Жалела я, что покинула нашу с Огнем долину? И дня не было, чтобы не жалела. Но едва я думала о том, что увижу лёд в глазах Арика, я оставалась там, где была. Хотя мой теперешний «друг» и предлагал едва ли не в каждое своё появление: «Быть может, вернёшься? Я отнесу тебя туда в одно мгновение, как доставил сюда»
Нет, возвращаться нельзя. Не вернуть прежнего Ария, не вернуть его угасшей любви, стало быть, мне нечего там делать. Он, конечно, проклял меня тысячу раз, и, думаю, утешился с тех пор, и если и не позабыл, то рана от моего бегства всё же больше не болит. Надеюсь, что это так.
Я попросилась бы к Эрику, не будь он братом Ария, но быть причиной их ненависти друг к другу я не хочу и не стану. О том, чтобы впустить на остров его хозяина, Орсега, и вовсе не могло быть речи, несправедливо и гадко дарить надежду на любовь тому, кого полюбить никогда не сможешь Поэтому я смирилась со своим заточением, своим одиночеством, хотя Сатана и пенял мне, что я словно умерла при жизни.
Это грех, Аяя, хоронить себя. Ты рождена для жизни, для
Вокруг меня происходило слишком много зла, хочу дать миру отдохнуть от себя
Он сердился и исчезал надолго.
Я проводила дни в прогулках по берегу, иногда углублялась в негустые рощи в середине острова, поднималась на гору, в самой середине этого небольшого куска суши. Дни у меня были подчинены строгому распорядку. Я вставала в одно и тоже время, на рассвете, шла на берег, взяв с собой лепёшку и молока во фляге, долго плавала, потом гуляла по берегу до полудня, возвращалась во дворец, где был к этому времени готов обед, состоявший из запеченной рыбы или птицы, или козлёнка с овощами или горстью варёной крупы. Сок из фруктов, смешанный с водой служили мне напитками, вина здесь не знали, забыла и я. Вообще дурманящими веществами здешние люди не увлекались, иногда жевали какие-то листья, утверждая, я это слышала, что от этого жевания улучшается настроение, но я могла тут только поверить на слово, поверять я и не думала. Потом, чуть позднее, нашли какую-то траву, при окуривании помещений в дыму начинали мерещиться картинки и голоса. Однажды я приказала окурить и мою внутреннюю горницу, потому что все мои покои были открыты воздуху, окуривание бы не получилось, картинок никаких я не увидела, но задремала сладкой негой, и, когда очнулась, выяснилось, что проспала я так три дня. Больше испытывать местные дурманы желания не было. Развлекали они меня ещё и своими песням и танцами, не слишком менявшимися, как и наяды с течением времени. А бывало, рассказывали и сказки, в которых нередко фигурировала и я, их бессмертная царица
После обеда, в самые жаркие часы, я не выходила под солнце, иногда спала, но чаще посвящала чтению или своим записям, которые никогда и ни к кому на глаза не попадут.
Отчего же? Хочешь, я отнесу твои записи к людям, авось, будут полезны, в ответ на мои мысли предложил Сатана.
А что попросишь взамен? усмехнулась я, привычная к тому, что Он ничего не даёт бесплатно.
Твоего тщеславного удовольствия мне достанет, усмехался Он.
Это верно, каждую нашу слабость, даже самую мелкую мысль, загрязнённую грехом, Он пьёт, как иной поцелуи с губ любовниц, питаясь и насыщаясь ими.
Ближе к закату я снова отправлялась на берег, проводя время за плаванием, прогулками, а ежли разыгрывался шторм, то и в наблюдениях за волнами. На закате я возвращалась во дворец и поводила часы до сна в своих размышлениях, записях, чтении до глубокой ночи. Вот такой нехитрый распорядок, то, что я придерживалась его, делало течение времени незаметным, потому я и не заметила, как пошло больше тысячи лет. И прошло бы и больше, но однажды и распорядок и вообще мой покой был нарушен. На остров явился Арий.
Это было утреннее время, до полудня было около двух часов, я как раз брела вдоль кромки воды, тихо плескавшей на берег, ноги приятно увязали в песке, лёгкий бриз играл складками моего платья и прядями волос. Я даже не смотрела вперёд, зная беговую линию лучше, чем люди знают своё лицо, учитывая, что скалы, отвесно обрывающиеся в море, не были для меня препятствием, я могла обогнуть остров по берегу вокруг, но на это ушёл бы весь день. Поэтому я шла, пока не уставала, а когда солнце приближалось к зениту, возвращалась во дворец обедать. Здесь круглый год почти не менялась продолжительность дня и ночи, как не менялось и время года, вечное лето, но осенью и весной приходили ветра и дожди, вносившие разнообразие в течение времени. Теперь заканчивалась зима по нашему календарю, здесь же в моей голове отмечались только дождливые сезоны, совсем скоро, через пару дней, начнутся шторма и проливные дожди, что будут шуметь по крыше моего дворца и по широким, как опахала, листьям пальм в саду.
Вот так я и шла по тонкому белому песку, глядя, чтобы не раздавить ненароком какого-нибудь краба, и раздумывая, на который день весны принесёт сюда на западный берег зелёные водоросли. Всякий год приносило, и всегда в первые четыре-пять дождливых дней, но в прошлом и позапрошлом году не принесло вовсе, и я теперь думала, с чем это могло быть связано.
Похолодало, Аяя, потому те водоросли перестали расти там, откуда их срывает штормом и приносит сюда
Я думала, мне почудилось Я похолодела до самых пяток, услышав этот голос, что в последние двести лет нашей совместной жизни всегда был холоден и будто искусствен, словно со мной говорил не человек, а какая-то железная кукла со струнами вместо связок в горле.
Замерев, я подняла глаза. В десяти шагах от меня стоял Арий. Он был не таким, как я помнила его в лучшие годы, каким всё время представляла: со сверкающими светло-голубыми глазами и ясной улыбкой, или в худшие, о которых я вспоминать не хотела и прятала от самой себя, какого я никогда не хотела бы ни знать, ни видеть: со стальным взглядом, и сжатыми губами. Нет, сейчас он был совсем не таким. Ни одним, ни другим. Он был сейчас какой-то слишком живой и настоящий, не как в воспоминаниях. Он сильно похудел, и глаза смотрели прозрачной голубой водой, ветерок трепал тонкие прядки у лица, и это, как раз, было такое же, как всегда, как раньше, он был очень бледен, но при том улыбался но улыбка его была не приветливой и не счастливой, а словно напуганной или растерянной, быть может, я не поняла, но и разбирать в первый миг не хотела
Она прекраснее, чем все сны, что я помнил, чем всё, что я видел в жизни, включая её саму. Как я мог прожить вдали от неё столько лет? Как я мог это выдержать? Как жить в подземелье без солнца и без единого дуновения воздуха
Она говорила негромко сама с собой, рассуждая о зелёных водорослях, я ответил ей, потому что она не смотрела вперёд и не видела меня. Волосы распущены и сохнут по плечам, завиваясь в крупные волны, белое платье из тонкой ткани, едва перехваченное из-под груди до талии тонким золотым шнуром, точно такие перехваты были и на рукавах, у нас теперь похожая мода, только ткани носят тяжёлые, тёплые, сильно похолодало в Европе, вот и на здешних водорослях отразилось
Услышав мой голос, она подняла голову и обомлела в первый миг, остановившись и уронив туфельки без задников, что несла в руке. Я шагнул навстречу, мои глаза, услаждаясь, впитывали её красоту, моё сердце затрепетало, моя душа, как пустыня, где не было и капли влаги больше тысячи лет, а теперь полил щедрый дождь с толстыми упругими сплошными струями, и я чувствовал, как, омертвевшая и заскорузлая, она стала сразу оживать, разворачиваться, раскрываться, как зажатый в бутоне цветок расправляет лепестки смотреть на тебя уже счастье, Аяя Аяя
Но едва я шевельнулся, Аяя, словно поняла, что я не призрак, и в ужасе отпрянула, едва я сделал второй шаг, как она сорвалась с места в небо, с такой скоростью, словно ею выстрелила катапульта. Я подхватил брошенные ею туфли, сделанные искусно из очень тонкой кожи, и ринулся за ней.
Куда она? В ясном небе не сразу можно было разглядеть белую точку, в которую она превратилась. Интересно, так быстро летать она научилась, потому что тренировалась или она так быстро летит, потому что испугалась меня?..
Испугалась меня Боги какой ужас, если это так
Аяя! закричал я, нагоняя её, притом, что ветер свистел у меня в ушах, так быстро мы неслись, далеко так не улетишь, пора приземлиться
Что она и сделала, опустившись едва ли не на вершине не слишком высокой горы, конусом возвышавшейся в середине этого прекрасного острова. Такой же вулкан, как и тот, что погубил нашу с ней долину, но ещё не разрушившийся, когда ему взбредёт в голову взорваться, что она станет делать? Поплывёт на пирогах с местными жителями до соседнего острова, до которого тысяча верст, между прочим? Долететь отсюда не удасться, даже на самолёте не удасться я уже думал такое же когда-то, я уже думал и видел, только в своих мыслях этот остров потом подумаю об этом