Никто меня не остановил, и я подумал: а вот этот проезд со скоростью сто двадцать по утренним улицам родной столицыо нем следует рассказывать исповеднику? С одной стороны, явное нарушение морального кодекса строителя коммунизма, будущего общества полного бессмертия. А с другойя спешу по делу. Наверное, придется поведать, утаивание на исповедиодин из самых тяжелых грехов, а там уж пусть они сами решают, снимать ли мне баллы за эту выходку или нет.
На машине все-таки получалось на круг быстрее, чем на метро. Пробок в СССР, в отличие от стран капитализма, не водится. Я просквозил по Садовому, а тут и Кутузовский. На перекрестке, где Дорогомиловская вливается в Кутузовский, опять памятник, аналогичный по композиции: Ленин-Сталин-Молотов шествуют куда-то вдаль.
В том доме, что назвал мне Ванька, въезд во двор был открыт. Я заехал и припарковался у искомого подъезда, рядом с чьим-то старинным и пыльным кадиллаком по моде пятидесятых годов. Стояла тут и «раковая шейка» из отделения, и хорошо знакомая мне черная «Волга» из управления. Шофер сидел в салоне, чинно читал растрепанную книжку, похожую на библиотечный детектив. Я не стал его беспокоить.
И никакого больше авто, выглядящего официально. Ни одного транспортного средства, на котором могли сюда добраться кагэбэшники. А ведь еще одна черная «волжанка» тут по композиции сама собой подразумевалась. Странно: смежники проигнорировали преступление, что ли? Насильственную смерть бессмертного?
В подъезде тоже, невзирая на элитный Кутузовский, как и в моем колхозно-лимитовском доме на Ждановской, не было ни консьержки, ни запоров. Я поднялся на лифте на пятый этаж. Дверь мне открыл Вадик, которого угораздило сегодня дежурить в составе опергруппы. В коридоре топталась пара понятых.
Введи меня в курс, попросил я товарища.
Пойдем.
В кухне эксперт, тоже мне смутно знакомый, описывал труп. Сержант по его команде приподнимал и держал голову убиенного. Лицо мильтона было белым. Да, с трупами родной милиции приходится встречаться, слава богу, нечасто. У нас тут не Чикаго.
Я кивнул эксперту. Тихо, чтобы не мешать, Вадик стал рассказывать:
Труп сидел за накрытым наскоро столом. Как видишь: коньячок армянский «Пять звезд», лимончик, сыр, яблоки, клубника. Две рюмки, две тарелки. Пулевое отверстие во лбу. Упал прямо на стол. Здесь же, на столе, валялся пистолет. Макаров.
Самоубийство?
Пойдем, Вадик утащил меня в комнату. Ясно зачем: чтобы эксперт с сержантом не услышали лишнего. Здесь, в большой комнате с высокими потолками, все стены были уставлены полками с книгами. Я огляделся: много имелось технической литературы с диковинными названиями, в том числе по-английски и по-немецки. Но и модные вещи типа «Декамерона» или сборника Ахматовой тоже присутствовалисто процентов, имел товарищ доступ к спискам книжной экспедиции, отмечал галочками дефицит, и ему заказанное привозили прямо на службу. Значит, явно не простой человекноменклатура.
На одной из ручек книжного шкафа висел аккуратный черный костюм с черным же галстуком и белой рубашкойсловно человек его самому себе на похороны приготовил.
Я кивнул на одежку:
Суицид?
Ты слышал когда-нибудь, чтобы бессмертные с собой кончали?
Нет. Но их и убивают нечасто.
И это тоже была правда. За бессмертного гарантированно давали вышку, причем без права помилования, и урки, например, прекрасно об этом знали. Да и обычные обыватели догадывались, что снисхождения не будет, если кто покусится на высшую касту.
Может, собутыльникили кто там в него стрелялне знал, что убиенныйбессмертный? Кто он вообще такой? Что из себя представляет?
Гарбузов Андрей Афанасьевич. Сорок восемь лет, академик, доктор технических наук, Герой Соцтруда. Женат. Супруга в данный момент на дачесидит с внучкой. Участковый сейчас звонит туда, извещает.
И впрямь, откуда-то из другой комнаты слышалось бубнение.
За какие заслуги стал бессмертным?
Ты же знаешь, история обычно это умалчивает. Подозреваю, как в совсекретных указах пишется, «за создание и совершенствование ракетно-ядерного щита нашей Родины». А может, ему просто в Жеребьевке повезло.
Из соседней комнаты вышел участковыйнемолодой полный майор в форме. Фуражку держал в руке и вытирал платком пот с лица. Увидел меня, кивнул:
Здравия желаю.
Как там вдова? спросил я его.
Какая вдова?
А вы с кем сейчас говорили?
А, ну да, с бывшей женой. Вдовой, значит. Плачет, конечно. Похоже, что не знала ничего.
Кто сообщил в органы об убийстве?
Соседи позвонили. Слышали выстрел около двенадцати ночи.
Какие соседи?
Из квартиры генерала Васильцова. Они здесь рядом, через стену практически, проживают.
Из квартиры звонили, говорите? Кто конкретно звонил? Он сам, генерал? Или жена? Или прислуга?
Не могу знать, звонили не мне, а прямо в отделение.
Как вы в квартиру убиенного вошли?
Входная дверь не заперта была. Замок французский, закрывается снаружи.
А кто мог быть у убитого в гостях?
Не могу знать! Я его связей не отрабатывал, не моя номенклатура.
Кто у вас тут в подъезде проживает интересный? Кроме генерала Васильцова? Кто мог бы к трупу в гости пожаловать из соседей?
Одну секундочку. Участковый полез в свою папку на молнии, вынул оттуда толстую тетрадь, полистал, открыл на нужной странице, протянул мне. Там были аккуратно переписаны все жильцы всех квартир подъезда: пол, возраст, место работы. И в самом конце строчкисамый интересный столбик: в чем предосудительном бывал замечен. Подъезд был не весь номенклатурный, а смешанный, и кое-какие квартиры даже числились коммунальными. И профессии граждан случались самые что ни на есть земные: слесарь шестого разряда, медсестра, продавец. В качестве порочащих моментов в примечаниях в основном значилось пьянство.
Например, у генерал-майора в отставке Васильцова было замечено тоненьким карандашиком: «Выпивает. Бывают скандалы с супругой».
А у жены его, Веры Петровны, которая почти на двадцать лет была генерала моложе, замечалось: «Погуливает. На этой почве случаются скандалы с мужем».
Во-от, заметил я удовлетворенно майору. Вы говорите: не ваша номенклатура. А у вас тут, оказывается, птица не прошмыгнет, мышь не пролетит.
Участковый польщенно зарделся.
Может, это она, соседка? размыслил я вслух. Васильцова Вера Петровна в гостях у нашего убиенного ночью-то была? А муж-генерал ее за этим занятием накрыл? За распитием спиртных напитков с академиком? Да в порыве ревности соперника застрелил?
Участковый в ответ на мои умопостроения подобострастно молчал.
Я пролистал тетрадь со списком граждан. Глаза наткнулись на проживающую в одиночестве этажом ниже Марию Кронину, тридцати пяти лет, актрису Театра на Таганке. А также на примечание по ее поводу, сделанное округлым почерком участкового: «Выпивает. Часто бывают мужчины в гостях, разные. Бывает, громко кричат во внеурочное время. Случаются также шумные половые сношения».
А может, наоборот, эта актрисулька с Таганки с убиенным вчера пировала, а?
Токмо зачем ей его убивать? философски откликнулся Вадик.
Всякие конфигурации случаются, если коньячок Обида, ревность, месть. Ладно. Облегчу-ка я вам дальнейший поквартирный обход. Если понадоблюсь, я у генерала Васильцова, в пятьдесят третьей.
Я вышел в гулкий и прохладный подъезд, позвонил в соседнюю квартиру.
Мне нравилась манера наших советских людей: обычно отпирали без спроса, без «Кто там?», и даже цепочку редко кто накидывал, и в глазки мало кто смотрелда и немного их было, тех глазков. Я вот себе поставил, а надо мной гости посмеивались: буржуй, товарищам не доверяешь. Вот и теперьдверь немедленно распахнулась на всю ширину. На пороге стояла пергидрольная блондинка лет сорока, в атласном алом халатике и комнатных туфлях на каблучке. Ее легко можно было представить проводящей досуг с секретным сорокавосьмилетним конструктором. Особенно если учесть, что мужу ее, генералу, шестьдесят пять.
Я представился по форме, удостоверение показал.
Пройти можно?
Муж спит. У него прям приступ сердечный случился со всеми этими происшествиями.