Катя, ёб!
Паша ринулся на помощь, схватился за подаренный ему дедом револьвер и направил его в ту сторону, где предположительно затаился враг.
Но ничего кроме шипящего и фыркающего паром обогревателя там не было.
Никак не могу привыкнуть к этим штуковинам! Катерина досадно возгласила, словно ободрала колено. Только затем она увидела кровь, ручейком бегущую из носа своего мужа.
Он ловко и будто бы из неоткуда выхватил серенький платочек, которым тут же припал к лицу. Ткань на глазах начала багроветь.
Штуковина, милая, это то, что у тебя вместо мозга. А это, мать его так-растак, стационарная паровая установка номер 203 для обогрева большой площади помещения, устройство то бишь, без которого ты бы тут на говно изошла от холода. Ясно? И, приходя в себя от злости он добавил. Довожу до твоего сведения: скоро ни тебе, ни мне, ни ему привыкать уже будет не к чему.
Гриша-а!
Да мы бы лучше вообще сидели дома и никуда не ехали, черт бы вас побрал.
Так и оставался бы! Так и оставался бы в своём болоте!
Болото, дорогая, это то, откуда я тебя вытащил, когда в жены взял. И вообще, на чьи деньги эти билеты куплены? На чьи, я тебя спрашиваю?! Так, кстати, он полуобернулся к сыну. Ты билеты то взял, балбес?
Взял! Рявкнул Паша и силой загнал обоих внутрь, дабы остановить этот балаган.
Двери захлопнулись.
Прежде чем он понял какую ошибку совершил, стационарная паровая установка под номером 203 успела издать очередной протяжный вздох и выдох, сопровождаемый клубами грузного пара.
Лифт ещё не дёрнулся, но он уже услышал первые отголоски намечающейся драки.
Часы над головой неприятно цокнули, оповещая, давай, мол, беги.
И он побежал.
Схватив большущий чемодан в обе руки и прижав его у груди, словно последний чемодан на этой земле, Паша ринулся вниз по лестнице.
Он утыкался то в один пролёт, то в другой, ловко уклонялся от стен и бежал дальше. Чечёткой оттарабанивал ритм по потрескавшимся ступенькам.
Музыкант шёл вровень с механизмом, ничуть в скорости ему не уступая. Это дало ему полную слышимость того, что происходило внутри кабины. А то, что он слышал, дало ему ещё больше сил оказаться внизу как можно скорее, дабы остановить этих двоих при первой же возможности.
Лифт стучал и грохотал, словно стиральная машина в которую закинули бревно и поставили на турбо-режим. Кабина содрогалась каждую секунду, норовила вот-вот обрушиться и с грохотом полететь вниз.
Паша рвал бы на себе волосы, если б только его руки не были бы заняты чемоданом, а ноги самым быстрым спуском по лестнице в его жизни.
Они сцепились в этом железном ящике как две кошки из враждующих кланов в охотничьем мешке.
Но вдруг лифт перестал трястись и содрогаться, перестал извиваться тигровым питоном, слегка покачнулся и успокоился. Затих.
К этому же времени он прибыл на первый этаж, а Паша соскочил с последней ступеньки и тут же примкнул к ещё не открывшимся дверям ухом. Запыхавшийся и вспотевший Паша пытался услышать хоть что-нибудь.
Он пытался выяснить кого ему придётся хоронить. Кто кого убил. Другой причины остановки этой бойни он был не в силах придумать.
Мысленно он ставил на маму. Хотя бы из-за её длинных ногтей.
Наконец-то двери распахнулись. Медленно, но верно, они открывались, тем самым развеивая завесу тайны. Павел сглотнул, отпрянул от двери и выронил из рук чемодан.
Его родители страстно целовали друг друга, а мама, так вообще, очень даже вульгарно закинула на отца левую ногу. Они врезались губами в друг друга так, словно это был их последний поцелуй и их последняя встреча.
Что ж, может оно и так.
Да куда ты целуешь, котёнок? Замурлыкала Екатерина.
А куда надо? Он отпрянул, ещё не пришедший в себя от опьянения любовью.
В губы. В губы целуй!
Да ты опять их все помадой измазала, дай лучше в носик поцелую что-ли.
Иди прошмандовок своих целуй! В носик, фыркнула. Ещё и помаду всю сожрал, скотина. Не стыдно?
Только не говори мне, что ты сейчас снова будешь десять часов сидеть и краситься.
Я вот сейчас специально возьму и пойду краситься. Десять. Часов.
Дверь лифта, надолго оставленная в одном положении, норовила захлопнуться, створки её начали съезжаться, примыкая друг к дружке. Павел в один бросок оказался между щелей механизма и придержал его рукой, дабы остановить самое непоправимое и беспощадное действоприхорашивание мамы.
Че стоите, быстрее выдавил из себя парнишка, прикладывая все усилия к тому, чтобы лифт не поехал обратно.
Отец похватал все сумки и грациозной рысью выскользнул в коридор. Мама оставалась на месте.
Тогда он из последних сил рванул обратно, побросав все сумки на пол, хватанул её за рукав и резко потянул к себе. А затем также резко схватил и оттянул Павла, дабы двери поскорее закрылись и не искушали желания его жены.
Все вместе, кто на коленях, кто присевши на сумки с чемоданами, они переводили дух. Кто от удушающей лёгкие пробежки, кто от страстной баталии, а после не менее страстного всполоха чувств.
Они тяжело дышали.
Паш нарушил тишину отец. По имени он его называл почему-то редко, но если и называл, то только когда был на что-то зол.
А? Пот с новой силой заструился по лбу музыканта. На сей раз уже далеко не из-за физических нагрузок. Он молился, чтобы это было не то, о чем он подумал.
Ты что, не оставил дома дедов пистолет как я сказал? Это было то, о чем он подумал.
Я Отец, это ведь не дедов. Это мой. Он мне его
Молчать!
Жена не стала его останавливать и не стала заступаться. На лице у Григория проступили борозды вен. Благодаря им выделилась группка весьма глубоких царапин. Судя по всему, мамины ногти и правда грозное оружие.
Не оставил дома, значит выкинешь его тут, вынес неутешительный приговор отец.
Но
Сейчас же!
Паша замешкался. Мама молчала.
Я что сказал?
Парень поднялся с колен, оглянулся вокруг.
Так, чтобы я видел!
Теперь оглянулся взаправду. В углу, недалеко от лестницы, стоял мусоропровод. Ноги одеревенели, но не от страха потери дорогого ему предмета, а от гимнастики, которая была пару минут назад.
Будто бы пингвин, пытаясь привести свои конечности в чувство, он еле-еле добирался до своей цели.
Ты издеваешься?
Да какой издеваюсь, я иду!
Да ты не идёшь, ты плетёшься как какой-то Буратино.
Извольте тогда заплатить мне золотым ключиком за доставку вашего чемодана с последнего на первый этаж за рекордные десять секунд.
Не ваш, а наш. Это раз. Два, бросай.
Павел приподнял крышку люка, сунул туда руку со сжатым кулаком. Высунул. Хлопнул крышкой.
Ты издеваешься?
Почему же?
Бросай, я тебе говорю! Не испытывай моё терпение!
Ла-а-адно
Ему, правда, ой как не хотелось расставаться со столь полезной вещицей, но, пришлось. Он приоткрыл крышку люка, сунул туда руку с оружием, постоял немного, высунул, закрыл. Труба издала довольный гортанный гул, проглотив вещицу.
На этот раз, правда, бросил.
Семья наконец-таки собралась с силами, начала укомплектовываться. Паша схватил свой чемодан, бросил ключик от номера на столик регистратуры(обслуживающего персонала нигде не было). Затем помог подняться матери и сказал им обоим:
Если мы продолжим так наш путь, то мы никогда не доберёмся до корабля. И уж точно никогда не доберёмся вовремя. Один только этот простейший путёшенек занял у нас уйму времени. Нам надо торопиться!
Родители покивали, попыхтели, похватали пожитки и направились к выходу.
Двери распахнулись.
Солнечный свет слепил им глаза, а комья снега залепливали рот и уши, прогоркший холод пробирал до костейк такой погоде ещё нужно было привыкнуть. Ветер стенал, выл, врезался в стены и лица таких же прохожих как они с такими же как у них сумками и чемоданами.
Они успели отойти от гостиницы «Моя» всего на пару шагов, как вдруг позади раздался скрип петель, их кто-то окрикнул:
Вы семья из номера двадцать четыре? Они оглянулись, это была женщина лет тридцати с взъерошенными волосами, одетая в форму обслуживающего персонала.
Мы, ответил отец за всех.
Фамилии? Это была утвердительная, требующая ответа, форма, не оставляющая от вопросительной и следа.