинель, сшитая явно совсем недавно; отливающие латунным блеском шпоры на высоких кавалерийских сапогах, перетянутых ниже колен ремешками. Шашка с алым темляком, белые погоны с красными просветами и вензелем "А", красно-белые петлицы и выглядывающая из-под башлыка пристёгнутая к подбородку фуражка с красным околышем и белой тульей, лихо заломленной по бокам. Красный цвет просветов и околыша вместо более привычного синего говорил, что поручик из одного из конных алексеевских полков. Кобыла его, бурая с белыми подпалинами в паху, отличалась хорошей статью.
"Боже! Как ему не холодно?"подумалось ей, глядя на его фуражечку.
Ездют всюду,пробурчали у неё за спиной, когда алексеевец ускакал вперёд.
У нас на Ямской третьего дня обыски были,донёсся другой голос, сиплый от застуды.Троих в контрразведку увели.
Третьего дня? Знамо дело, кокнули их уже.
А они что, большевиками были?вмешался третий голос, женский и усталый.
Да хрен их разберёшь, Анна Петровна,ответил тот же сиплый.Пашка-то, Савелия сынок, точно большевичок, а те двое у нас с недавно поселились, с декабря.
Вот я и говорю,вступил первый голос,что те, что этиодин чёрт лысый! Была Совдепия, стала Кутепия
Ты это брось,охолодил его сиплый,так и несдобровать можно. За городом хоть и перестали вешать, но читал, что в газетках пишут? Нет? Расстрельные списки, кого и за что в расход.
Прям как комиссары
То-то!
Вешать не перестали,возразил женский голос.С чего ты взял? За грабежи до сих пор вешают, мне соседка говорила. Она сама видела в Гремячке повешенных с табличками "За грабежъ".
Слыхали?вклинился в их разговор чей-то четвёртый голос.Господа-охвицеры ювелирный магазин разграбили, а сами за грабежи вешают. Вот они вам законность и порядок!
Это ты хватил, почтенный,ответил сиплый.Всех ювелиров ещё осенью обчистилина нужды армии. Их тогда ещё вне закона объявили
Слушавшей разговор Любе показалось, что говоривший смеётся, но за спиной не доносилось ни звука хоть как-то похожего на смех.
Все камушки и золотишко в военную казну пошли,продолжал рассказывать сиплый.Старого Вениамина Львовича корниловцы со всею семьёй кончили, а у него дома, говорят, барахлишка золотого, обручательных колечек да лампадок и фамильных камелий до одури много сыскали
Ишь ты! А с виду такой милый человек был,подивился первый голос.
Так это сынки его, чекисты, всё к папаше свозили,поддержал сиплого женский голос.
А ты откудава знаешь?
Знаю, милай, знаю Племяш мой понятым ходил
Чего тут не знать?удивился сиплый.У Вени Львовича, считай, полгорода золотишко и барахло на еду меняло.
Да откуда ж у него жратвы столько?
Исак евоный в ЧК служил, а Яшка-балбес, что с моим Кузьмой учился, в продотряде. Мудрено ли?
А аптекаря на Усадебной за что повесили?спросила женщина.
Не знаю Быть может за то, что он из выкрестов Теперя вон посадили в аптеку какого-то студента, она нынче по военному ведомству числится
Дальнейшего разговора Люба не слышала, она задремала.
Простите, барышня,растормошили её за плечо,очередь движется. Да и спать на морозе
Спасибоона встретила участливый взгляд мужчины в потёртом тулупе и улыбнулась.
Люба подняла чемодан, показавшийся ей сейчас ещё больше потяжелевшим, и сделала несколько шагов. А потёртый тулуп уже вернулся в свою очередьту, что двигалась левее.
До заставы оставалось не много. Потерпеть мороз с четверть часа, а затем в тёплый вокзалждать поезд. Навстречу очереди, обтекая выезжающих, вдоль заборов гурьбой повалили недавние пассажиры прибывшего состава. Уже прошедшие проверку и оттого устало-радостно возбуждённые. Последними от вокзала шли четверо: простоволосый, явно потерявший шапку, грузный господин с одутловатым лицом да разбитым в кровь носом; и трое конвоироввольноопределяющийся и два солдата с простыми полевыми погонами рядовых.