В конце квартала были участки, где уже была установлена опалубка, проложены натяжные тросы и все подготовлено к заливке фундамента. Эдвард остановился перед одним таким участком и достал лопату. Луна и звезды давали ему достаточно света, чтобы двигаться, не спотыкаясь о строительный мусор.
Ему пришлось передвинуть пару кабелей, чтобы освободить место под могилу. Он убрал маленькие пластиковые подпорки, которые удерживали кабели над землей, и сунул их себе в карман, чтобы не искать, когда придет время вернуть их на место. Затем начал копать. Первые восемь дюймов поддавались легко. Но Эдвард хотел углубиться, как минимум, на два фута. Ему потребовался час, чтобы преодолеть плотный слой песка и гравия, еще двадцать минут - чтобы уложить в землю разные части тела. И еще час - чтобы зарыть все и разровнять песок и гравий, чтобы место выглядело нетронутым.
Работая лопатой, Эдвард старался не думать о том, на что именно сейчас направлены его усилия. Он гнал от себя прочь образ проститутки, ее обезображенное лицо, с разорванным в вечной улыбке ртом и выпученными от ужаса глазами. Пытался отгородиться от ее мучительных криков и ощущения пульса, слабеющего под кончиками его пальцев, когда он выдавливал из нее жизнь. Старался забыть идиотскую ухмылку сына на его вымазанном кровью лице и сонное, удовлетворенное выражение его глаз. Выражение сытого и довольного человека, наслаждающегося своей удачей. Эдвард хотел думать лишь о том, как счастлива будет его семья теперь, когда Джейсону стало лучше.
Он по-прежнему не мог поверить, что йог действительно сделал это. Он должен был отблагодарить этого человечка, но вместо этого ему пришлось вышвырнуть его за дверь. А что еще он мог сделать? Этот тип привел шлюху к нему в дом и превратил его сына в... во что? Эдвард не знал точно. Он боялся рассуждать об этом. Ему просто хотелось вернуться домой к семье, и не попасть за решетку. Затем он сядет и подумает, как исправить ситуацию. Все будет хорошо. Он был в этом уверен.
Эдвард закончил разравнивать землю, вернул на место кабели, аккуратно закрепив их на маленькие пластиковые подпорки. Затем, вспотевший и уставший, вернулся к машине и отправился в долгий путь домой.
Войдя в дом, он увидел, что кровь никуда не делась. Ковер до самой входной двери был в кровавых разводах. Он думал, что Мелани позаботится об этом, пока он будет хоронить труп шлюхи. Но подавил свое раздражение, вспомнив, что жена впервые за семнадцать лет смогла обнять своего сына.
Наверное, она все еще там, качает его на руках. Наверное, даже нашептывает ему сказку на ночь, как мечтала делать с самого его рождения.
Эдвард закрыл за собой дверь и прошел через гостиную в коридор. В доме стоял невыносимый смрад скотобойни - пахло кровью, мясом, внутренними органами, мочой и фекалиями. Эдвард остановился, узнав этот сокрушительный запах смерти. Он попытался убедить себя, что запах остался от проститутки, от которой он только что избавился. Но мучимый дурным предчувствием, пошатываясь, двинулся дальше по коридору. Возможно, все дело в шокирующей тишине после всех тех криков, которые еще недавно наполняли дом.
- Джейсон? Мелани? - Позвал он дрожащим голосом. Ответа не было.
Эдвард не знал, что ему думать, когда он распахнул дверь в комнату сына и двинулся по кровавому следу на прорезиненном полу в сторону ванной. Его разум отказывался усваивать информацию, которую ему скармливали органы чувств. Он увидел тело своей жены, явно умершей насильственной смертью, с выражением невыносимой муки на лице. Видел, как кровь и дерьмо медленно вытекают из ее изуродованной прямой кишки. Вагина и анус представляли собой сплошную рваную дыру. Казалось, будто кто-то выстрелил в нее из дробовика. Разум Эдварда отказывался воспринимать эту информацию. Он стоял, уставившись на изувеченный труп жены, с совершенно пустой головой.
Прошла почти минута, прежде чем в голову ему пришла первая мысль.
Где Джейсон?
23
Джейсон понимал, что натворил что-то ужасное. Убийство матери не шло ни в какое сравнение с тем, что он сделал с проституткой. Никому их них он не собирался причинять вред. Он лишь хотел поделиться с ними теми потрясающими ощущениями, наслаждением, которые испытал. Хотел от них понимания и эмпатии, чтобы не чувствовать себя чужим и одиноким. Но вместо этого уничтожил их обеих.
Джейсон бродил по улицам со своим латексным мешком, переброшенным через плечо, в который сложил свои вещи. Он не знал, куда идет. Читать он не умел, поэтому уличные указатели ничего не значили для него. Визуальные образы и звуки внешнего мира действовали ошеломляюще. Сложно было не дать волю чувствам. Всякий раз, когда мимо с грохотом проезжал грузовик, Джейсону хотелось свернуться клубком на тротуаре и закричать.
Едва он осознал, что убил свою мать и что отец может сделать с ним за это, первой его мыслью было убежать. Убежать далеко. Он собирал вещи, словно в тумане, снова принял душ в забрызганной кровью ванне. Затем вышел на крыльцо и замер, почувствовав обрушившуюся на него лавину ощущений. Он простоял так почти час, дрожа от страха.
Внешний мир был таким большим, таким громким, и таким непонятным. По улице с грохотом проносились машины - смертоносные двухтонные снаряды, изрыгающие ядовитые пары. Проезжая, каждая из них обрушивала на него шум своего двигателя, сила которого давила его к земле. От яростной какофонии звуков, несущихся из их радиоприемников, ему хотелось закричать. Но запах был еще хуже.
Джейсону казалось, что он задохнется. В доме воздух тщательно фильтровался, и чистый кислород закачивался прямо в его комнату. На улице же воздух походил на густую похлебку. Джейсон чувствовал, что ему нужно жевать его, перед тем как глотать. Собаки лаяли, люди смеялись и кричали, машины сигналили, шины визжали, ветер доносил запах пыли и грязи, травы, деревьев, собачьих фекалий, фастфуда, выхлопных газов, человеческого пота, дыхания и предметов личной гигиены. Все это плотным облаком опустилось на него, заставив поперхнуться. Глаза заслезились, в животе закрутило. В какой-то момент Джейсону захотелось закричать и вбежать обратно в дом. Затем он вспомнил свои уроки. Он смог коснуться женщины и своей матери, потому что тогда это было приятно. Он смог сделать свою боль приятной. Смог превратить ее в наслаждение.
Он мысленно погрузился в себя, ища все, что вызывало дискомфорт, раздражение и боль. Затем собрал это и преобразил. Пыль и грязь, которые заполняли ему ноздри и покрывали толстым слоем язык, обрели вкус крови и вагинальной жидкости, которые выделяла его мать, конвульсируя в том же состоянии мучительного экстаза, которое он пережил от ее ласк. Неистовство звуков превратилось в чувственные стоны. Ощущения от ветра, жары, одежды и обуви, натирающих нежную кожу, превратились в любовные поцелуи и щекотание влажного шелковистого языка. На этот раз это не заняло много времени. У него получалось все лучше и лучше. Теперь ощущения были возбуждающими, хотя по-прежнему ранили его. Скоро, чтобы совершить трансформацию, ему даже не придется думать о сексе. Сама боль становилась единственным стимулом, в котором он нуждался. Уже сама по себе становилась приятной.
Улыбнувшись, Джейсон поднял сумку и спустился с крыльца на тротуар. Его брюки спереди топорщились от болезненной эрекции. Он не знал, куда идет. Понятия не имел, как живут во внешнем мире люди. Как добывают себе пищу и кров. Он знал, что его отец работал, чтобы получать деньги на эти вещи. Но не знал, что такое работа и как ее найти. Знал лишь, что ему нужно убраться подальше от дома, пока не вернулся отец.
При ходьбе икры у него сводили судороги. Лодыжки распухли. Бедра словно горели огнем. За годы сидения в комнате его мышцы почти полностью атрофировались. Воля и возбуждение от новых ощущений двигали им, несмотря на значительный дискомфорт. Он с трудом прошел чуть больше двух миль, прежде чем ноги отказались нести его дальше. Он рухнул на скамью у автобусной остановки и уснул. Проснулся он спустя пару часов, когда рядом остановилась девушка.
- Эй. Можно мне тоже сесть? Что, убежал из дома, или типа того?
Девушка выглядела на пару лет моложе его. Она была одета во все черное, на ногах - армейские ботинки. Кожа была такой же бледной, как и у него, но он увидел, что во многом это связано с ее макияжем, а не с генетикой или отвращением к солнцу. Ее нос, уши, и брови были унизаны маленькими серебряными колечками, и она поигрывала во рту металлической штангой (украшение в пирсинге - прим. пер.), которой был проколот ее язык.