- А знаете ли вы, сеньорита, что главное достояние Картагены, да и всего берега Дарьенского вовсе не изумруды и серебро, хоть и они хороши ой как, и уж ценны-то, - вещает мужчина, сопровождая Лючиту с чинностью и благородством, - а главное достояние мест здешних - какао и кофе. Наидостойнейшие сорта производят, я отвечаю. Вы пробовали? Э! Хотя что вы могли пробовать, ежели не бывали в Дарьене!
Цокает языком, будто бы даже скорбно.
- Вот мы и пришли. Прошу.
Он открывает дверь, пропуская даму вперед, звякает колокольчик над головой. Девушка мешкает на пороге, окутывают ее ароматы тех самых хваленых всячески "достояний", и специй, и пряностей, и капельки алкоголя. Опутывают и делают помещение теплым и очень уютным. Стены выкрашены коричневым и желтым, с яркими пятнами красного и оранжевого на полках - вазами глиняными и кружками.
Из дверей появляется женщина, кругленькая и миловидная, рассыпается в приветствиях, забавно мешая хистанский с инглесским и одним из местных креольских наречий. Представляется сеньорой Фернандес, спрашивает, забавно упирая на "р", лицо светится улыбкой, и оттого становится еще более тепло и уютно.
- Что сеньоррита желает?
Мужчина отвечает:
- Сеньорита первый день в городе, с дальнего плавания, не слишком спокойного, и желает она чуда, маленького, но вкусного.
Лючита смотрит удивленно, не говорила она такого.
- Разве ж не прав я?
Девушка кусает губу, голова наклоняется в кивке, - да, прав. И плавание долгим было, и ох каким неспокойным, а чуда всегда хочется, как его не хотеть?
Подходит к стойке, и глаза разбегаются. Сеньор и хозяйка усмехаются мягко, а взгляд отвлекается от конфеток шоколада нежного, молочного, осыпанного орешками или застывшего в половинках сушеных фруктов, и переходит на темные, с виду хрусткие даже, брусочки в виде диковинных птиц и животных, и далее на мягкие холмики, украшенные белой вершинкой, и на шарики в разноцветной сладкой пудре, и к витым сахарным трубочками, и поверх шоколадного пирога с миндальной начинкой к маленьким, с ноготь, блестящим драже, насыпанным в глубокое блюдо. И над всем этим витает дурманящий аромат кофе и смягчающий его молока, с острой нотой перца и терпкой - рома.
Девушка чувствует, как рот наполняется слюной, а в животе начинает урчать. Хозяйка смеется счастливо, и смех ее не раздражает. Напряжение, незаметное, но сопровождавшее в течение долгого времени, отпускает, и довериться хочется человеку незнакомому, но такому родному.
- Садись, милая, я знаю, что тебе нужно.
Сеньора Фернандес оставляет гостей рассаживаться в пустой почти "шоколатери", а сама исчезает за дверью.
- Она волшебница, - сообщает сеньор, что уселся напротив.
Кивает в сторону кухни, откуда доносится похожее на мурлыканье пение.
- Здесь всегда тихо и хорошо, - продолжает он. - Да, хорошо и тихо. И уютно еще, словно припрятано место это от всех бед и напастей. Уж не знаю, какие боги его хранят, но пусть делают так и дальше. Э! Пшла!
Мужчина рычит грозно на приблудившуюся к дверям собаку, та приседает от страха, но убегать не спешит. Из дверей кухни летит в сторону сеньора быстрый и непонятный выговор на местном наречии, тот бурчит что-то вроде "да ладно тебе" и вновь обращает взгляд, будто бы даже смущенный, на Читу. Отмечает ее напряженную позу, покачивает головой.
- Что-то вы, сеньорита, нервная больно. Вздрагиваете и оглядываетесь, будто гонится кто. Или что-то тревожит?
Девушка думала уж ответить отрицательно, но сказала вдруг:
- Да... не знаю. Это все плавание. Нет, не оно даже, я обожаю море, но... не люблю убивать. А два дня назад умерло слишком много людей, наверное, не таких уж плохих.
- Нападение?
- Да. Только... мы нападали.
Поведала недавнюю свою историю, и чем дальше рассказывала, тем яснее становился блеск в глазах у сеньора.
- Великолепно! - воскликнул он, когда девушка закончила. - Так юна и так талантлива. Капитан в юбке! Донья Фелиция, то бишь, счастливая. Это ли не повод сочинить новую историю?
Стиснул ее ладони так, что хрустнули косточки. Девушка поморщилась, хозяйка, что подошла незаметно и тоже слушала, стукнула его по рукам.
- Хватит тебе, угомонись, старрый дуррак! Пальцы девочке сломаешь, а ты глянь, какие они чудесные! И глаза, глаза... ох, похоже, ошиблась я, милая, тебе не покоя надо, а умиротворения и свободы.
И она, не давая опомниться, перехватила чашку, что стояла уже на столе и пахла столь вкусно, и унесла обратно на кухню. На широком резном подносе остался напиток сеньора, щедро сдобренный ромом, вазочка с конфетами-холмиками, блюдо с полосатыми кусками пирога и квадратики темного шоколада.
Сеньора Фернандес вернулась с другой чашечкой, маленькой и еще более ароматной.
- С рромом, как и ему, - пояснила, кивая на мужчину, - и для бодррости перрца. Ты прробуй, милая, да ррассказывай исторрии свои, а если не хочешь, мы сами тебе такого ррасскажем, что до ночи хватит.
Садится рядом, с краешку, локти ставит на стол, ладони подпирают подбородок, неожиданно волевой для столь мягкого лица. Остальные черты округлы, и вся она, словно добрая нянюшка, приятственна глазу и вызывает доверие. Такой и хвалиться хочется, и плакаться, ежели нужно.
Девушка смущается поначалу такого внимания незнакомых людей, но вокруг хорошо и уютно, и от людей исходит тепло, потому осваивается и начинает смаковать кофе и шоколад, прикрывая глаза от удовольствия. Напряжение уходит, оставаясь далеко где-то, сомнения кажутся пустяковыми, а сожаления все - надуманными.
- Что вы сюда добавляете? - спрашивает, улыбаясь.
Хозяйка улыбается в ответ.
- Немного любви, милая, каждому своей, особенной. Той сеньорре, что в уголке сидит, любви спокойной и надежной, что и не любовь-то, а скоррее почтение и добррота. Юной сеньоррите при ней - сладких гррез и невинного обожания. Мальчишкам - чувств искррящихся и яррких, но скорротечных. Сеньорру, что с вами прришел, капельку стррасти, ох уж это сеньорр! В его-то годы - и стррасть...
Они обмениваются такими взглядами, что становится жарко. Лючита спрашивает, чтобы скрыть неловкость:
- А... мне?
- А тебе, милая, любви идеальной и чистой, иная никак не пойдет.
Девушка опускает смущенно глаза, но тут же вскидывается:
- Вы говорите так, словно... словно я девчонка какая под опекой нянюшек и тетушек! А я, между прочим, капитан Ла Кантары, бригантины, что и в плаваньях бывала, и в боях.
Женщина отмахивается от фразы, как от несущественной.
- Какая рразница, кто ты снарружи? Главное - кто ты внутрри. Я вижу девочку, кррасивую и с воспитанием, наивную иногда, вспыльчивую и горрдую. Рребенка вижу, по-детски свободного и счастливого тем, что он делает. Хоррошего человека вижу, сильного, но не злого. Потому и любовь для тебя - такая.
Под взглядом ее, проникающим в самую душу, краснеют вдруг щеки и опускаются вновь глаза. Странная женщина, чуткая, более чем.
- Говорил я вам, что она волшебница?
Добрая ухмылка поблескивает над щетиной, голубые глаза светят теплом.
Звякает колокольчик над дверью, обозначив новых посетителей, хозяйка поднимается им навстречу, мягкая, теплая и улыбчивая, оставляет собеседников своих вдвоем.
- Она чудесная, - отвечает Лючита, а с лица все не сходит благостное выражение.
- Дааа, - подтверждает мужчина и задумывается о чем-то своем, а девушка понимает вдруг, что не знает даже, как звать его.
Странно так встретиться с человеком и пить с ним кофе, и говорить по душам, и слушать чудные вещи, и - не знать его имени.
- Как вас зовут?
Спрашивает и смущается столь резкого вторжения в чужие мысли. Мужчина встает, представляется церемонно:
- Хоук, мистер Малкольм Винсент Хоук, к вашим услугам.
- Лючита Фелис, - ответствует девушка, а в голове все крутится узнавание, и когда ловит его за хвост, ахает изумленно, - Хоук? Тот самый М.В. Хоук, написавший "Истории о Старом Свете"?
- Э, ну, вроде как да. А вы неужели читали?
- Да. И... я вас представляла другим.
- Каким же?
В голосе послышался интерес, а девушка засмущалась.
- Мне брат рассказывал, что был с вами знаком, так вот говорил он, что вы... простите меня великодушно, но говорил он, что вы порядочный мерзавец, инглес и пират. Так, кажется...