Диана, сжавшись в комочек, сидела у края платформы.
Что случилось? Вадим дотронулся до её плеча. Она дёрнулась, как от удара током. Подняла голову. Вадиму стало не по себе от тяжёлого, мутного взгляда.
Мистический коэффициент, проговорила она. Вернулся. Пришёл за мной.
На ступенях чётко отпечатались следы ботинок. Не Влад. У Влада были ножищи такого размера, что лет с пятнадцати приходилось делать обувь на заказ.
Кто? Кого ты видела?
Я домой хочу, прошелестела она. Домой.
Да, конечно, засуетился Вадим. А ты где живёшь?
Она не ответила. Лишь неловкой, спотыкающейся походкой направилась к лестнице.
* * *
С неба то и дело срывались мелкие капли дождя. Диана брела по аллеесгорбившись, опустив лицо. Молча. Вадим растерянно шёл рядом. Надо было вернуться в метро. Добежать до ближайшего участка полиции. Сделать хоть что-нибудь, ну хоть что-нибудь!
И всё же он шёл следом за ней. И зачем-томолчать было совсем уж невыносиморассказывал ей про Влада. Про Революцию. Про то, что случилось на заводе и то, что было потомнеприятно удивляясь тому, что про восемь спокойных лет и сказать-то нечего, вот то ли дело последние деньки.
Да я ведь сам по себе ничтожество, если уж начистоту. Пока был с братомстоил чего-то. А тогда, на заводе, у меня наконец появилось время подумать. Кто я такой, что мне надо. И вдруг я понял, что плевать мне на этот завод. Что мне оно, в общем-то, и не надо, вписываться в пантеон мучеников революции.
Они остановились напротив новой семиэтажки, возвышающейся над кривыми двухэтажными домиками.
Знаешь, как в газетах пишуттакой-то и группа соратников, или приспешников, заторопился Вадим. Так вот, я всегда был из этихприспешников. Я бы при любом режиме стоял на стрёме, подавал патроны. Вот такой я есть. Нет во мнеогня, что ли? Но зато это я, я настоящий. А не тень героя.
Всё в тебе есть, она разомкнула бледные губы. Болтаешь только много. Иди домой. Жена небось заждалась.
Вадим стоял, прислонившись щекой к жестяной табличке со списком жильцов, и слушал, как удаляется и гаснет где-то в сонной тишине подъезда стук каблуков.
5
Вадим в нерешительности замер на пороге. Трижды нажал на кнопку.
Пистолет оттягивал карман пиджака. Вадим намучился с ним за эти дни. Носить в портфелетак, в случае чего, и достать не успеешь. Заткнуть за поясной ремень? Жмёт и страшно. В кармане, впрочем, тоже страшно
Он встречал Надю с работы вечерами. Хмурый, настороженный, шёл, отставая на два шага, чтобы видеть и её, и всё, что вокруг. А она семенила и щебетала про путёвки в санаторий, про Янину из книгохранилища, про то, что было бы неплохо несколько пар носков купить с зарплаты.
А ведь он ей всё рассказал. Не в формате ночной исповеди перед Дианой, конечно. Но в общих чертах. Мол, есть злонамеренный человек, против которого полиция не поможет. Надя поохала, пообещала, что в случае чего жизнь отдаст за Вадюшу ненаглядного, но переехать к сестре в пригород, пока всё не утрясётся, отказалась. Работа же. Начальник ругаться будет. Янина в декрет уходит, заменить некем. К тому же в коробке под библиотечным крыльцом жили котики. Пять штук. И кто же их, кроме Нади
Он шёли ему хотелось выть. Как он слушал этот щебет восемь лет? И ведь нравилось! Жертвенность и ответственность на грани мазохизма (да уж, общение с Дианой бесследно не прошло). Носки. Котики.
* * *
Диана открыла. Распахнутый халат открывал застиранные кружева ночной рубашки, но в этом не было ни на грош соблазна.
Я вот пистолет принёс.
Оставь, поморщилась Диана. Это не табельный.
Ладно. А какс метро?
Очуметь как хорошо. Звонила вчера на работуты был прав. Мертвеца нашего, конечно, не нашли. Новых рабочих уже набрали. Начальство на них не нарадуется. И оклад-то их не интересует, и вкалывать готовы с утра до ночи, и дружные все. И работают, и прям молодцы.
Она посторонилась, пропуская Вадима в комнату. Беспорядок был жуткий. На столе красовался натюрморт из окурков, пузырьков со снотворным и кухонных ножей.
Что-то случилось?
Вот надо оно тебе, Диана подошла к столу. Дрожащими, неловкими пальцами нашарила спичечный коробок. Иди.
Через три сигареты она сказалакак будто невзначай, даже не глядя на Вадима:
А ведь он сюда приходил.
Тот?
Да. Под окном стоялс полчаса, наверное, она зло скривилась. А явзрослая тётка, с оружиемсижу в кресле и реву. До сих пор выйти боюсь. Позвонила на работу, отгул взяла.
А кто он? Я бы мог
Ты себе помочь не можешь, разозлилась она. Ну что тебе? Интересненького захотелось? Так ведь старо же, как мир. Жила-была девочка. С мамой и папой, как полагается. А потом папа возьми и умри. И мама приглашает пожить своего брата-профессорачтоб мужчина в доме, и вообще. А я не так чтобы рада была дядюшке. Любила, знаешь, фыркать ему вслед, его пальто случайно с вешалки ронять. А ведь взрослая ведь уже была. Двенадцать лет.
Ну, он терпел. До поры. Потом заходит как-то в мою комнату с фотографическим альбомом и спрашивает: а ты знаешь, Дианка, где я работаю? И альбомна стол. А там Помнишь красоту из тоннеля? Вот такие вот. И говорит так спокойно: я ведь каждый день в специзоляторе бываю. Мало ли, инфекцию какую домой принесу. У меня-то уже практически иммунитет, а ты у нас натура нежная. И от всех комнат у меня ключи есть. Ты подумай, говорит.
И всё. И лежишь ночами в кровати и думаешьа может, уже?.. Может, вчера ночью прокрался, инъекцию сделал? И считаешь, сколько колец на карнизе. Потому что если чётное, то значит, всё, а если нечётное, то пока ещё здорова. Бред такой! А в углу занавеска сбилась и непонятно, одно там или два. И лежишь. Потому что комната над его кабинетом, а пол скрипучий, а он не любит, когда шумно.
Точка невозврата. Сейчас ещё можно, пряча глаза: «Ужас какой, вы извините, но мне пора» и к Наде, к непроверенным сочинениям, к собственному липкому страху. Потому что сейчас будет то самое, после чего уйти уже нельзя.
А потом, за завтракомбантики, сумка с учебниками, мам, передай сахарсидишь и улыбаешься. Ему. И в коридоре, шёпотом, что будешь в его комнате в два. И нет, конечно, не задержишься. Ни на минуту.
Ужас какой, Диана Николаевна.
И знаешь, выходит, я ведь сама напрашивалась. Он не заставлял. Ни разу. Только фотографии с работы нет-нет, да забудет на столе. Или придёшь комнату, а тамерунда, мелочькнижки на столе не так сложены. Или окно приоткрыто. Не как утром. И всё. Что? Мать, говоришь? Он же братик старший. Не поверила бы. Я ей потомпосле войны, кстати, рассказала. Про всё, что он заставлял меня делать. Она орала минут пять, какая я лгунья, а потом, знаешь, так откинулась в кресле и говорит: ну зато у тебя с дисциплиной всё в порядке. Что? Ну зачем ты так смотришь? Иди уже
* * *
Надя читала книгу за столом. Свет лампы падал на её лицомягкая, спокойная улыбка, ласковый взгляд.
Чему радоваться-то? Муж возвращается за полночь.
Вадюша, ты не замёрз? она поднялась ему навстречу. Там ведь дождь прошёл. Хочешь чая?
Надя, я тебе изменил, проговорил онмедленно, раздельно, ощущая свинцовую непоправимость своих слов. Ты поняла?
Вадюша, ну что же ты так переживаешь! она всплеснула руками. Ну бывает. Мужчины, они вообще полигамны. Это ведь была приличная женщина? А то я могу завтра пригласить Ивана Францевича из сорок пятой. Он специалист пону, всяким недугам. А сейчасразувайся, тебе же на работу к восьми, надо выспаться
И вот тут ему стало страшно.
Она вообщечеловек?
6
Диана не сразу его заметила. Она, казалось, вообще ничего не замечала. Шла по улице неловкой, дёрганой походкой, на губах играла странная улыбка.
Я тебя полдня искал! Вадим подбежал к ней, схватил за руку. Куда ты пропала?
Я там была, перебила она его. В том доме. В его комнате. Там всё как тогда. И ничего, взвился её голос. Ничего! Я смогла, понимаешь?
Убила его? охнул Вадим.
Пока нет, она нехорошо усмехнулась. Но это пока. Я знаю, где он. Там же все его документы остались. Слушай. Он работал в изоляторе на Старосвятской улице. Да знаю я, что такой нет!