Это можно контролировать?
Да.
Ты меня научишь?
Я? удивился Толик. Нет. Здесь у каждого всё, как-то, по-своему. Ты поймешь, как именно у тебя. Но советом, если надо, помогу.
Советом, вздохнул Сергей. Слушай, Толик, а они меня видели?
Кто? Живые?
Да, живые.
Не знаю. Может быть. У тебя вроде бы всё очень ярко было.
Ты тоже это видел? Машины, людей
Нет, прервал его юноша. Тебя я виделэтого достаточно. Я понял, что ты заглянул в чужой мир.
Чужой Никакой он мне не чужой!
Чужой! с настороженностью в голосе отчеканил Толик. И ты, лучше, запомни это. Он уже чужой и нашим никогда не станет!
Чего ты так взъерепенился? покосился на него Булавин.
Того! Это очень опасноне разделять грани.
Почему?
Я тебе покажу
* * *
Юноша открыл перед Сергеем дверь в полуподвальное помещение и окутанный тьмой коридор озарили неестественно жёлтые лучи электрического света лампы накаливания. Инженер заглянул внутрь. В небольшой мастерской за верстаком стоял пожилой лысоватый мужчина невысокого роста, с, прямо-таки, «горьковскими» седыми усами. Облачен здешний обитатель был в растянутый зелёный свитер и синий защитный фартук, серые широкие штаны, из-под коих виднелись поношенные армейские ботинки старого образца. Мужчина увлечённо ошкуривал какую-то деревянную плоскую конструкцию, больше всего напоминающую сиденье будущего табурета.
Аким Петрович! окликнул старичка Толик.
Мужчина прекратил шлифовать своё произведение «столярного искусства», обернулся и по-доброму погрозил пальцем.
Ах, Толька! Опять уроки прогуливаешь?
Да, полно вам, Аким Петрович! Все свои! подмигнул он старику. Хочу представитьСергей, кивнул он на инженера.
Здравствуйте! засеменил старичок навстречу Булавину, слегка заплетаясь в своем фартуке. Вы, наверное, папа кого-то из наших сорванцов? Ни этого, случаем? взглянул он на Толика.
Нет, замялся Сергей. Я
Он папа новенького, спас инженера юноша. Перевели, тут к нам, из другой школы
А-а-а, ясно, ясно! закивал старичок и протянул Сергею руку. Аким Петровичшкольный плотник! гордо изрек он.
Очень приятно, соблюл правила приличия Булавин.
Ага, ага! закивал плотник. Вашему сынишке у нас в школе понравится. Тут хорошие ребятки, учителя тоже. В общемхорошая школа! А вы, из какой перевелись?
Из Черногорской пролепетал Сергей, не веря своим ушам.
Черно что? переспросил плотник.
С Черного моря приехали, Аким Петрович! снова выручил Толик. Ну, мы только поздороваться! Мы пойдем
Толя! крикнул напоследок Аким Петрович. Будешь проходить мимо, Лидии Ивановне скажистулья для девятого кабинета я починил. Пусть ребят пришлёт, забрать. Сам я их не потащу, уж, увольте!
Обязательно, Аким Петрович, обязательно! пообещал парень и закрыл дверь в каморку.
Сергей со своим провожатым выбрались на свежий воздух. Хотя, конечно, никакой свежести в нём не ощущалось. Он был таким же безвкусным и застоявшимся, как и в подвале. Однако, под открытым небом, казалось всё же комфортнее.
Вот видишь? покачал головой Толик. Он не понимает, что умерне разделяет наш мир и мир живых! Бывает, ходит по школе, делает детям замечания, выходит сюда, на спортплощадкуподбадривает их. Они его не видят, но он этого не понимает! Но иногда его заблуждение вызывает настоящие проблемы.
Какие, например?
Например, доносится шум из подвала. Сами открываются и закрываются двери, а иногда, Толик непроизвольно понизил голос, его даже видят. У одной женщины, учителя, инфаркт приключился. Пацан из пятого класса, познакомившись с нашим плотником, заикой остался. Много было случаев
А почему он не различает, где живые, а где мёртвые?
Он умер в своей мастерской, так и поняв, что умер. Просто присел на стульчик, положил голову на стол, умер, а сам решил, что просто прикорнул! А потом проснулся и давай работу работать. Он очень любил всё здесьшколу, детей. Сорок лет проработал. Тут была вся его жизньздесь она и остается теперь.
Ужас, признался Сергей.
Это ещё не ужас, усмехнулся подросток. Петровичдобрый мужик и даже как-то оберегает живых. Если бы только не пугал Есть тут персонажи и пострашнее
* * *
Вайнштейн ковылял по грунтовой дороге, то тут, то там, исчерченной глубокими трещинами. По правую руку, за железнодорожной насыпью, неспешно несла свои воды река, по левую стояли разнокалиберные домики, от крохотных саманных с камышовой крышей, до добротных, двух- и даже трехэтажных. Правда, все они были стары и всем своим видом говорили о запустении. Здесь всегда так. По эту сторону жизни нет новостроек и особняков, пышаших своей свежестью и новизной.
Остановившись у синего деревянного заборчика, Вайнштейн прислушался, одобрительно кивнул сам себе и вошёл в незакрытую калитку. Пройдя с полсотни шагов по дорожке, устеленной старыми бетонными плитками, оказался на крыльце двухэтажного домика. Хотя, двухэтажным его можно было назвать с натяжкой. Жилым помещением второго уровня, служил просторный чердак, переделанный, некогда, под детскую комнату. Старик присел прямо на ступеньки, достал из кармана трубку и коробок спичек, раскурил набитый загодя табак. Изо рта Вайнштейна вырвались облачка сизого безвкусного дыма. Он улыбнулся сам себе, видимо вспомнив что-то приятное, связанное с его любимой и ныне единственной трубкой. За спиной старика послышался скрип медленно открывающейся двери.
Они ушли? раздался тихий женский голос, почти шёпот.
Ушли-ушли, не оборачиваясь, ответил Вайнштейн. Присядь, Юля посоветовал старик.
Простудимся, посетовала женщина, но, всё же, опустилась рядом с пенсионером на ступеньки.
Как дела, Юля? не отрываясь от своей трубки, поинтересовался Вайнштейн.
Ой, Григорий Васильевич! простонала женщина. Как тут могут быть дела? Борюсь всё! Черти эти, постоянно приходят! Никак они меня не оставят в покое!
Какие чертиприставы?
Они, сукины дети! Только, уже даже без формы! Ну, как же так, Григорий Васильевич, как же так?
Что не так, Юля?
Они, делают вид, что и не замечают меня! Продали мой дом. Уже людей впустили. Но им меня не выжить! Это не мой кредит был, а бывшего мужа-идиота! Вот пусть с ним и разбираются! Причём тут я?
Юля, а тебе не кажется, что нужно уйти
Куда, Григорий Васильевич? Ну, куда мне идти? У меня, что вилла в Испании есть, или квартира в Женеве?
Нет, ты не поняла. «Уйти», с несколько и иным, холодным выражением произнес последнее слово Вайнштейн.
Куда? Григорий Васильевич, ты меня пугаешь! с опаской посмотрела на него женщина.
Ты до сих пор не понимаешь, что происходит, Юля? Второй год пошёл
Вот и я о том же! Второй год этот беспредел творится! Я уже, куда только не писалавсем плевать! Как будто и нет писем этих!
Так может, их и нет?
Григорий Васильевич, ты мне совсем не нравишься! так же беспокойно, но, в то же время, участливо, вкрадчиво взглянула женщина в усталое морщинистое лицо. Ты здоров?
Я-тоздоров, вздохнул Вайнштейн. А вот ты
Дядя Груша? Ты чего? недоуменно пролепетала она, видя, как Григорий Васильевич достает из внутреннего кармана пиджака раскладной походный нож.
Видишь ли, Юленька, вымолвил старик, раскладывая лезвие в рабочее положение, ты сейчас многого не понимаешь. Я хочу тебе помочь.
Григорий Васильевич, вы чего? уже с явным страхом взвизгнула женщина и чуть отодвинулась от пенсионера, всё ещё не веря, что дедушка Груша, знакомый с самого детства, может причинить ей какой-то вред.
Юленька, твое время уже давно пришло!
Старик резко вонзил лезвие ей под рёбра. На платье, с небольшой задержкой, будто на мгновение задумавшись, начало расползаться темно-бурое пятно. Женщина уставилась на рану, потом перевела взгляд на Вайнштейна.
Григорий Васильевич, за что? хрипела она.
Просто, я люблю тебя грустно ответил старик, сложил лезвие, резко встал и направился к калитке.