Как много.
Вот рука старшей сестры, теплая даже через ее перчатку и его варежку, ведет куда-то за собой. Девушка торопится на пары, кутаясь в слишком красное пальто. Он ничего толком не понимает, ведь вокруг метель и раннее утро, но эта опора, эта твердынявсего один палец в маленьком кулаке, дает какое-то бесконечное чувство уверенности и правильности происходящего. Это ненадолго.
Он стоит на балконе, пьяный и раздетый, рассматривая, как через белую завесу пробиваются белые и красные огни. Снег идет с утра, но теперь, в два часа ночи, он превратился в стихийное бедствие, вынуждая полуночных автомобилистов сбросить скорость и возложить свои надежды на бешено размахивающие дворники. Ему все равно. Холод и вода омывают разгоряченное тело, равно разбитое алкоголем и осознанием собственной несовместимости с реальностью. Что делать с этой молодой жизнью, которая понемногу, будто прохудившийся в уголке мешок с зерном, изо дня в день теряет смысл? Есть какие-то люди, есть институт, есть распорядок и дела, но кому все это нужно? Не ему так точно. Все похоже на снег и фары, обрамленные оранжевым светом. Движение, только движение, без внутреннего содержания, продиктованное равнодушной природой. Никого нет рядом, нет ни одного человека. Одиночество. На балконе что-то говорят, кто-то пытается выдавить из себя бодрые слова, но
Это бесполезно. Все бесполезно. Я не знаю, где я нахожусь. Отец ушел искать дорогу, сказал стоять здесь. Черные деревья закрывают небо, фиолетовое и низкое, будто фосфоресцирующее в своем сказочном несоответствии ситуации. Лыжный костюм когда-то был жарким, но теперь остывает, и в нем уже становится зябко. Ждать. Замерзнуть. Мы потерялись в снегах, до машины так далеко, и где же отец? Черт возьми, какая дурацкая смертьпомереть от холода в двенадцать лет В жизни так много смысла, так много того, что надо сделать, понять, увидеть. Почувствовать. Все вокруг интересно, прям как снег, понемногу падающий через черные плети ветвей. Наверное, он скоро скроет лыжню. Стоп. Я слышу его дыхание Он близко
Я близко. Еще немного, и будет уже неловко, так что лучше обождать. Пусть она допьет чай, пусть стукнет чашка о блюдце и ее глаза встретятся с моими. Нельзя торопиться, это вредит. Нельзя показывать, это вредит еще большееще пара мгновений, и я не смогу сдерживать эту металлическую, холодную откровенность в моем нутре. Что она мне скажет? Что? Надо успокоиться. Я не могу потерять ее, только не ее и только не сейчас. Весь мир сошелся клином на этих глазах. Вдох. Отхлебнуть чай. Перевести взгляд на окно. В оранжевом отсвете белые тени мечутся, повинуясь размеренному дыханию ветра. Там темно. Тут тепло. Надо говорить, надо. А там будь что
Было. Было время, когда рога архара упирались в небо, а хвост верблюда заметал пыль от его шагов. Я жду, когда ты выйдешь. Каждый раз я жду этого, хотя прошло уже порядком времени и часть явлений должна была пройти. Так говорят люди, но что они понимают о человеке, который и есть для меня весь мир? Каждый раз, когда я стою у подъезда, сижу в машине, прохаживаюсь, стряхивая холод с замерзших ног, у меня в голове вертится одно и то же. Это не чувство, не мысль, не состояние, это все вместе и порознь, разделенное и собранное вновь. Я прочитал в той книжке, что «было время». Нет. Оно есть и сейчас, но проявлено в ином. Есть одна и только одна сила, заставляющая рога архара снова упереться в небосвод. Ее невозможно ни с чем перепутать, раз испытав. У нее есть множество имен, но все они ложные, ибо сказанное слово есть ложь. Пройдет еще немного времени, упадет еще пара миллионов снежинок, моргнет фонарь, и я почувствую тепло твоей руки даже через варежку.
Да будет известно мое слово, проявленное в сути мира. Я, стоя на горе в центре всего сущего, провозглашаю: каждый есть звезда и каждый есть свет, и каждый есть царь мира сего. Да будет слово мое проявлено в сути мира, ибо познал я, что нет ни меня, ни его, ни сущего, но есть лишь образ, существующий в моем сознании. Да будет заключена и озвучена воля мояя есть царь царей, я есть альфа и омега, я есть закон мира сего и имя мне
Любовь.
Кащей отошел от мужчины. Повернулся к небу, фиолетовому от ноябрьской стужи, поправил воротник и сунул руки в карманы. Дома темной стеной окружили его, но это было всего лишь еще одно воспоминание. Его, не человека. Это значило, что пора было идти дальше. Жалко, однако, что люди так мало помнят, когда просыпаются. Впрочем, они вообще странные существа, не правда ли?
Зеркало мертвых
Мох. Куда ни глянь.
Он повертелся с боку на бок, осматриваясь, перевернулся на спину, запрокинув голову. Вокругодин мох. Мягкий. Откуда его столько?
Мох рос не просто ковромказалось, что он составляет основу этого мира, пружинящую, изумрудную, плотную. Любопытно, какова толщина мшистого покрова и далеко ли до земли? На ощупь определять это отчего-то не хотелось.
Лежа на спине, он смотрел в небо. Голубое и прозрачное, на далеком горизонте акварелью уходящее в зеленовато-розовый. Тишина. Хорошо. Он закрыл глаза.
И едва успел отскочить в сторонупрямо на него неслись люди, торопящиеся запрыгнуть в закрывающиеся двери вагона. Грохочут поезда, нарастает гул, в носу запах пыли и подземелья. Он оглядывается по сторонамего станция, тут он обычно пересаживается на другую ветку, чтобы доехать до работы. Колонны, эскалаторы, куртки и лица смешиваются в круговорот, кто-то что-то говорит, обращаясь к нему, но лицо уплывает, вопрос тут же исчезает из памяти, и он уже отвечает другому. Спешно ковыляет мимо бабушка с тележкой, такая привычная для метро, он сторонится, но та его не замечает, проходит, глядя сквозь. Ладно, думает он, что-то же я здесь делаю? Видимо, на работу еду. Надо идти к переходу на мою ветку.
Не надо, отвечает ему стоящая рядом женщина. На работе тебя не ждут.
Он хмурится.
С чего вы взяли?
Ты смотришь мир живых как сон. Пойдем.
Женщина берет его под руку и ведет к эскалатору. Прямо в них идут люди, поэтому женщина меняет направление и мягко вклинивается между парой торопящихся студенток. Они встают на пустую ступеньку эскалатора и едут вверх.
Увесистые двери на выходе из метро размахиваются так, словно поставлены здесь для того, чтобы отбивать людей как котлеты. Женщина проскальзывает в возникающий на пару секунд проем, а он ныряет в соседний.
Воздух на улице словно соткан из струящейся воды. Брусчатка блестит от растаявшего снега. Утро. По крышам приметрошных ларьков стекает обжигающее расплавленное солнце. Похоже на то время, когда город уже развел основную часть работников по офисам и, наконец, облегченно замер в краткой наступившей тишине. Похоже на то время, когда ты заболел, не пошел в школу и, лежа в мягкой кровати, понимаешь, что первый урок только что закончился, а тебя на нем не было и сегодня точно не будет.
Ты в это время обычно выходил из метро, пряча мерзнущие руки в карманы пальто, говорит женщина.
Он кивает. Он вспоминает, кто это.
А как я сюда попал? спрашивает он у Кащеевой жены.
Обыкновенно. Та пожимает плечами. Я же тебе рассказывала. Сорок дней после смерти. Это описано в большинстве мировых культур. Период, когда ты находишься на границе между миром живых и Царством мертвых. Можешь без проблем ходить туда и обратно. Только мир живых для тебя как сон. Ты его смотришь, но он для тебя не материален. И ты для него.
То есть он не настоящий? Того, что я сейчас вижу, его нет? он огляделся. Его любимое время года и суток. Не считая апрельских закатов. Не хотелось верить, что утренний воздух весеннего города лишь плод чего?
Почему, настоящий. Для живых. А ты не можешь управлять этой реальностью. Так же, как они не могут управлять, например, реальностью сновидений, галлюцинаций или Царства мертвых.
Постой-ка, он потер лоб. Управлять реальностью. Так ведь и живые не могут управлять своей реальностью. Смотря что ты вкладываешь в понятие управления.
Этот мир неподвластен твоей воле, Кащеева жена усмехалась. Максимум, на который ты здесь способен, осознать, где находишься. И то сейчас ты с этим справился благодаря моему появлению. Ну, еще при должном старании и умении концентрироваться ты можешь увидеть здесь то, что захочешь. Или тех, кого захочешь. Но это снова будет как во сне: в любой момент картинка может измениться без твоего участия или желания. И заметь, я рассматриваю варианты, в которых ты отдаешь себе отчет в том, кто ты такой и какому миру теперь принадлежишь.