А притом! перебил, в свою очередь, сосед. Он верит, что попал в Чистилище. А, там же огонь вместо мочалки да мыла, правильно? Ну и плюс боль да страдания Вот он и страдает. Хочет душу очистить
И как, получается? задал идиотский вопрос Булавин.
Тыдебил, Серёжа? скорее констатировал, нежели вопрошал Вайнштейн. Он уже второй год сжигает себя заживо. Наутро очухивается здесь же, невредимый. Идёт на другой конец города за бензином и обратно, и то же самое. Это не очищение. Это идиотизм!
А может он прав? Может это один из выходов?
Можешь проверить, если уж так неймётся! проскрипел Вайнштейн. Только учтион псих, один из тех, о которых мы говорили. У него свой мир в этом мире. Каков его личный мирок изнутрия не знаю. Но, одно я могу сказать тебе точноболь в нём самая настоящая.
А здесь есть боль? удивился Сергей, вспоминая как не почувствовал ножа в своём теле.
Если ты веришь в неё всей своей душой, заявил старик, она появится, даже здесь! Так что с веройбудь осторожнее
Глава 5. Заявление, гильза, Сашенька
Всё, я пойду! не терпяще апелляции, выпалила Вера Кузьминична. Четвёртые сутки пошли, и я пошла
Погоди, чуть более спокойно, нежели супруга, изрек Владимир Иванович, хотя и в его голосе чувствовалось достаточно тревоги. Я сам. Сиди дома.
Нет, я тоже
Вера! спокойно, но со стальными нотками, осёк её глава семейства. Я сам схожу. Сиди здесь. Вдруг вернётся, и ты мне сразу позвонишь. Договорились?
Он слабо верил в то, что говорил. Супруга тоже, но повиновалась. Муж умел настоять на своем и заставить женщину подчиниться, когда это, действительно, было нужно.
Владимир Иванович встал из-за стола, влил в себя остатки кофе, вышел в коридор, натянул старые стоптанные туфли и хлопнул входной дверью. Краткий диалог супругов Булавиных был единственными словами, сказанными с того момента, как они проснулись и пожелали друг другу «доброго утра». Пожелали, скорее по инерции, прекрасно знаядобрым оно не будет Разве, если Сережа, вдруг, объявится.
Пожилая женщина посидела ещё с минуту за столом, безучастно глядя в окно. Оно было в тыльной стороне дома, так что взгляд падал как раз на амброзиевый пустырь, через который её старший сын три дня назад должен был идти домой. Она горько вздохнула, встала, убрала в раковину изящные белые чашечки с остатками кофейной гущи. Посуда как раз из того набора, что Сергей привёз, когда приезжал в прошлый раз, всего на пару дней. Тогда общался с родителя совсем недолго, примерно часа два, а потом убежал встречаться со старыми дружками. В тот раз его привели, точнее сказатьпринесли под руки, на следующий день. Бывшие одноклассники извинились, мол, «так уж вышло» и уложили старшенького на родительскую кровать, где он провел почти сутки. Следующий день Сергей мучился с похмелья, а уже ночью уехал в аэропорт. С братом в тот раз так и не повидался. Сейчас Вера Кузминишна думала о том, как глупо было злится на сына, за то, что тот так напился, что не мог стоять на ногах, и потом, вместо общения со стариками, проспал весь день. Ведь, он же пришёл
В дверь постучали. Женщина бросила мытье посуды и кинулась в прихожую. Она открыла дверь без всяких вопросов, хотя обычно осторожничала. На пороге стоял Коля. Маль грустно вздохнула, почти затушив пламя надежды, вспыхнувшее в душе от нежданного стука, оставив лишь крохотный огонёк, что горел последние три дня и, скорее всего, будет гореть вечно
Привет, мам, негромко произнес Коля. Новостей нет?
Пожилая женщина, лишь прикрыла глаза, чтобы сын не увидел вновь наворачивающиеся на них слезы, и повертела головой.
Понятно, протянул тот. Слушай, я заходить не буду, ещё к одним ребятам сбегаю, спрошу. А где батя? поинтересовался он.
Заявление писать пошёл, коротко и по существу, пояснила мать.
Ясно. А то, я хотел пойти, чуть попозже, признался Коля. Ладно, мам, ты, этоне раскисай, приобнял он старушку. Всё будет хорошо, хило попытался младший сын обнадёжить женщину.
Вера Кузьминична посмотрела на него, с уже проступившими в глазах слезами и молча кивнула. Николай кивнул в ответ, быстро поцеловал мать и выбежал в подъезд. Он чувствовал, как к горлу предательски подкатывает тот самый комок, который он старательно пытался проглотить всякий раз, как видел страдания близких, и был бессилен что-либо изменить.
Младший брат сел на скамейку у подъезда, достал сигарету, закурил. Ему, внезапно, пришла идеяпроверить ещё одно место. То, где они с братом любили отдыхать в тёплые деньки.
Пляж, дикий пляж. Там Сергей научил его плавать. Правда, до этого шестилетний Колька, плескаясь у самого берега, проколол себе ногу так, что тринадцатилетнему брату, пришлось тащить его на плечах домой, где старшему ещё и, как следует, всыпали. Мол, не уследилполучай! Однако, даже после хорошего ремня от отца и строгого запрета матери, на то чтобы таскать братишку на речку, Сергей не мог устоять перед просьбами. А потому, братья ходили на пляж тайком, а потом рассказывали родителям, что гуляли в парке или резвились на стадионе. Мать верила, а вот отец быстро раскусил малолетних заговорщиков. Конспирация у них хромала на обе ноги. Но Владимир Иванович ничего не говорил. Лишь подмигивал, когда в очередной раз видел песок, прилипший к ногамотпрысков.
Николай улыбнулся, вспоминая те деньки, швырнул окурок в урну и двинулся к реке, где уже не было беззаботного детства, но ещё оставались надежды на что-то светлое
* * *
За последние три дня, Сергей многому успел удивиться. Некоторые вещи и явления уже стал воспринимать не как диковинку, а как данность. Напримерспать совсем не хотелось. Более тогоне получалось. Он никогда не думал, каково этоне спать вовсе. За свои сорок два года он, конечно, успел побаловаться «ночной жизнью», но только жизнью Здесь ночь другая. Не было всего того, что не давало сомкнуть глаз, так увлекая собой. Не было шумных компаний, клубов, не в меру подвыпивших девицничего. Царствовали тьма и тишина, периодически рассекаемая, то воплями, то внезапным шумом, вроде хлопанья сотен птичьих крыльев или скрипом прогибающихся под весом холодного камня деревянных балок.
В первую ночь было страшно. Сергей стыдился признаваться в этом даже самому себе, но пришлось. Было жутко настолько, что хотелось отчаянно забиться в самую глубокую мышиную нору и просидеть там пока лучи такого тусклого солнца не коснутся этой проклятой земли. Причем, самым страшным казались не крики и непонятные шорохи, а тишина. Она была неестественно гнетущей и тяжелой, будто уши наглухо запечатали смолой. Ночью чудилосьон вот-вот сойдет с ума, а потому единственным выходом казалось умереть. Было безмерно жаль, что эту дверь можно открыть только единожды
Хотя, сейчас было уже получше. В последнюю ночь он, отчасти, свыкся с её особым здешним колоритом, хотя, так и не смог унять постыдной дрожи. Своё действо оказал совет Вайнштейна. «Ничего не бойся», неоднократно повторял старик, когда Сергей рассказывал о пережитых ужасах. Соседу, конечно, было легчеза три года он привык к здешнему тёмному времени суток. И, тем не менее, Ванштейн прекрасно понимал инженера и пытался вбить в его голову незыблемые и, на первый взгляд, взаимоисключающие постулаты: всё окружающееданность и реально только то, во что веришь. Булавин пока не совсем понимал их, но когда было особенно страшноповторял, словно мантру, и это помогало. Но сейчас уже было спокойно. Утровремя, когда тьма уползает в свою нору, он полюбил. Просто за то, что до того момента, как мрак начнет тянуть ненасытные пальцы из своего укрытия и брать в плен всё и вся, оставалось ещё много времени.
Сергей сидел на скамейке у подъезда и курил. Одна особенность здешнего мироустройства его радовала. Каждый день он насчитывал в пачке ровно столько сигарет, сколько было по прибытии по эту сторону смертидвенадцать штук. Правда, вот, табак казался безвкуснымбудто пар. Ни привычной тяжести в груди, ни специфической горечиничего. Декоративное получалось курение, но, всё же, получалось! Вредная привычка, как-то напоминала о жизни, тойнастоящей, и самого делала чуть более живым.