Неудивительно, что ничего не случилось. Делегаты отправились в просторное помещение, где уже дожидался Совет директоров. Это действо напомнило Чейну события столетней давности, когда японских генералов точно так же вели на подписание капитуляции.
Как бы там ни было, уполномоченные лица не нуждались в свидетелях. Все два часа, которые заняла первая встреча, наемник с помощниками провел в кабинете Каваджири, обсуждая, что еще можно улучшить в мерах безопасности. Вначале японец довольно хмуро взирал на Мону Лизу и Штефнера, но вскоре расслабился, осознав, что это далеко не худшие варианты.
Когда встреча закончилась и двухстворчатые двери зала распахнулись, корейцы вышли с явно недовольными минами. Впрочем, капитуляция — занятие вообще не слишком приятное. Зато японцы, напротив, выглядели совершенно довольными жизнью.
Все шло по плану.
Неудивительно, что на обратной дороге охрана немного расслабилась. Делегаты спешили уединиться в пентхаузе, чтобы обсудить положение и доложить в Сеул. Стоило им покинуть бронированные салоны, как прозвучал неожиданный вскрик. Выстрела никто не слышал, но один из делегатов начал медленно падать.
Медики появились будто из-под земли. Они принялись копошиться над распластанным телом, терзать его разрядами. Чейн видел, как медленно стекленеют глаза, и понимал, что ошибся. Шанса не было с самого начала.
Кто-то из охранников проснулся и заявил, будто видел вспышку. Стреляли с крыши или верхнего этажа одного из небоскребов, окружавших гостиницу. Туда немедленно отрядили людей. Чейн знал, что они никого не найдут, даже если обыщут каждый закоулок, — работа специалиста видна с первого взгляда. Так и вышло.
Репортеры прибыли даже быстрее полиции. Врачи продолжали терзать делегата, явно не решаясь куда-либо его транспортировать. Кто-то начал копошиться в грудной клетке сложными приборами. Чейн поймал взгляд Ганса, и тот покачал головой. Охрана тем временем эвакуировала остальных делегатов. Полицейские бестолково пытались оцепить территорию, но журналисты не давали прохода со своими камерами, микрофонами и цифровыми фотоаппаратами. Какая-то рыжеволосая барышня настойчиво пыталась взять у Чейна интервью.
Пробормотав под нос ругательство, наемник отпихнул микрофон.
— Очистить территорию! — рявкнул он ближайшему оперативнику.
Самураи встрепенулись и бросились исполнять приказание. Они действовали куда уверенней полиции, благо и заработок у них был ощутимо выше. Бесцеремонно распихивая репортеров, оперативники направо и налево раздавали пинки и тумаки. Трещали разрядники. Кто-то пытался фиксировать это бесчинство, но охранники моментально отбирали камеры, пленки и лазерные диски.
Наконец квартал был очищен. Полицейские принялись заниматься тем, что у них получается лучше всего, — натягивать между столбов желтые полиэтиленовые ленточки.
Чейн заметил, что врачи поднялись на ноги и созерцали распластанное тело. Глаза директора превратились в тусклые стеклянные шарики, ищущие что-то в равнодушном небе. Наемник сжал кулаки. Он чувствовал, как ярость мечется в груди, словно бешеный зверь. Этот человек зависел от него, и вот теперь он мертв. Впрочем, — сказал себе Чейн, — не я рвался на эту работу.
Думать иначе было невыносимо. Тем не менее нечто внутри упрямо не верило, будто Станиславский, раздраженный игрой нерадивого актера.
Наемник решил подняться в пентхауз, чтобы принести соболезнования. Он чувствовал эту потребность, однако никто этого не оценил. Наконец, когда его все-таки впустили, он предстал перед начальником делегации. Кореец был в ярости и даже не пытался скрыть своих чувств.