Одним глазом я посматривал за входом в гостиницу. Вот вышла группа западных туристов, стала усаживаться в поданный им красный «Икарус». Вот двое нацменов в тюбетейках пошагали в сторону Красной площади. Вот величественный мужчина с портфелем и знаком депутата уселся в такси. От нечего делать я взял просмотреть «Правду». Как часто бывало в главной партийной газете, передовица посвящалась самой животрепещущей (по мнению пропагандистов из ЦК) теме. Заголовок гласил: «БЕССМЕРТИЕНА СЛУЖБЕ ТРУДОВОГО НАРОДА!» Глаз выхватил основные, хорошо известные и приевшиеся постулаты: «В отличие от стран, где правит капитал, а вопросом бессмертия распоряжается узкая кучка бессовестных политиканов и денежных мешков, вечная жизнь в нашем Отечестве принадлежит трудовому народу Практически каждый гражданин Страны Советов может получить прекрасное право на вечную жизньнадо лишь честно работать, беззаветно любить свою социалистическую Родину, аккуратно посещать собеседования-исповеди в соответствующих партийных органах» Слова были такими же истертыми, как пять, десять или пятнадцать лет тому назадкогда с трибуны Мавзолея, при многотысячной толпе и прямой радио- и телетрансляции, выступил первоиспытатель вакцины, простой советский парень и старший лейтенант, всеобщий любимец Юрий Петрухин: «Докладываю нашей любимой партии и всему советскому народу, что испытание лекарственного препарата, обеспечивающего бессмертие, проведено УСПЕШНО! Я чувствую себя отлично и готов выполнить любое новое задание советского правительства!»
Сколько с тех пор народу было обессмерченооставалось закрытой информацией. Даже мы в МУРе ею не владели. Кое-кто спорил (но только среди своих): а получили ли бессмертие генеральный секретарь Молотов и другие члены политбюрои большинство были уверены, что, конечно, да.
А двадцать второго апреля, в день рождения вечно живого Ильича, обычно проводилась Жеребьевка, к каковой допускали лишь достойнейших из достойных граждан СССР. Претендентов перед лотереей каждый год значилось сто, из них выбирали имена пятерых счастливчикових узнавала вся страна, и они становились героями бесчисленных «Голубых огоньков» и очерков в тысячах газет и журналов, от «Правды» до «Молодого коммуниста». Обычно один колхозник, один рабочий, один деятель культуры. Ну и опционально: нацмен, партийный лидер среднего звена типа секретаря райкома и, может быть, ученый, инженер или партийный журналист. Пять счастливчиков ежегодноо которых все знали. И еще сколько-то безымянных героев, о которых не ведал никто. Награжденные бессмертием секретными указами.
А вот из гостиницы вышел мой Станюкович. Я никогда не видел его раньше, но почему-то оперативное чутье мне подсказало: он. Такой, знаете ли, с убитым Гарбузовым два сапога пара: в возрасте, но крепкий, стройный, уверенный в себе, занимающийся (видимо) каким-то экзотическим спортом типа горных лыж или альпинизма, но главное, ученый, всего себя посвящающий любимому делу: науке, поставленной на службу трудовому народу.
Я запер свою ласточку и быстро пошел следом за ним. Да, товарищ двигался в направлении кино «Зарядье»: от концертного зала «Россия» спустился по лестнице вниз, к набережной. Я на секунду подумал, что на нем сейчас висит как минимум одна статья, на выбор: убийство или доведение до самоубийства, и напомнил себе быть с гражданином аккуратнее.
Я подошел к немумужик и вблизи оказался высоким, стройным, загорелым. Продемонстрировал ему удостоверение. Он экспрессивно воскликнул:
Ради бога, скажите мне, что случилось? Что произошло с Андреем? С чем связан ваш интерес?
Это вы мне расскажете. Вы ведь вчера с ним встречались?
Да! Я был у него! На Кутузовском.
Мимо нас со смехом прошла молодая парочка.
Пойдемте, Станюкович увлек меня. Мы перешли проезжую часть набережной и оказались на том тротуаре возле гранитного барьера, у самой воды, куда обычно москвичи и гости столицы не добираются. Вот и сейчас на всем протяжении к Кремлю по нему шествовали не более двух человек.
Расскажите о своем визите к Гарбузову. Когда пришли, когда ушли, о чем разговаривали. А начните с того, в каких вы отношениях состояли.
Знаете, мы познакомились, еще когда Гарбузов лежал у нас на обследовании в Удельной. Какую-то мы друг к другу симпатию почувствовали. Ну и обменялись телефонамихоть это против правил. И я всегда, как в Москве оказывался, Андрею звонил. Обычно мы встречалисьиногда у него дома, а порой в ресторане. Вот и в этот раз: он настоял, чтоб я приехал. Даже свое собственное свидание с женщиной отменил.
Хорошо. Во сколько вы у него на Кутузовском оказались?
Мы не спеша шли по направлению к Кремлю. На противоположной стороне Москва-реки дымила своими трубами МОГЭС-1, по фарватеру полз прогулочный теплоходик.
Около восьми вечера.
А ушли?
Где-то в полдвенадцатого. Это легко проверить. Он по телефону вызвал мне такси.
Значит, когда вы уходили, Гарбузов был жив?
Жив! Вы говорите: жив! Он погиб?
Около двенадцати ночи он, по всей видимости, пустил себе пулю в лоб. Что вы такое ему сказали? Такое, что он застрелился? Или это вы не уехали на вызванном такси, вернулись втихаря к нему в квартируи убили кореша?
Ах, боже мой! Боже мой! вскричал он, ломая руки. Я не должен, не должен был ему говорить! Но мы оба выпили! Язык у меня развязался! А он так просил!
Что же вы ему сказали?
Он спросил меня, почему у него по онкологии плохие анализыему впрямую в больнице никто не говорил, но он чувствовал, что с ним что-то сильно не так. Как это вообще может быть: проблемы с онкологией, если онбессмертный? Он же не должен умиратьсовсем! А я сказал емунаучный факт, между прочим! только у нас его изо всех сил замалчивают, да и на Западе стараются не афишировать. Тут он оглянулся, но никто не слышал нас, ни единого человека не было в пределах видимости ни по нашему тротуару, ни по противоположному до самого Большого Устьинского моста. Машины мимо катили на довольно хорошей скорости, но и только. Так вот: как показала практика, препарат Мордвинова, или в просторечии прививка бессмертия, действует, как оказалось, в среднем лишь примерно в шестидесяти процентах случаев. Остальные сорок процентов вакцинированных возвращаются к своему прежнему состоянию, и их, точно так же, как простых смертных, начинают одолевать болезни: рак, инсульт, инфаркт. Что там говорить! Он снова оглянулся. Вы знаете, что Юрий Первухин, любимый всем народом первоиспытатель, больше половины своего времени сейчас у нас, в клинике в Удельной, проводит? Мы потихоньку стараемся подтянуть его до параметров бессмертияно не очень хорошо это удается.
Значит, вы огорошили Гарбузова рассказом о том, что он, быть может, и не бессмертен вовсе. И это, возможно, стало толчком для его суицида.
Поверьте! Я был очень аккуратен в выражениях! Поверьте! Но как я мог ему не сказать? Обмануть?! Мы же друзья!
Мы дошли до моста и по сигналу светофора перешли проезжую часть набережной на более людную сторону. Стал виден стоящий на Васильевском спуске, на фоне храма Василия Блаженного, еще один монументальный памятник трем вождям. Здесь гранитные Ленин, Сталин и Молотов сидели за круглым каменным столом и что-то обсуждали.
Наверное, вопросил я, у вас там, в Удельной, все силы сейчас брошены на то, чтобы у вождей наших все с бессмертием оказалось тип-топ?
Ох. Я и так вам слишком много рассказал. Я надеюсь, вы благородный человеквы производите впечатление благородного! и не станете меня сдавать за мою болтовню.
Мы поднялись обратно к гостинице и пошли вдоль ее фасада, выходящего на реку.
Не уезжайте никуда из города, сказал я биологу. Вас должны будут формально допросить. И, я думаю, на официальном допросе вы выдавать секретные сведения нашим сотрудникам не станете. В ваших же интересах.
Мимо на малой скорости проехала черная «Волга» с буквами в номере «МОС». Где-то я ее уже недавно видел. «МОС» означало правительственнаяили спецслужбистская. Мы дошли до нужного Станюковичу крыла гостиницы.
Я выкурю еще сигаретку, сказал он. Вы ведь не курите, я понял по запаху.
Давайте. Мы пожали друг другу руки. Мне понравился этот мужикхоть он и оказался фактически убийцей своего друга Гарбузова.