Давай же, парень, совершенно невозмутимо произнёс Кастаньос. Прикончи его.
И доказать тем самым, что я именно тот, кто вам нужен, генерал, покачал головой я. Никак нет.
Я отпустил руку малость ошалевшего парня и вернул ему нож. Тот слез со стола, долго смотрел на меня, а затем скрылся в той же нише, закрытой занавеской, откуда выскочил.
Теперь я окончательно уверился в том, сказал мне генерал Кастаньос, что именно тот человек, что мне нужен.
Быть может, вы всё же объясните мне, генерал, спросил я у Кастаньоса, чего от меня хотите?
Ты, парень, лучше всего подходишь для одного поручения, ответил тот. Думаю, паладины в Уэльве и их французские друзья вполне созрели для моего предложения. Генерал встал и подошёл к большому бюро, установленному в углу зала, вынул из него запечатанный сургучом конверт и передал мне. Это моё письменное предложение лорду Томазоглавному паладину Уэльвы.
И в чём оно состоит, если не секрет? поинтересовался я, забирая конверт и пряча его в карман.
Если они хотят жрать, неожиданно грубо сказал Кастаньос, то пускай проваливают из Уэльвы. И лягушатников с собой забирают. Отныне Уэльва и окрестности выходят из-под власти Жозефа Бонапарта.
Что за ерунда? не сдержался я. Жозеф же растопчет вас!
Не успеет, покачал головой Кастаньос, которого ничуть не смутила моя дерзость. Это будет первым ударом по Бонапарту. Первый толчок колосса. Все должны понять, что ноги у него глиняные.
И к чему это приведёт? спросил я. К новой гражданской войне, сам же и ответил, новой крови.
Именно! воскликнул Кастаньос. Именно к новой крови! Я солдат и живу войной. Также и сброд, которым я командую. Сидя здесь, на годоевом подворье, они киснут и разбалтываются всё больше, а удерживать их в узде армейскими методами нельзя. Тут солдат-то меньше половиныда и те бежали от армейской жизниостальные же просто разбойники, прибившиеся к нам из-за страха перед Ecorcheurs Жехорса. Не будет войныони или разбегутся или начнут учинять больше безобразий, нежели стерпят крестьяне. И тогда нас даже авторитет Годоя не спасёт. Поднимут нас на вилыи вся недолга.
Эта неожиданная исповедь удивила меня, однако я выслушал её и испросил у генерала разрешения удалиться.
Свободен, кивнул он мне, возвращаясь за стол.
Только оружие моё верните, добавил я. Полусаблю и особенно дуэльный пистолет «Гастинн-Ренетт». Он весьма дорог мне, как память.
Холодное оружие я могу тебе выдать любое, кивнул Кастаньос на оружейный шкаф. Бери что хочешь. А вот с «Гастинн-Ренеттом» сложнее. Кто тебя взял?
Конные егеря.
Люди Хосе, задумчиво протянул Кастаньос. Пистолет уже, скорее всего, у него. Ладно. Как выйдешь, попроси часового пригласить ко мне лейтенанта Хосекомандира разъезда конных егерей.
Есть, ответил я и шагнул к шкафу с оружием.
Люди Хосе тебя и проводят до Уэльвы, добавил генерал.
Открыв оружейный шкаф, я обнаружил в нём около десятка шпаг самого разного вида. Я выбрал себе одну, явно старинной работу. Немногим уже шотландского баскетсворда, оставшегося на борту «Гангута», однако существенно легче. Витая гарда отлично защищала ладонь, совершенно не мешая работать кисти. Отличное оружие. Вряд ли Кастаньос расстанется с ним.
На клеймо посмотри, иронично сказал Кастаньос, это Хуан де Тороэтой шпаге больше двух сотен лет.
Я с сожалением поглядел на оружие и уже собрался поставить его обратно в шкаф и выбрать себе что-то попроще, однако генерал Кастаньос остановил меня репликой:
Можешь оставить её себе. Мне хватает и моей шпаги, а особого пиетета перед ним я не испытываю, как многие мужчины.
А для чего, позвольте спросить, поинтересовался я, продевая ножны старинной шпаги через петли оружейного ремня, вы держите у себя столь впечатляющую коллекцию?
Эта коллекция Годоя, ответил Кастаньос, он обожает холодное оружие. В его комнате не пройтистолько самого разного стоит, лежит и висит. А то, что не влезло, он по остальному дому раскидали позабыл. А оружию не гоже пылиться в шкафах, клинок должен пить кровь врагов.
Поблагодарив генерала, я вышел-таки из зала. На выходе из дома я сообщил часовому о том, что Кастаньос хочет видеть лейтенанта конных егерей Хосе, и спустился по крутой лестнице. И тут я понял, что мне нечего делать. Всю свою военную жизнь я, как и гласит известная мудрость, не оставался без дела и не давал скучать своим подчинённым, став командиром взвода. А теперь мне нечего было делать! Оставалось только ждать пока Кастаньос выделит мне сопровождение до города и, быть может, вернёт памятный «Гастинн-Ренетт». Хотя на последнее надежды было мало.
Я прошёл по двору и, решив не уходить далеко от дома генерала, и, видимо, лидера крестьянского бунта Годоя, присел на высокую лавку. Точно такие же стоят и в наших деревнях, да и, наверное, со всех деревнях нашего мира. Их можно найти и в загадочном Китае, и за океаном в Североамериканских колониях Британии. Делать было решительно нечего, так что я принялся изучать подарок генерала. Похоже, Кастаньос весьма легко распоряжается чужими вещами.
Проводив взглядом командира конных егерей, входящего в дом генерала, я понял, что больше не могу сидеть. Слишком уж меня снедало нетерпение. Наконец, моё вынужденное бездействие окончится. Я поймал себя на том, что меряю шагами пространство перед крыльцом генеральского дома под ироничным взглядом часового, привалившегося спиной к нагретой Солнцем стене. Вот только оружие у него пребывало в идеальном состоянии, что говорило о нём, как о солдате лучше всего.
Русский, раздражённо бросил мне Хосе, за мной. На лошади ездишь?
В седле удержусь, ответил я, стараясь говорить столь же короткими фразами, как и он, понимая, что французский для испанца не родной и сложного предложения он может просто не понять.
Хорошо.
Про пистолет он, похоже, решил позабыть. Жаль. Ну да, надеюсь, прапорщик Кмит остался жив и сохранил «Гастинн-Ренетт». Обидно будет если и второй пистолет, подаренный умирающим Федорцовым, пропадёт.
Хосе проводил меня до больших конюшен, возле которых его люди уже седлали коней. Сказав несколько слов конюху, он сам направился вслед за ним, меня же не пригласил. Через некоторое время они с конюхом вышли. Хосе вёл под уздцы вороного жеребца и пегую кобылу. Конюх же нёс седло и упряжь, и, судя по ухмылке, которую он усердно прятал, лейтенант приготовил мне некую пакость. Кобылку я уже знална ней ехал он сам, а значит, мне придётся ехать на воронке. Ох, не простой это конь. Сразу видно. Придётся вспомнить уроки верховой ездыв ней я преуспел несколько хуже, нежели в искусстве рукопашного боя.
Помочь? со скабрёзной ухмылкой поинтересовался конюх на ещё более скверном французском, нежели лейтенант Хосе. Удивительно, что он вообще знал этот язык.
Упряжь подержи, сказал ему я.
Быстро проверил уздечку. «Строгую», кстати. Значит, конь с норовом или уздечки не слушается. Будем ногами управлять. По опыту знаю, если лошадь не слушается повода, то хорошо слушается шенкеляи наоборот. Закончив с проверкой, накинул на спину коня толстый потник и сверху седло. Затем присел и затянул подпругу. Жеребец мгновенно надулся, и я ударил его коленом под брюхо и подтянул подпругу ещё на пару дырочек.
Взгляды егерей и конюхов, собравшихся поглядеть на меня, менялись, пока я седлал коня. Похоже, никто из них не ожидал от пехотинца такой ловкости с в обращении с лошадьми.
И как его зовут? спросил я у лейтенанта Хосе.
Торбелино, ответил тот.
Повода не слушает? А шенкеляхорошо?
Именно.
И норовистый, как чёрт?
А то, усмехнулся Хосе. Зато быстрый, как ветер.
Я вскочил в седло, продел ноги в стремена и сказал лейтенанту:
Я готов.
Остальные егеря окружили меня и, когда Хосе запрыгнул в седло, мы направились прочь с годоева подворья.
Ехали мы около часаи за это время я успел проклясть всё лошадиное племя. Торбелино оказался настоящим дьяволомпрости меня Господи, но иного определения я для этой твари найти не могушенкеля он слушался очень скверно, повода же не слушался вообще. Как не дёргай уздечку, не пойдётпусть даже стальные шипы «строгой» упряжи разрывали ему рот. А каблуками по бокам его приходилось бить изо всех силя весьма сильно пожалел, что не попросил у Хосе шпоры. Тоже «строгие». К тому же, я отвык ездить верхом и потому быстро натёр и отбил себе место, о котором не принято упоминать в приличном обществе, что не прибывало мне любви к лошадям.