И продолжал изображать немыслимые страдания, пересыпая этот дивный коктейль рассказами о том, как его ненавидит и мучает проклятый инквизитор, как через ошейник причиняет ему едва переносимую боль.
Дани слушала и смотрела по-детски, широко распахнутыми глазами, в которых нет-нет, да блестели слезы.
А потом он ее поцеловал. Легонько, почти как сестру. В щеку. И спросил:
Ты будешь меня вспоминать, когда я умру?
Почему вы говорите о смерти? хриплым шепотом спросила Дани.
Этот ошейник рано или поздно меня задушит.
Ноогромные глаза вновь наполнились слезами, я я не дам вам умереть, ваше высочество.
Моя милая Дани, прошептал он голосом человека, который вот-вот отправится на небеса, я так благодарен тебе за то, что ты есть. По крайней мере я точно знаю, что ты скрасишь мои последние минуты. Ты ведь побудешь рядом со мной, пока я буду умирать? Скоро уже все случится, я знаю.
Она затрясла головой, зарыдала и убежала.
На следующее утро Ксеон мысленно прикидывал, куда именно перенесется в Ависии. Были места, которые он очень хорошо запомнил еще в детстве, и именно туда можно было направить свой дар телепортера. В памяти остались розовые пуфики, тошнотворно-розовые занавески на окнах и резная спинка кровати, вся в сказочных единорогах и грифонах. А ещетихое, детское ощущение полного счастья. Тогда еще не знали, что у него Дар. Тогда еще его отправляли с посольством, чтобы познакомить с невестой. В конце концов, Ависиябольшое государство, а Рехшималенькое островное королевство, пусть и с армией механоидов.
Да, вот туда было бы недурственно вернуться Он точно знал, что там его примут, но при этом еще хотел убедиться в том, что не бывает неизменных вещей. Вряд ли там по-прежнему остались розовые пуфики.
Когда пришла Дани, Ксеон лежал, подкатив глаза, и дышал хрипло-хрипло, как будто на последней стадии грудной болезни. Он почувствовал движение воздуха, девушка метнулась к нему, схватила за руки, которые он долго прижимал к камням, чтобы сделать холодными.
Ваше высочество, растерянно пролепетала Дани, ваше Ксеон! Нет, пожалуйста, не надо.
Он приоткрыл глаза и печально улыбнулся.
Я умираю, милая. Он выпил меня окончательно
Надо отправить послание вашему батюшке, всхлипнула Дани, и ее бледное личико вдруг осветилось совершенно неземным, прямо-таки жертвенным светом.
Его вполне устроит если я умру не надо.
Из-под опущенных ресниц Ксеон увидел, как Дани стоит над ним на коленях, судорожно сжимая и разжимая кулачки. Из-под намотанной цветастой косынки выбился непослушный локон, темно-каштановый, волнистый.
Он протянул руку, легко прикоснулся пальцами к этому локону. На коже осталось ощущение хрупких крыльев бабочки.
Дани, выдохнул хрипло.
А потом закрыл глаза и обмяк.
Тишина.
«Ну, давай же, давай, не подведи меня, девочка. Столько старался ведь».
Едва ощутимое дыхание на щеке.
Ксеон, позвала она.
Прикосновение худых пальчиков. Погладила по щеке.
Ксеон! всхлип.
Он захрипел, давая понять, что еще жив. Схватился за ошейник в попытке оттянуть от шеи. Руки обожгло, прострелило болью до позвоночника.
Помоги не могу больше
Да, да только, пожалуйста, дыши. Не умирай. Не умирай!
Ксеон ощутил неуверенные прикосновения трясущихся пальцев к пряжке. Кажется, Дани охнула.
Не умирай, шепнула в лицо, щекоча теплым дыханием, я тебя люблю.
А потом, дернув, разомкнула застежку.
Скованный Дар рванулся сразу во все стороны, распахивая крылья.
Один миги Ксеон уже несся, разрывая слои пространства, в то убежище, куда и планировал отправиться. Ведь из Ависии нет выдачи. Нет!
Глаза он не счел нужным открывать.
Зачем смотреть на то, что осталось от милой белочки?
Глава 3. Верховный инквизитор Рехши
В закрытой ведомственной карете было темно, как в могиле, и так же душно. Сидя в углу кожаного дивана, Аламар откинулся на мягкую спинку, вытянул вперед ноги. Можно было подремать полчаса, пока карета выписывала сложные пируэты, с трудом протискиваясь сквозь узкие улочки старого города. Но, понятное дело, не спалось.
Он слепо таращился в глухую темень. Там, где запахнутые шторы плохо прилегали к дверце, темноту прошила тонкая сизая полоска. Королевство Рехши встречало рассвет, а верховный инквизитор возвращался домой со службы.
Аламар пробовал думать о том, что сейчас он войдет с парадного в свой великолепный особняк, и его будет встречать старая Ньями. Потом он переоденется, снимет, наконец, маску, и будет завтракать в очень просторной и пустой столовой. Мысли рассыпались пеплом, оседая на душе вязкой смоляной горечью. Он хотел представить себе Ньями, благообразную, в накрахмаленном чепце, а перед глазами было совсем другое лицо, перекошенное, почти безумное. Днем раньше Лия Циниат щеголяла туалетами и прическами, и всего лишь одной ночи хватило, чтобы превратить самовлюбленную гордячку в мычащее, ползающее по полу существо.
Надо отдать должное, у нее хватило ума сразу во всем сознаться. В том, что готовила для принца Ксеона особых механоидов с повышенной защитой корпуса. Зачем? Ну, он попросил об одолжении. Знала ли она? Догадывалась, но напрямую ни о чем сказано не было. Чистосердечным признанием, запоздавшим на пять лет, герцогиня надеялась купить себе жизнь. И завыла, заревела в низкие потолочные своды, когда услышала приговор. Лишение жизни через сожжение за государственную измену. Она ползла по полу, цепляясь за штанину, и все выла, выла Помоги мне, Аламар. У меня дети сиротами останутся. Помогииии Он едва не увяз в этой мольбе, но вовремя опомнился. Сунул под нос герцогине миниатюру, которую всегда носил в медальоне.
Твои дети будут ходить по земле. А где мои дети? Вот, они, где сейчас? И в этом есть твоя вина, Лия.
Она разжала пальцы и внезапно умолкла. А он пошел дальше, заполнить все необходимые для казни протоколы.
Будь ты проклят! хриплый вопль привычно царапнул слух, проклят!
Он рассмеялся. Проклят. Нашла чем пугать
Карета остановилась. Аламар дождался, пока возница отворит дверцу кареты, и вышел, щурясь на серый свет зимнего утра. На ближайшем дереве надсадно каркала ворона. В лужах таял лед. С затянутого низкими тучами неба сыпалась снежная труха.
Свободен. Заедешь за мной после полудня, во дворец нужно будет, процедил Аламар, даже не глядя в сторону парнишки в сером мундире.
Тот кивнул, заторопился, и через несколько мгновений карета тронулась с места и покатилась обратно, к ведомству.
Аламар дошел до боковой калитки, временами оскальзываясь на обледенелой мостовой, снял с правой руки перчатку и приложил ладонь к блюдечку охранного артефакта. Замок щелкнул, и калитка гостеприимно распахнулась.
Дальше, огибая по кругу клумбу, из которой торчали черные и давно уж перемерзшие колючие стебли роз, бежала узкая дорожка, кое-как присыпанная гравием. Примерно на пол пути к дому она ныряла под разросшиеся липы, затем примыкала к широкой дороге, которая вела к дому от больших ворот. Аламар, все еще стоя у калитки, окинул взглядом особняк. Огромный, сложенный из темного кирпича, с черепичной крышей и башенками по углам, этот дом мог бы стать родовым гнездом для многих, очень многих из семейства Нирс. Но не сложилось. Взгляд зацепился за черное пятно гари, покрывшее все левое крыло. В крайней башне даже стекла до сих пор не вставили, все равно туда никто не ходит и никто там не живет
Вздохнул и пошел по дорожке. Ему мерещился запах горелого мяса в сыром зимнем воздухе.
Ему открыла сама Ньями. Высокая, худая и смуглая, Ньями слишком мало походила на коренных жительниц Рехши. Темные миндалевидные глаза, чуть раскосые, только усиливали впечатление. Впрочем, Ньями привез отец Аламара откуда-то с южных островов, когда сам Аламар еще скакал по особняку на маленькой механоидной лошадке. И с того самого дня Ньями была приставлена к Аламару нянькой.
Потом у Ньями родился сын. Теперь уже Аламар понимал, что, скорее всего, это был сын господина Нирса-старшего. Ньями назвала сына Кио. Он вырос и остался жить в особняке. Уцелел пять лет назад и не ушел, когда Аламар выгонял всю прочую прислугу, швыряясь в них огненными шарами.