В темноте и в холоде, когда ты устал, боишься и не можешь ни говорить, ни дышать и окружён страшилами, такие слова кажутся правдой. А если это была правда, то спорить не оставалось ни одной причины. Просто лечь и позволить монстрам завладеть тобой. В какую-то секунду мне хотелось так и поступить. Я хотела просто лечь и не двигаться. Слова были похожи на правду.
Правда были. Они звучали, словно это правда. Я чувствовала, что это правда.
Но чувства ничего ещё не значили.
Честно говоря, у чувств и у правды общего немного.
Монстры убили мою приёмную семью. Это правда.
Моя мать погибла, когда спасала меня. Это правда.
Но все те люди погибли, потому что монстры пришли и убили их. И только поэтому.
Монстры намного хуже, чем те, что сейчас окружили меня. Взрослые монстры. Монстры, которых я пережила.
Я заставила себя дышать, когда остальные начали говорить. Они все говорили мне ужасные вещи.
И тогда меня осенило: Книга была права.
Дюжина этих существ, и они посмели выбрать самого маленького ребёнка с самым страшным прошлым, которого только нашли. Они и не пытались трясти моего папу или даже какого-нибудь взрослого неженку. Они не пытались съесть Мыша. Они пришли за самым маленьким, самым уязвимым человеком поблизости.
Потому что им было страшно.
И если они боялись, это, возможно, значило, что они сами не могли никого пугать.
Знаете, как мне кажется? вдруг спросила я очень чётко.
Вселёныши умолкли, ошеломлённые, когда я посмотрела на Лицо-В-Полосочку. Её чёрные глаза уставились в мои, её рот остался открыт на середине предложения.
Я прищурилась, глядя на неё:
Мне кажется, сейчас страшной могу быть я.
И потом я выключила телефон, чтобы мы остались в полной темнотеи я запрокинула голову и засмеялась над ними.
Я никогда так не смеялась. Не то чтобы я заливалась хохотом, но в этом звуке была какая-то яростная, львиная, лучистая радость. В нём не было злости, но я дала им понять, что меня не тронули их чёрные глаза и плохие сны. Мой голос не гремел, но смех, отражаясь от чёрных каменных стен, звенел так же ясно и чётко, как колокол.
И вселёныши закричали.
Их крики были не совсем страдальческими. У каждого была своя нота, один совершенно чистый не сбивающийся тон. Ни одна из нот не совпала с остальнымиэто была одна ужасная каша из звуков, будто свист паровоза в мультиках, но без радостных, мелодичных ноток в нём. Эта какофония напоминала звуки телевизора, когда Молли или Гарри входили в комнатупохожий на вопли, монотонный шум.
А потом все они разом умолклии осталось только моё хихиканье.
Хи-хи-хи, услышала я свой голос. Ха-а-а-а. Глупые страшилы.
Я снова включила фонарик. Дети лежали на полу в изумлении. Они были моими ровесникамиболее или менееи один за другим стали садиться. Их глаза уже не были чёрными. Это были просто глаза.
Вселёныши пропали.
Остались только мы, дети.
Что случилось? спросил мальчик.
Ай, сказала Лицо-В-Полосочку и стала шмыгать носом, мои глаза.
Э сказала я; я продолжала светить фонариком им в глаза, чтобы они не могли рассмотреть моё лицо, и решила, что проще, наверное, будет сказать детскую версию правды. Утечка газа. Пошли. Надо выбираться. Тут очень опасно.
Пришлось ещё немного повешать им лапшу на уши, но в итоге я смогла вывести детей наружу. Они все были в замешательстве. Мыш ждал на том самом месте, где он остался, и теперь очень осторожно шёл рядом со мной, медленно и сосредоточенно, чтобы не сбить с ног растерянных детей.
Один мальчик сообразил сразу же пойти к охране и попросить о помощи, а мы с Мышем отправились другой дорогой. Я поняла, что улыбаюсь. Возможно, я шла слегка вприпрыжку.
Побеждать монстров даже немного весело. То есть ужасно в процессе, но когда всё кончается, то лучше, чем в играх.
Может, это ненормальное чувство. Наверно, оно у меня от папы.
Мы с Мышем вернулись в кафе, и я купила победную картошку. Мыш в порыве грохнулся на брюхо под стол, радуясь, что я в порядке; и ладно. Я чуть-чуть съехала со стула вниз, чтобы посмотреть, ест ли он свою картошку.
Папа вернулся где-то через пять минут с парнем старше меня на несколько лет. Он улыбнулся мне, а я ему.
Привет, тыковка, сказал папа. Это Остин. Он тоже не видел местных горилл. Давай наберём еды и вместе к ним заглянем?
Хорошо, Папа, сказала я.
Он моргнул, а потом расплылся в такой широкой улыбке, что я думала, у него лицо треснет.
Гав, сказал Мыш, виляя хвостом.
* * *
Меня зовут Мыш, и я Хороший Пёс. Все так говорят.
В моей жизни много прекрасных людей, но важнее всего для меня Мой Друг Гарри Дрезден и его дочка Мэгги. Я люблю их, люблю быть с ними рядом и люблю ходить в зоопарк.
Я там никогда не был, но по рассказам Моего Друга уже был уверен: мне там понравится.
Мой Друг и Мэгги пахли очень нервно, хоть и старались этого не показывать. Мой Друг боялся, что не сможет стать хорошим отцом для маленькой девочки, и это было глупоно если бы он не боялся, это был бы совсем другой человек. Она тоже расстраивалась, но по другому поводу. Она боялась, что у неё будет Паническая атака, что мне придётся ей помочь и что её отец решит, что она слабая, с проблемами, и не захочет быть ей отцом. Это тоже были глупости, но в жизни ей приходилось нелегко.
Оба они были хорошими людьми и их обоих часто неправильно понимали их братья люди.
Вы, люди, можете стать самыми прекрасными созданиями на светеесли сумеете продраться сквозь всю ту невозможную глупость, которую, кажется, носите в своих сердцах. В том нет вашей вины. Вы просто ещё не знаете, как ваши сердца устроены.
Поэтому и нужны собаки.
Хорошо, когда знаешь, зачем ты нужен.
В машине Моего Друга мы ехали в зоопарк в парке. Раньше меня сбивали с толку прогулки по парку, но потом я понял, что люди устроили много парков в своих городах, не один. Я люблю парки. Вот ещё одна причина из многих, почему люди хорошие.
Я осторожно шёл рядом с Мэгги, а она держалась за мою гриву или за ручку на моей жилетке для собак поддержки. Мэгги говорит, жилетка красная. Не знаю, что это значит, но это её любимый цвет, и я счастлив, если это так. Я не забывал махать хвостом и улыбаться. Люди маленькие, и их легко напугать, так что очень важно дать им знать о своих дружелюбных намерениях.
Как минимум до той поры, когда дружить уже нельзя.
Мой Друг и Мэгги шли вдвоём и разговаривали. Они говорили много разных слов, но на самом деле раз за разом они повторяли: «Надеюсь, я тебе нравлюсь». Глупо с их стороны было думать, что они могут не любить друг другано бывают вещи, которые люди долго не могут понять из-за своих неразумных сердец.
И вы тоже. Ничего. Просто заведите собаку. Собаки многому могут вас научить, когда речь идёт о вашем сердце.
Я почувствовал, как вдруг насторожилась Мэгги, и остановился, чтобы взглянуть на неё, ещё не поставив лапу на землю. Лицо у неё было напряжённым и серьёзным, и я понял, что рядом было одно из существ, которых она называла страшилами. Страшилыдело серьёзное, угроза детям; взрослые люди их, судя по всему, совершенно не замечают. Даже мне трудно было разглядеть их, когда они были рядом. Мне нужно было подобраться к ним на расстояние прыжка, чтобы их заметить, и даже тогда я мог лишь увидеть тени и учуять холод и голод.
На этой территории не я должен был с ними драться. Я был уверен в этом от носа до кончика моего хвоста, так же твёрдо, как знал, например, данные мне силы. Моим долгом было охранять и защищать дом, а эти создания нужны были, чтобы на них упражнялась молодёжь. Люди забывали о них, взрослея, но уроки, усвоенные в столкновениях с этими хищниками, оставались на всю жизнь. Мне не следовало вмешиваться в обучение Мэгги.
Если они, конечно, не заберутся в дом. Это было бы просто неразумно.
Два ругавшихся друг с другом человека пахли застарелым табаком и плесенью, и моим ушам стало немного больно от их голосов. Они обсуждали роль США в борьбе с нищетой, необразованностью и терроризмом в странах Центральной Африки и были заметно раздосадованы этим разговором. На них, судя по всему, завелись беглеры. Навредить они могли разве что приятной беседе.