ГЛАВА I. РЕЧЕЛ.
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд,
И руки особенно тонки, колени обняв, Послушай
но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
и верить не хочешь, во что-нибудь кроме дождя
Н. Гумилев
Черный бархат безлунной июльской ночи стремительно опустился на изнемогавшее от зноя пространство. Даже волны укротили свой бег, и поверхность моря стала гладкой, маслянисто-черной. Лишь отражения острых маячков ярких южных звезд и огни почти бесшумно скользящей яхты мерно качались на, чуть волнуемой, глади воды. Да невидимый во тьме берег напоминал о себе нечастыми россыпями светляков, мерцавших на месте сгинувших в ночи прибрежных селений. Грань между морем и небом исчезла. Стоило забыться на мгновение и могло показаться, что судно летит в бездонном мраке мироздания.
Второй день невыносимо щемило сердце. Безысходная тоска и ужас непоправимой вины сжимали его. Темнота была спасением для Речел, позволила сбросить маску наигранного веселья и беззаботности, дать волю долго сдерживаемым слезам.
Темнота помогла почти незаметно ускользнуть от внимания опостылевших друзей, еще недавно предававшихся неудержимому веселью, а теперь обессиленных духотой и вяло беседовавших под кормовым тентом. Греческий этап «развлечений» для них был закончен, и теперь они отдыхали, ожидая известий об очередной ошибке, мечущейся в отчаянии жертвы. Ждали новых распоряжений от прихотливого автора сценария.
Темнота позволила скрыть невыносимый приступ боли и опять набежавшую на глаза влагу, когда увязавшийся за ней Тони с откровенной иронией сказал, что не понимает озабоченности Георга:
- Выбор у этого парня не больший, чем был у твоего Ламоля. - Даже в темноте Речел поняла, что по губам Тони скользит ненавистная «улыбка жрецов». - Либо броситься вслед за Анной в Англию, либо пустить себе пулю в лоб из револьвера, оставленного ему, как и в прошлый раз.
Сердце опять сжало раскаяние. Георг играл жизнью этого человека, так же, как год назад, жизнью Рона. Было мучительно больно от ставшего предельно ясным сознания того, что она стала игрушкой в руках беспощадного «Верховного жреца» и его подруги. Впрочем, такими же игрушками были и ближайшие сподвижники «Жрецов», и прошлые, и будущие «неофиты», да и все остальные участники этих «забав». Для грека и его подруги имело значение только то, как сыграна затеянная ими игра.
Участие в мистерии, разыгранной в родосском подземелье два дня назад, впервые пробудило в сердце боль раскаяния за то, в чем она еще совсем недавно охотно принимала участие. Своим цинизмом и жестокостью «суд» мог довести до самоубийства не только слабых. А вложить в руку растоптанного человека оружие означало реальную вероятность найти через несколько дней его труп.
Боль усиливалась сознанием, что Рон, которого год назад, по словам Элизабет, протащили через более серьезное испытание, мог погибнуть еще до того, как ее использовали в качестве приманки, на мгновение, показав ему в окне родосской гостиницы. А это означало лишь только то, что она в глубине души осознала еще прошлой осенью, но не захотела признать - бессовестно воспользовались ее отчаянием, ревнивой жаждой мести. Сочувствие Георга, забота об ее будущем, соблазнившая на участие в прошлогоднем издевательстве над несчастным Роном, были циничной ложью людей не привыкших стеснять себя в средствах для достижения любой своей прихоти.
О, благодатная темнота, ты позволила спрятать глаза и без особых объяснений пресечь поползновения Тони, когда его липкие от пота руки попытались начать привычное, хозяйски-бесцеремонное странствие по ее телу. Темнота - ты позволила не прятаться за дверями каюты, где можно было отгородиться от разговоров, глаз, рук, но невозможно было скрыться от духоты ночи. Позволила пренебречь убежищем, где страдания душевные только усиливались бы жаром разогретых за день стен. Убежищем, делавшим пребывание в нем равносильным новой пытке.
Уединенный шезлонг под звездами на верхней палубе не привлекал чужого внимания, и позволял ловить разгоряченным телом почти эфемерное дуновение прохлады приносимой то ли морским бризом, то ли движением судна. Уединение позволило Речел вспомнить все, что произошло с ней со времени последнего свидания с Роном.
***
Если бы в тот осенний вечер де Гре появилась на аллее парка на пол часа позже, то ни что уже не смогло бы оторвать Речел от Рона. Но Бет хорошо знала Речел и «Верховная жрица» появилась тогда, когда еще была возможность растоптать нарождающееся взаимопонимание.
Миссис де Гре не понадобилось много слов.
Ужас и странное оцепенение Рона при виде матери Лиз. А главное опять всколыхнувшаяся обида, ненависть к Рону, посмевшему даже не скрывать, что дочь этой женщины всегда будет для него более желанной, заставили ее тогда без колебаний подчиниться воле де Гре. Без колебаний сесть в машину, разлучившую ее с Роном навсегда.
Без колебаний, в компании с сестрами, Инго и Тони, улететь на Багамы на следующий день.
Багамы запомнились чередой солнечных дней, отданных ласковому морю, теплому песку, компании веселых друзей. Остались в памяти экзотическим празднеством ночей наполненных весельем уютных ресторанов, буйством карнавалов, любовными играми с Тони, который начал усердно восполнял потери, понесенные Речел в последнее время. Сладость мести казалось, стерла постылую любовь. Осенняя аллея, в промокшем от дождя и тумана Лондоне, осталась, где то в далеком прошлом.
Напомнила о Роне телеграмма, срочно вызывавшая веселую компанию в Англию. Георг сообщал, что с Роном произошли перемены, требующие срочного присутствия всех участников «дела» в Лондоне.
В день прибытия, Георг встретил всех в Хитроу и, посадив сестер и Речел в свою машину сообщил, что в планы связанные с Роном вмешалась Фортуна. Было необходимо срочно менять весь последующий сценарий. Рон оказался наследником порядочного состояния оставленного ему канадским дядюшкой, и он из категории отработанного материала сразу перешел в разряд людей интересовавших «жрецов». Учитывая стремление, Рона сблизится с кругом Георга и де Гре, для них было очевидным, что он охотно войдет полноправным членом в их сообщество.
Сразу после обеда Георг с хозяйкой дома удалились в ее кабинет и совещались весь вечер. Молодежь попыталась продолжить развлечения в духе «Богам», но веселье не клеилось, и к полуночи вечеринка сама собой увяла. Пары начали потихоньку уединяться в спальнях.
Речел не могла отвлечься от мысли, что теперь сама судьба сводит ее с Роном. Первый раз за последние недели она не пустила Тони к себе.
На следующее утро, сразу после завтрака, Георг пригласил Речел в кабинет. Решение принятое «синклитом» подтвердило ее ожидания. Георг считал необходимым срочно завершить игры с Роном.
У него не вызывало сомнения желание Речел стать женой новоявленного миллионера. И он считал необходимым обеспечить возможность скорейшего заключения этого брака, после чего они должны были войти полноправными членами в их круг. Накануне стало известно, что Рон вылетел в Монреаль вступать в права наследования, и это позволяло Речел без спешки подготовиться к встрече.
В тот момент ощущение счастья и, наконец, возможного покоя начало заполнять все ее существо, но ему не суждено было быть долгим. Речел почувствовала его призрачность под тревожным взглядом неожиданно появившейся в кабинете де Гре. Хозяйка дома положила перед Георгом пачку свежих газет, и порывисто прижав голову Речел к своей груди, необычным для нее низким, хрипловатым голосом сказала, что газеты сообщают о гибели в Атлантике самолета, вылетевшего вчера из Хитроу в Монреаль. Все рухнуло.
На следующий день газеты опубликовали списки погибших в авиакатастрофе. Среди прочих имен в списках значился Рональд Ламоль.
Рон умер и все, что еще два дня назад было наполнено глубоким смыслом, имело значение - стало никчемным, пустым и жестоким. Речел вдруг стало с беспощадной ясностью понятно, что, живой Рон был не только и ни столько объектом святого женского гнева на весь мужской род, сколько вожделенным призом в конце замысловатого пути. Право на безраздельную власть над этим человеком было главной целью всего, что она делала.
Любой проступок Рона против их любви подстегивал ее месть и придавал ей особую остроту. Месть двигала ею, когда она со страстью бросилась в объятья Тони сразу же после участия в интермедии, разыгранной в Родосе. Месть превратила в наслаждение ощущать вожделеющие взгляды мужчин. Мстительное желание обольщать было так велико, что свобода нравов на «Ариадне», в которую она окунулась во время первого августовского плавания в компании сестер и молодых подручных Георга, наполняла ее чувством легкости и счастья.
Она получила возможность отдавать свое тело ласковому морю и горячему солнцу. Возможность не обращать внимания на украдку горящих взглядов матросов провожающих их обнаженные тела. Возможность сознавать, что любой из них охотно станет рабом ее красоты. Возможность почувствовать себя выше условностей связывающих ее в прошлом мире. Получила ощущение обретенной безграничной свободы для себя. При этом все, что делал Рон, воспринималось, как череда предательств, а все, что происходило с ней самой, казалось справедливым возмездием ему.
Но Рон умер. Исчез приз обладание, которым Речел оттягивала, казалось по своей воле, с каким-то мазохистским наслаждением и все, что чудилось справедливым, обернулось бессмысленной жестокостью по отношению к единственному по настоящему любимому мужчине, жестокостью по отношению к самой себе. Все происходившее с Речел в последние месяцы потеряло всякий смысл.
Да и недавние друзья-союзники потеряли к ней интерес. И если де Гре еще сохраняла видимость любезности и дружеского расположения, то Георг без обиняков начал подсчитывать величину вознаграждения за оказанные услуги. Близкая победа Речел обернулась тягостным поражением, и единственным желанием стало, как можно скорей оставить хмурую от декабрьских туманов Англию и увидеть зеленую роскошь начинающегося Австралийского лета.
***
Самолет быстро перенес ее в милое сердцу половодье красок, солнце и бездонное небо родины.
Золотые или ослепительно белые пляжи, голубые лагуны, благоухающие заросли прихотливой радуги тропических цветов сулили возможность уединения. Уединение можно было найти и среди раздолья фермерских угодий, в тени девственной зелени леса или в бескрайности уже начинающей желтеть саваны.
Не вызывали раздражения и старые знакомые. Речел для них стала эталоном современного европейского стиля жизни. Суета рождественских и новогодних празднеств позволила забыться, отвлечься от своих несчастий. Череда встреч со старыми друзьями, новых знакомств, вечеринок, развлечений, дружеских застолий продлила это забытье, но уже в феврале Речел поняла, что потеря Рона невосполнима. Она ловила себя на том, что любого мужчину желавшего с ней сблизится, она оценивает по критериям, эталоном для которых служил уже идеализированный образ Ламоля.
К апрелю австралийская провинциальность стала невыносимой. Начала забываться жестокость людей, которые сделали ее одним из инструментов глумления над Роном, все чаще вспоминалась изысканность дома де Гре и ее окружения. Веселье и раскованность подручных Георга. Изощренная опытность любви Тони. То, что еще в конце прошлого года внушало горечь, опять начало приобретать черты привлекательности. Возникло чувство очередной утраты. Чувство оторванности от сообщества интересных людей. Желание вернуть расположение затейника с далекого средиземноморского острова и его приближенных.
И, Речел испытала неподдельное счастье, когда, в начале мая, ее нашло послание Георга, приглашавшее ее: «... прибыть в Грецию в начале июня для отдыха и участия в наших обычных летних развлечениях». К письму прилагался чек на порядочную сумму, но даже если бы его и не было, она нашла бы способ примчаться на этот зов без промедления. Расставалась с Австралией без сожаления, с твердым намерением обосноваться если не в Европе то в Америке.
В Афинском аэропорту Речел встретил Тони и двухместный номер в пирейском отеле не вызвал у нее протеста, а бурная ночь полностью восстановила давнего любовника в былых правах. На виллу Речел попала уже через пару недель в качестве «подруги» невесты нового «испытуемого» и принимала участие в «эксперименте» до конца очередного «летнего развлечения».
В этом году, ради разнообразия, Георг занялся «археологией». Были использованы остатки какой-то старой стены на участке ближе всего расположенном к поселку, который он ежегодно сдавал рыбакам. Заранее было высказано предположение, что стена является остатками фундамента дворца, времен крито-микенской цивилизации.
Объектом внимания на этот раз, был выбран канадец - Джон Пиккеринг, приехавший на смену Ламолю преподаватель новейшей истории в Лицее.
Главными исполнительницами замысла Георга опять стали Элизабет - выдававшая себя за археолога, доктора Инессу Вел и Тереза в роли ее призрака-двойника, а затем ее сестры Джоан.
На остров удалось заманить и невесту Джона, помешанную на театре, самовлюбленную валлийку Анну Хадсон. Анна появилась на Паросе через неделю после приезда Речел и вместе с женихом поселилась в городском доме Георга.
Речел досталась роль отдыхающей в одиночестве австралийки, привлеченной «воздухом древней цивилизации» и снявшей себе жилье по соседству с городским домом Георга.
Якобы случайная встреча позволила Речел быстро сблизиться с Анной, скучавшей в отсутствии Джона, вечно занятого, то учениками, то археологией, организованной ему Георгом. Знакомство быстро стало дружбой, и Речел получила возможность существенно влиять на взаимоотношения невесты и жениха.
Анна охотно и быстро сошлась с Георгом и его окружением. Ей дали возможность погрузится в мистику окрашенную мотивами древнего средиземноморья и таинства Астарты и других великих богинь народов эгейского мира стали ее занимать куда больше, чем отношения с женихом.
В результате любительница театральных эффектов сполна испытала их на себе. Участие в «реконструкциях» различных обрядов древних религий, не редко кончавшихся тем или иным вариантом оргий, ее не смущало. Она чувствовала себя не актрисой в чужом спектакле, а жрицей служащей великим богам. То, что при этом соблюдать верность жениху было совершенно невозможно, в расчет не принималось, тем более что на этот раз удалось держать канадца в полном неведении о ролях, выпавших на долю начинающей актрисы. Но когда Георг, неожиданно прервал свои «реконструкции» и у Анны появилось время заняться Джоном, близкая подруга нашла много аргументов доказывающих неверность жениха. А когда Анна оказалась свидетельницей любовного свидания Джона с Тессой, впрямую поощряемая окружением, она объявила жениху о полном разрыве и инсценировала свой отъезд в Англию.