Максим Кабир«Рябиновая ночь» (2018)
Сознание медленно, как разбухший в речной воде труп, всплывало к забрезжившему свету, перекачивалось на волнах лениво, и Олег подумал: это был сон. Могила, полная хлеба, и шевелящаяся серая масса, облепившая карбюратор.
Он даже улыбнулся облегченно своим мыслям. Он дома, нежится в постели. Варюша спит рядом. Сегодня выходной, и можно поваляться до десяти. Пожалуй, завтрак он приготовит сам, а позже они займутся любовью
Чертова деревня и двоюродный брат Вариобычный кошмар, ведь они обсуждали накануне поездку, и
Олег нахмурился, пытаясь понять, умерла ли Варина тетя в реальности, или это тоже часть сновидения. Разум неумолимо стремился к свету, к поверхности, и тревога охватывала его.
Постель слишком жесткая. Деревянная, в занозах
Олег разлепил веки.
Он лежал на полу, на неструганых досках. Чужая комната будто бы шевелилась, зыбко выгибались стены. Такой эффект создавало желтое, льющееся с широких подоконников сияние. Свечи, целый лес свечей, тонких, толстых, длинных, приземистых.
Кривящийся зев печного шестка словно нашептывал: не сон, нет. Вы действительно застряли в богом забытой деревне, и кое-кто вовсе не желает вас отпускать.
Затылок саднило. Причина, по которой он очутился на полу, вырисовывалась за дымкой и внушала страх.
Ночь льнула к окнам. В стекле отражались пляшущие огоньки и растерянный мужчина.
Милый?
Варя выпрямилась на постели. Кажется, была тоже удивлена, что, вопреки планам, они заночевали в Рябиновке.
Старомодная кровать скрипнула, Варя, поправляя помятую одежду, приблизилась к своему жениху. Припухшие ото сна глаза зафиксировались на свечах.
Это ты зажег?
Нет, хрипловато ответил Олег, твой брат, Коля, он
Разрозненные воспоминания сложились в картинку. Серые тельца, облюбовавшие двигатель. Олег пятится от машины, и что-то тяжелое впечатывается в череп.
Пальцы ощупали шишку.
Вырубил меня, мрачно подытожил Олег.
Что? часто заморгала Варя, Почему?
Наверное, потому что он псих.
И как долго мы спали?
Сыпля вопросами, она продолжала таращиться на свечи. В горнице пахло чем-то кислым, прогорклым. Простыни сохранили отпечаток Вариного тела. Кирпичная громада печи нависала сбоку. Был еще пыльный стол, уродливый сервант с сервизом и фотографиями, чьи уголки перечеркивали траурные ленты. Репродукция Шишкина. Неуместный портрет Есенина. Крестьянский поэт был каким-то одутловатым на картине, спившимся, умершим.
Тычасов пять, буркнул Олег. Телефон разряжен.
Он нашел выключатель, поклацал. Никакого эффекта. Еще бы. Из люстры выкрутили все лампочки.
И мой. Варя опустила мобильник и, кажется, теперь по-настоящему проснулась. Испуганный взор заскакал по комнате.
Он что-то сказал тебе?
Да. Чистая галиматья.
По стенам метались гротескные тени. За окнами полыхнула молния, загремело. Варя сжалась боязливо.
Я же говорила!
Он хмыкнул. Хмыканья иногда защищают от безумия.
Варя спала, свернувшись калачиком, закрыв ладонью свое хорошенькое личико.
Есенин наблюдал, как Олег потормошил невесту. Без толку.
Неужели она так много выпила на поминках?
Поминки дубовые столы во дворе. Чудные жители полупустой деревушки. Рябиновцы? Рябинчане? Кроны деревьев нахохлились над жующими людьми. Ни облачка на небе.
Они должны были отобедать и возвращаться домой. Как договаривались, как просила Варя.
Зачем их рассадили порознь? Был ли в этом злой умысел?
Курносая внучка бабы Оксаны выносила из хаты яства. Пюре, каши, свинина. Плескалась водка в штофах. Варя пригубливала коньяк. Ее то и дело заслонял рябой старикашка. Олег трижды отнекивался от алкоголя:
Да за рулем же я.
Варин брат сидел во главе стола, туманная улыбка играла на тонких губах. Точно не он утром похоронил мать.
За мамку мою! воскликнул он с излишней лихостью. Земля тебе пухом, мамуль, корми зверей небесных.
Корми от пуза, вторила баба Оксана.
Зазвенели вилки, зачавкали беззубо старицы. Олег пил компот из сухофруктов и жевал мясной пирог. Перед глазами стояло сельское кладбище, кресты и надгробия. Аромат цветов, меда. Обошлись без попов.
Жарко, пожаловалась Варя.
Пекло, отозвалась баба Оксана. Мы еле дотянули, чтобы Маланью двадцать седьмого похоронить.
Почему именно двадцать седьмого? вклинился в беседу Олег.
Так она же подарки боженьке передаст, умаслит его!
Варя покосилась умоляюще: не смейся. Она, очевидно, смущалась из-за того, что не плакала на похоронах, ни слезинки не проронила.
Яма под крестом гроб опускают с помощью расшитых полотенец-рушников. Водитель УАЗика приносит мешки и вместе с могильщиками начинает ссыпать содержимое в яму. Сухарипоразился Олег. Куски черствого хлеба ровным слоем покрывают крышку гроба. Могила наполняется крошевом на треть.
А это зачем? спросил тогда Олег.
Тоже традиция, шепнула Варя, чтоб не голодала душа.
Олег восхищен. Друзья не поверят: закапывание мертвеца хлебом
На хлеб полетели комья земли.
Уминая пирог, Олег размышлял над всем, что успел увидеть в Рябиновке. Его не оставляла мысль: почему, при таком навязчивом упоминании бога, местные являются типичными язычниками? И баба Оксана, и Варин брат, и дед, что монотонно жалуется на безработицу. Птицефабрику, дескать, продали масложировому комбинату, рабочих мест мало, зарплата мизерная.
Варя расспрашивала соседку: болела ли тетя?
А кто не болеет? Болела, сердечная, а нынче на облачке с Христом
Олег не заметил, как тетю Оксану сменил Коля. Он все подливал сестре коньяк и шептал на ухо, а она мрачно слушала и кивала
В пять Варя удалилась в дом. Через десять минут Олег забеспокоился, извинился и пошел следом. Тенистые коридоры. Веющие сквозняком закоулки. И Варя спит в кровати своей тетушки.
Притомилась с дороги? Коля подкрался беззвучно, и Олег едва не ойкнул. В голосе Вариного брата ему мерещится сарказм. Словно он был единственный в Рябиновке, кто не понимал смысла очень смешной шутки.
С коньяком перебрала. Олег старался придать голосу обвинительные интонации. Он видел, как активно Коля потчевал сестру коричневым пойлом.
Обычно на вечеринках Варя ограничивалась парой коктейлей. А выпив больше нормы, что случилось всего дважды за год отношений, не засыпала, а бежала к унитазу.
Мысль о снотворном придет позже.
Пусть отдыхает. Коля поманил на улицу. Внимание Олега привлек утыканный свечами подоконник.
Это не спасет, тихо промолвил Варин брат.
От ударов грома вибрировал настил.
Ты бросила меня с этой «с этой деревенщиной», едва не сказал он. С этими людьми.
Не понимаю, что случилось, потупилась Варя.
Ладно. Он замер на пороге горницы, прислушался.
Что было потом?
Мы ели. Все начали расходиться в шесть. И я хотел разбудить тебя и слинять.
Почему не разбудил?
Разбудил. Почти. Ты сказала, что готова уезжать. Помнишь?
Варя помотала головой. Из-за освещения ее лицо было желтым, как у лежащей в гробу Маланьи.
Я собирался подогнать автомобиль. Но там был твой брат
В памяти зазвучал вкрадчивый голос:
«Ночевали бы».
Соседи уже рассосались, в вытянутом дворе остался только Коля. Но Олегу отчего-то казалось, что свидетелей здесь гораздо больше, что из-за деревьев или с самих деревьев за ним наблюдают
Я уже говорил. Уставший после суетливого дня, он не маскировал раздражение.
Сумерки сгущались, а с ними пришел гром. Все, как пророчила Варя.
Хорошая она девочка, сказал Коля, кивая на окна дома, вспыхивающие в такт с небосводом. Повезло тебе.
Если бы не узкий разрез глаз и колючий взгляд, брат был бы точной копией Вари. Даром, что они двоюродные. Подбородок, скулы, нос
Я знаю.
А про другого ее жениха знаете? В зрачках Коли затанцевали глумливые искры.
Другого?
Горобыный ее себе забирает, вот как. Широкая улыбка обнажила тесный строй зубов, и Олегу стало не по себе. Думаешь, сегодня поминки были? Коля ухмыльнулся весело. А это свадьба, друг. Варюшку мою с Горобыным повенчали.