Тя-тя-а! внятно выговорила девочка, рассмеялась, встала и затопала к Белоручке, держа комок на вытянутой руке.
Белоручка крякнула и плюхнулась на колени. Нагнулась, приняла комок, наконец опознав в нем несколько слипшихся сушёных абрикосов.
Кусно! доверительно пообещала девочка.
Она смотрела на косматое чудище, запрокинув голову, и улыбалась. Затем и вовсе, вцепилась в красную руку, обтянутую нелепым, неуместным кружевом. Воздух звенел и шуршал, ночь кружилась и опадала кристалликами снежинок На кружевную перчатку, на слипшиеся абрикосы, на вспотевшую невесть с чего щеку Белоручки.
Ты чья-ж, дурёха? сморгнув, вдруг спросила воровка серьёзно. Сунула за щеку абрикосы, прожевала, проглотила и ещё посидела, морщась и гулко, длинно выдыхая.
Девочка снова порылась в своей шубке, добыла ленту и принялась её вязать бантиком на толстом указательном пальце Белоручки.
Касиво, важно сообщала «дурёха», хотя бантик не получился.
Вот же-ж вилы, задумалась Белоручка, глядя в глаза девочки и смаргивая в каком-то вялом, коровьем недоумении. Наконец, она вздрогнула и взвыла, очнувшись: Зуб!
Тощий мужичок выделился из подворотни, из теней, недавно проглотивших свет последнего уличного фонаря. Подручный воровки подбежал споро и замер в исключительном почтении, полуприсев перед хозяйкой.
Эта-ж выдавила Белоручка, щупая дарёную ленту. Стряхнула с плеч шубу и укутала ею ребёнка. Во зараза! Ты, рожа кривая-ж Вмёрзни тут, покуда три часа не пробьёт. Во так вот, да-ж.
И чё? задумался Зуб, ощупывая засапожный нож.
И ничё! взревела Белоручка, оттолкнулась обеими руками от ледяной мостовой, встала и зашагала прочь. Ну значит будет три и не заберут её, вот и станет чё
Белоручка почесала в затылке. Пощупала дарёную ленту и криво усмехнулась, то ли ёжась от холода, то ли недоумевая. Вервр замер на краю крыши ровно в таком же недоумении, до сих пор не решив, стоит ли спрыгнуть и вмешаться, ведь угрозы для воспитанницы нет? И что в мире сломалось, если воровка отдаёт шубу, хотя в столице знают: родного сына она выгнала из дома в лютую зиму, да ещё и в тонкой мокрой рубахе уморить желала, сочтя выродком и мстя, как мстила бы любому в шайке.
Снова потоптавшись и повздыхав, Белоручка побрела далее, оглядывая подворотни и косясь на щели прикрытых дверей сараев. Вервр скользил тенью следом. До самого угла, пока не скрылся из виду Зуб, замерший с разинутым ртом, всё ещё не способный очухаться от приказа.
Когда вервр прыгнул с крыши, звука не возникло, но чутье у воровки сработало, и она обернулась, заранее рыча в ответ на невнятную угрозу. Белоручке хватило короткого взгляда, чтобы резко захлопнуть пасть. Вервр мгновение подумал и понял причину столбняка. Его не узнали как беса, но без имени и славы Рэкста сейчас он, пожалуй, мог бы кого угодно напугать: босой, в просторной драной рубахе, лохматый, с пустыми запавшими глазницами, в потёках крови от губ по подбородку, по шее, по пальцам и запястьям. Да ещё и заляпанный темным мешок дёргается, шевелится в левой руке
Вот же-ж смертушка ходячая, поразилась Белоручка, усилием воли проглотив ком страха. Чё надо?
Ответ. Почему сказала «старый бес»? прошелестел вервр, облизываясь.
Так чё, я багряного припомнила, разговорилась воровка, сообразив, что убивать сразу не будут, а, раз интерес есть, то в торге или время протянется, или найдётся повод вывернуться. Рэкст-то был с понятием, а ныне два их, беса, и оба дерьмастые, без хватки и разумения.
Оба тут, как и чуялось, усмехнулся вервр и шепнул совсем тихо: Я думал, всё же поостерегутся.
Ежели у тебя с ними счёты, без оплаты поспособствую, а то-ж, сразу решила Белоручка, щурясь от досады, ведь ей казалось важно рассмотреть собеседника, слишком невнятного в ночи.
Я не склонен лезть в их дела, зевнул вервр, изучая улицу и убеждаясь: двое крадутся, пробуют зайти со спины. Но вопрос принципа: Рэкст отписал имущество во временное управление. Оно досталось тем, кому выделено?
А чё, Лофр мужик железный, Белоручка движением ладони отменила нападение, подготовленное её людьми. Заговорила быстро и деловито, отбросив мычание и ругань: Лофр железный, а прочие нобы так-сяк, ржавчина да говно. Свиту старого беса манят золотом да тюрьмой стращают, особняк его пустой стынет, княжьим указом тянется волокита с наследными бумагами. Ну, советник сбоку пыхтит, пользу себе ищет. А новые бесы тьфу, фальшивка. С Рэкстом по-всякому бывало, а только слово у него одно: что сказал, то уж сказал. Новые ж копошатся, оба чисто ужаки под вилами. То да, то нет, а всякий раз убыток в оконцовке.
Проведя пять дней в городе, Ан и сам пришел к тем же мыслям. Но его выводы не могли считаться приговором: он наблюдал издали и украдкой, не желая себя обозначить. Так что слова прежней подельницы полагал ценными.
Кто из бесов меньше вреден? усмехнулся вервр, обдумав услышанное.
Бабник погаже в обхождении, мозги засирает, отозвалась Белоручка, с растущим подозрением изучая собеседника. Но тухлявый тот вконец гад. Трясина, а не человек. Хотя разве ж он человек? Опять же, не в козярях он. Лютует. Слух есть: хочет приподняться и второго беса потеснить. Знамо дело, при таком раскладе самое то кровь пустить. И род он вырежет яркий. Под корень вырежет, вот же ж
Вы щедры в пояснениях, благодарю, вервр счел сказанное достаточным для оценки ситуации, поклонился, собрался было сгинуть, но приостановился. Ваш изгнанный сын всё так же при Лофре?
А, ну да, хмыкнула Белоручка. Важнявый, в старших. Его оттоль не выколупнуть. Бес отписал Лофру коня, того самого Пэма, чё ещё сказать-же-ж?
Чего ещё, вздохнул вервр, отвернулся и зашагал к близкому перекрёстку. Следом затопала Белоручка. Что в мире перевернулось, если вы отдали ребёнку шубу? Хотя это было умно, это вас очень выручило.
То-то-ж дело ясное, к тебе белобрысая прилеплена, Белоручка догнала и пристроилась рядом. А бес же ж его знает, чё Глаза у ней особенные. Поверишь: глянула и надумала засранца Шельму не удавливать при встрече во морок! Теперь-то я очухалась.
Особенные какие? не унялся вервр. Цвет, разрез, выражение. Что в них есть?
Тепло, задумчиво выговорила Белоручка. Такое тепло, аж в пот кидает.
Вервр встал возле своей обузы, и сразу был опознан.
Ан! Тя-тя-тя-а, широко улыбнулась девочка, вывернулась из шубы, вцепилась в ногу и поползла по ней вверх, как по дереву. Добралась до шеи, ловко оседлала вервра и намертво вцепилась в левое ухо. Помахала Белоручке. Па-ка!
Вервр усмехнулся и побрёл прочь от воровки и её людей. Он двигался по улице, не спеша и не мешкая, и в такт шагам обдумывал новости.
Четвёртое царство особенное. Когда ушли атлы, они оставили нерушимое до возрождения себе подобных ограничение: в гости в их мир могут пройти без провожатого трое бессмертных, по одному от каждого царства. И только те, кто прежде был сюда приглашён. Пусть он предал себя и стал частью иерархии, пусть забыл имя и утратил личность. Но приглашение в силе, оно вроде надежды на прощение Так думал даже Рэкст, себя не помня, и так он смог войти в этот мир. Он ведь имел, кажется, тройное право быть гостем, и позже вспомнил Тосэна одного из пригласивших. Имена двух других не вернулись Рэкст был гостем от третьего царства, а кто два другие бесагостя? Это в памяти цело.
Один горгл, бессмерть первого царства, в иерархии королевы он стал зваться Кукольник. Кто мог пригласить тварь с каменным сердцем? Кем он был прежде, в свободной жизни? И кем стал, если сама Белоручка назвала его трухлявым!
Наконец, последний из гостей альв, бессмертный второго царства. В иерархии за ним карта отравителя. У альва утонченная красота и холодный, как сама стужа, взгляд, полный ненависти к людям. Альв забыл себя прежнего, но помнит, кто убил всё зелёное в родном мире и тем свёл с ума его тихого обитателя леса, не склонного общаться с людьми и жить в городах. Кто пригласил альва? Вроде бы двое. Память плохо отзывается. Но да, двое. И, кажется, один из них снова Тосэн. Наивный друг так охотно звал в гости Кажется, и тогда кипело в душе древнего вервра раздражение, как сейчас кипит при мысли о Клоге хэш Уле слишком дурашливом и беспечном. Тосэн был особенным, он жил без малейшей соринки страха в душе, а ведь страх порой важен для самосохранения и здравого смысла. Хотя у Тосэна не было ни одного из этих полезных качеств. Потому он и был лучший друг.