Окати его водой, стоять рядом невозможно.
От воды Вепрю стало немного легче, хотя та сторона головы и даже плечо, по которым пришёлся удар Гарета, онемели и болели тупо, но сильно.
Кому ты служишь? Спросил Гарет.
Никому. Прохрипел Вепрь. Собрал ватагу, развлекаюсь. А ты кто?
Тот, кто посадит тебя на кол. Ответил Гарет. На котором ты будешь подыхать, учитывая твою живучесть, не меньше недели.
Судить нас должен местный хозяин, барон Драйвер, а не пришлый Получив удар, едва не отправивший его обратно в беспамятство, Вепрь услышал от кого-то рядом:
Перед тобой сиятельный граф Гранствиллский и Ашфилдский, сын его высочества Гарольда Элодисского, Гарет Агловаль Хлоринг! И зажмурился, стиснув зубы. Он знал, кто такие Хлоринги, и понимал куда лучше, чем его подельники, что это всё, конец. Даже Драйвер от Хлоринга их не спасёт Ему почему-то вспомнилась недавняя девчонка на рынке, обречённость и ужас в её глазах, и детское: «Мамочка». Сейчас он вдруг почувствовал то же самое.
Глава четвёртая: Гэбриэл
Всё самое страшное, что видел Гэбриэл в жизни и что, со свойственным ему терпеливым мужеством, заставил себя похоронить в тайниках души, в бреду, освободившись, вернулось и терзало его. Он был привязан к кольцам в стене, а у него на глазах били и насиловали Кая, его друга Дрожала и рыдала первая избитая и изнасилованная им девочка, её круглые светло-карие глаза с недоумением и ужасом заглядывали ему в лицо. Сет с выколотыми глазами, из которых по щекам текла кровь, с красным ободранным черепом, хрипел, и изо рта его лезла кровавая пена, а из разреза на животе выпирали сизые окровавленные внутренности, сильнее, сильнее, и с тошнотворным шлепком падали в лужу крови на полу Козёл насиловал то Лизу, то эльфийку Ол Донна, и Гэбриэл бился и кричал; а Аякс уже тащил за волосы визжащую Алису, швырял её на алтарь и хватал своими лапищами её хрупкие бёдра. Гэбриэла кто-то звал, пытался помочь, но он был во власти кошмаров, боли и ужаса. Жизнь трепетала в нём, как свеча на ветру, готовая угаснуть от любого неосторожного прикосновения, и если бы не самоотверженность Моисея, он не выжил бы. Так прошло почти три недели; наконец, вечером, при помощи Ганса, Моисей в очередной раз разрезал повязку на бедре Гэбриэла и увидел вздувшийся чёрный бугор, неприятно лоснящийся при свете свечи. Вскрыл его, и оттуда хлынул такой зловонный гной, что даже привычного Моисея чуть не вырвало. Тряпки летели в огонь одна за другой, а гной шёл и шёл, сначала зеленоватый, густой, потом розоватый, почти прозрачный, но ещё более зловонный. Когда он иссяк, Гэбриэл ещё целую вечность колебался между жизнью и смертьюболь ушла вместе с гноем, но он был так слаб и так измучен, что ему всё ещё было плохо. Он часто и мелко дышал, напрягшись, и Моисей молился, сжимая его руку На рассвете, когда запела первая птичка, Гэбриэл глубоко вздохнул, расслабился, и спокойно задышал, погрузившись в спасительный сон. Прослезившись, Моисей произнёс благодарственную молитву, и вместе с Тильдой и Гансом, бодрствующими сегодня вместе с ним, они поменяли провонявший тюфяк, постель и повязки, открыли окна, развесили везде пучки ароматных трав и убрались в комнате. Гэбриэл спал.
Он потратил столько сил на борьбу со смертью, что их не осталось больше ни на что. Три дня он лежал тихий, похудевший, осунувшийся, безразличный ко всему. Ни одной мысли в голове, ни одного желания; его не интересовало, ни где он, ни что с ним, ни дажекто он. Лёжа по большей части с закрытыми глазами, он чуть слышно отвечал «да» или «нет» на вопросы о том, хочет ли он пить, или о естественной надобности, безропотно позволял ухаживать за собой, глотал то, что лили ему в рот, и хотел только одного: покоя. Его истерзанные болью душа и тело жаждали неподвижности и покоя, и больше ничего. Понимая это, Моисей, Тильда и Ганс вели себя тихо-тихо, оберегая его покой. Тильда затемнила окна, Ганс сложил для неё во дворе временный очаг, чтобы она готовила, не тревожа больного; в башне они ходили на цыпочках и говорили в полголоса. Даже раны его Моисей старался пока не трогать, не тревожить выздоравливающего понапрасну, надеясь, что долго это не продлится И на четвёртый день Гэбриэл наконец-то окончательно очнулся.
Он проснулся на рассвете, в полном сознании, только очень слабым. Настолько слабым, что не в силах был даже повернуть голову. Всё тело онемело, правая рука была чем-то обмотана и лежала тяжело и неподвижно, но не болела Ничто не болело. Оставался только фантом боли, память о нейтело помнило и боялось движения, боялось разбудить эту жуткую боль. Может, та только притаилась на время?.. Гэбриэл полежал с закрытыми глазами, чувствуя, что происходит что-то странное, что-то неправильное. Незнакомые звуки и запахи насторожили его. Пели птицы Бормотали куры. Позвякивал колокольчик. Гэбриэл открыл глаза. Над ним с потолочной балки свисали пучки травы с мелкими жёлтыми цветами; плясала золотая пыль; пролетела муха.
«Это не Сады». Понял он. «Я не в Садах. Где я?».
Помнил он только, как ушёл от Алисы, которая спрашивала: «Ты так и уйдёшь? Не поцелуешь?». Смутно вспоминалось что-то Мост, лошадь Собаки! Вспомнив, как эти твари вцепились ему в руку и бедро, он застонал и скрипнул зубами, и тут же над ним склонился бородатый старик с печальными чёрными еврейскими глазами. Сказал с облегчением:
Ну, уже таки здравствуйте, молодой человек!
Гэбриэл несколько секунд смотрел на него, не понимая, как тот здесь очутился, потом прошелестел чуть слышно, не узнав своего голоса:
Кто вы?
Старик взял его здоровую руку в свои:
Я Моисей Левин. Он говорил со странным акцентом, забавным, но приятным. Три недели, как я нашёл тебя под скалой, у ручья, всего израненного, и три недели, как ты лежишь тут, между жизнью и смертью.
Гэбриэл прикрыл уставшие смотреть глаза, с трудом сглотнул сухим горлом:
Так долго?
Уже таки да, мой мальчик. И скажу тебе прямо, за то, что ты не очнёшься никогда, я готов был сказать больше, чем за наоборот!
Гэбриэл с усилием взглянул на него:
Вы знаете, кто я?
Я знаю, откуда ты. Моисей погладил его руку. Но тебе не стоит за это переживать! Здесь тебе ничто не угрожает. Тебя ищут по всей округе, в основном, по дорогам, но сюда так никто и не заглянул. Я связывался со своими соотечественниками, они говорят, что сначала искали тебя одного, а после возвращения барона в замок стали искать и девушку
Значит, она спаслась! Вздрогнул Гэбриэл, сжав руку Моисея. СлаваЭто усилие оказалось для него чрезмерным, в глаза брызнуло рябью, в ушах зазвенело, и он «поплыл», чувствуя, как его уносит куда-то, прямо вместе с постелью. Моисей накапал ему снадобье в сыворотку, дал выпить, заботливо придержав голову, и долго гладил его руку, приговаривая что-то успокаивающее. Гэбриэл хотел спрашивать ещё, но слабость победила, и он отдался ей, позволив унести в спасительное забытьё, а потом и в сон.
И опять ему ничего не снилось, он просто провалился в черноту. Проснулся после обеда, уже почти здоровым, только всё ещё очень слабым и очень, очень голодным. На этот раз вместо старика с ним была женщина, эмоционально обрадованная его пробуждением:
Проснулся! Мальчик ты мой! Слава Пресвятой Деве и святому Януарию!
А где старик? Спросил Гэбриэл. Голос его всё ещё был слабым, но уже не казался чуть слышным шелестом.
Мойше? Он спит, я его сменила. А как славно, что ты ожил! Такой тихий лежал, словно сил совсем не осталось! Но чего удивлятьсятри недели одной ногой в могиле простоял, бедняжка! Бледный, худой, помилуй тебя Дева Мария! Вот, выпей говяжьего бульону, крепкий, свеженький, с укропомтолько что взошёл укроп, с грядки! А за телятиной я Ганса в Крыж гоняла, принёс уж такой хороший кусок, я его тебе завтра в бульон покрошу. Она говорила немножко странно, на слух Гэбриэла, никогда не слышавшего немецкого акцентавообще никакого акцента. Но бульон с укропом, который Тильда дала ему, заботливо поддержав его голову, Гэбриэлу показался невероятно вкусным.
Мало, а? Сияя, спросила Тильда. Это на первый раз, тебе нельзя сразу много, ты же столько не ел ничего, только пил. Я тебе к вечеру куриную грудку приготовлю, и бульону ещё сварю, хочешь бульону?