Этот монотонный распад в затхлой пещере был для него спасением, за которое можно было только благодарить судьбу.
Где-то там восставало из руин Царство, распадалась и вновь объединялась вокруг твердыни Гон Шен Империя, привычно враждовали между собой харуды и тиссалийцы, переселенцы из дальнего Загорья плыли через Океан, дабы искать свою судьбу в пределах Закатных земель, затихало, оставшееся ненужным, Устье, исчезали последние жители Горной страны, сживались понемногу с людьми самойи и иронцы, время шло своим чередом.
Но что-то было утрачено навсегда. Наступившее однажды чувство одиночества не желало отступать. Он тосковал по тёплым объятиям Иторы-матери, чувствуя в этом часть и своей вины. Как будто он что-то упустил тогда, не заметил истинной сути случившегося у Форта. Битва Завета, так они это назвали.
Но вышло иначе. То, что должно было сделаться истоком нового времени, стало началом конца. На то воля Иторы Многоликой. Избавившись от терзавших Её лик Богов, Она предпочла оставить своих детей наедине с собственными грехами. В том ли и заключался истинный смысл Подарка, что он нёс?
Ему сие было неведомо. Со временем же, покуда кружившаяся вокруг хищная Кзарра смилостивилась вымыть из него последние бренные воспоминания, он перестал беспокоиться и об этом.
Те, кто думает, что в посмертии сокрыт способ познать все тайны бытия и проникнуть в любые секреты мироздания, не правы.
Это не обретение, но окончательная потеря.
Зачем тебе знание о том, кто и когда повесил в небесах Обруч, если ты его не в состоянии достичь.
Что тебе до мирских дел, если ты уже не часть этого мира.
Осталось дождаться того мгновения, когда это купание в волнах безбрежного светового моря завершится естественным путём. Распадётся последняя связь. Угаснет последний образ. Замрёт последнее дрожание.
Впрочем, случится это ещё нескоро.
О нём до сих пор вспоминали, и это было неприятно.
Как будто ты осенний лист, сжатый с двух сторон страницами тяжёлого старого фолианта, лежишь себе в тиши и мраке, и вот какому-то учёному мужу, а того хуже досужему студиозусу потехи ради пришло в голову снять сей фолиант с пыльной полки, да отнести к себе на конторку, там сунуть под свет фонаря и приняться листать. Фолианту с того невеликая радость, и уж куда меньшая представшему на свет обрывку нечаянного гербария.
Он не просил этой славы.
Ко всему, в отличие от злосчастного листа, под незаинтересованным, но непозволительно живым взглядом его распад как бы на миг обращался вспять, будто поперёк всей логике распада начинал возвращаться обратно к жизни.
Зачем он им, старый, сдался! Что вы всё поминаете его всуе!
Но со временем случалось подобное всё реже, давая отдых измученной душе.
Однажды люди вообще его забудут. Даже если это случится лишь с исчезновением самого человечества.
Задевала ли его сама такая возможность? Наверное, уже нет. Слишком многие народы ушли и не вернулись. Слишком стара и устала Итора, что стала не способна окормлять даже былых детей Ея, что уж говорить о способности стать матерью для новых. Не потому ли Она поныне так тиха и незаметна?
Ему то было не ведомо.
Смерть часть естественного закона бытия, круга жизни. Неизбывная кончина ждёт всех нас. И его, и человечество, и Многоликую Итору, и предвечную Кзарру, и даже саму Вечность.
О, её он тоже теперь видел.
Едва заметную рябь звёздного света, кисеёй наброшенную на этот бренный мир.
Скорее пустоту, нежели наполненность.
Но она была тут, была всегда.
Структурированная, но ненаселённая, беременная, но никак от этого бремени не разрешащаяся.
Именно она делала Итору Иторой.
С одной стороны вещью в себе, куда нельзя проникнуть, и откуда нельзя сбежать.
С другой местом сосредоточения разом всех возможных аспектов бытия, комбинацией невероятного числа разнообразных форм и состояний.
Будь он не настолько растворён в свете яростной Кзарры, он бы непременно поинтересовался, что такое эта Вечность, сумел бы отыскать за столько-то кругов к ней свой логический ключик.
Но он слишком устал. И он слишком долго не существует.
Оставалось просто пассивно наблюдать, как однажды метрика Вечности исказится сама собой, произведя на свет нечто чудесное.
Два огненных болида
Ему показалось, что он узнает один из них.
Не может быть.
И в тот же миг началось его пробуждение.
Так возвращается чувствительность в руку, которую ты отлежал за ночь. Сначала как далёкое, смутное ощущение потери, чего-то недостающего, что тяжкой ледяной колодой лежит у тебя на груди, но потом постепенно подступает тепло, тебе начинает казаться, что где-то там, бесконечно далеко, в ответ на твои безуспешные попытки пошевелиться что-то действительно дрогнуло, поплыло, отозвалось первыми фантомными покалываниями.
А потом всё разом вспыхнуло огненным водопадом боли, навсегда заслоняющей от тебя поток солнечного света предвечной Кзарры.
Ему будто разом вернули всякий накопившийся должок за долгие круги его бесчувствия.
Те потери, которые он не испытал.
Те страдания, что он не перенёс.
Те людские горести, что прошли мимо его взгляда.
Получи всё сполна, пришелец, с возвращением, этот добрый мир не прощает ничего. Зимы и круги рождений и смертей, ран, обид, предательств и проклятий. Получи всё сполна.
Он корчился в той злосчастной пещере, что стала в итоге криптой и для него самого, с трудом вспоминая, как именно здесь некогда остывало совсем другое тело. Вчера ещё живое, страдающее, никак не желающее расставаться ни со своей жизнью, ни с проклятием Подарка.
Тильона дель Консор, что ему говорило это имя? Покуда ничего. Но вновь прорастающие в нём паучьи сети воспоминаний были беспощадны. Не от старости он некогда бежал в смерть. Не от гнилых богов, что были свергнуты с престолов, но отнюдь не лишены былой мстительности. Он бежал от воспоминаний.
О ней. О ней.
И вот теперь снова. За что ему всё это страдание, и кто посмел вновь вернуть его пред лик Иторы Всеблагой?
Кажется, на какой-то миг он ощутил на себе тёплый взгляд Ея.
Всеблагая и Всеведущая Матерь для всех своих детей без разбору. Неужели это она повелела его поднять из тлена?
Но нет. Взгляд мелькнул и пропал, горестный, потерянный, безвольный.
Причиной его пробуждения стало нечто иное.
Если бы узнать.
Покуда же он продолжал разрываться между холодом неведения и огнём познания.
Тайная пещера вновь сомкнулась над ним своими непроницаемыми сводами. Особое, выжженное место на севере Лазурных гор, сокрытое от многих глаз, именно сюда он некогда принёс своё знамение.
Его звали тогда Серым Камнем, он был опытным, повидавшим мир Игроком. Он пережил многие горести, побывал почти в каждом уголке Средины, сумел успешно избежать соблазна Путей и досконально познал все слабости Богов, а также их слуг и невольников. Но вот к чему он был не готов, так это к тому, что будет дальше. Смерть Тильоны, повторный визит к Устью, стояние у Форта, всё это сейчас казалось ему историями совсем другого человека. Чужими воспоминаниями, они не отзывались в нём никакими особыми чувствами.
Он сумел пережить то разочарование, что принесла им всем Битва Завета. Смерть хороша тем, что она многое позволяет отпустить.
У неё лишь один неискоренимый изъян. Увы, никто не может гарантировать, что любая сметь будет окончательной.
Это и было, если хотите, главным проклятием Иторы в свете Кзарры, в мерцании Вечности.
Его снова принялись тормошить.
Нетерпение. Вот что чувствовалось в этом требовательном зове, что будил и будил воспоминания Серого Камня, не давая снова рассыпаться тысячей искр над угасшим костром, тысячей камней под рассохшейся землёй, тысячей снежинок в промерзающем насквозь воздухе нагорья.
Кто-то очень нетерпеливый призывал его обратно.
Его.
Серый Камень никак не мог вспомнить своё прижизненное имя.
Зато он наконец сумел различить гостей своей пещеры.
Не великая армия пришла штурмовать эти высоты и невольно разбудило спящее в их недрах древнее зло, не орды Ускользающих воссоединились как тогда, у Форта, дабы объединив усилия, в едином порыве вновь провозгласить царство своих гнилых богов в сакральном для всей Средины месте, а что заодно будет пробуждено и нечто иное, сокрытое до поры тут от посторонних глаз, так рабы Богов никогда не отличались способностью различать последствия собственных поступков.