Там, на краю, я кое-что понял, говорил Илья, Кем или чем бы оно ни было, оно добивается одногооставить всех людей в одиночестве. Поэтому обрубает все нити.
Я позвонила кое-кому из друзей, сказала Настя. Никто даже трубку не взял.
Автобус проехал по глубокой яме; сиденье больно ударило по заду. Водитель смачно выругался. Немногие пассажиры, две женщины и дед, мотались на своих местах бездушными манекенами. Пригородные пейзажи постепенно сменялись на городские постройки. Сегодня с утра было пасмурно; по небу низко стелились серые полотна облаков, в тон с рыхлыми сугробами. Серый мокрый мир.
Рынок! Есть на выход? рявкнул водитель.
Реакции не последовало.
Тогда еду через автозавод.
Илья смотрел в забрызганное грязью окно. Пригубил из бутылки, но вода закончилась. Его грызла тревога. В первую очередь, за маму. Перед отъездом из Потешкино он включил телефон и, не обращая внимания на ворох сообщений, набрал ее номер. В те страшные секунды, считая гудки и стараясь ни о чем не думать, он изо всех сил сохранял спокойствие. Когда же на другом конце услышал знакомый голос, тревога усилилась. Голос был слабым, обиженным и каким-то чужим. Ему даже показалось в первую секунду, что набран неверный номер, и он говорит с другой женщиной. А когда Илья стал торопливо рассказывать, где он и что скоро приедет, голос мамы словно бы смягчился, но сохранил холодокэто был сигнал тревоги высшей степени.
Их связь истончалась, слабела, словно прошло не два дня, а два года. Илья думал над этим, смотрел в грязное окно на людей снаружи, не понимая, что изменилось в облике города. Они вышли на предпоследней перед вокзалом остановке.
Домой?
Нет. Надо зайти к одному человеку. А вот тебе пора домой.
Настя мялась, не желая уходить. Смотрела в землю. Буркнула:
Не заставляй меня распускать сопли.
Ни к чему, пока, он развернулся и сделал шаг прочь. Она схватила за рукав куртки:
Подожди. Черт. Как же это слушай, подожди.
Илья улыбнулся:
Хочешь помочь?
Да.
Тогда угости сигаретой.
Она удивленно достала пачку. Он прикурил от ее зажигалки, медленно затянулся и выпустил в сырой воздух дым.
Отлично. Теперь иди домой, поговори с мамой, пока не поздно. Вы сейчас нужны друг другу.
Мы увидимся?
Конечно.
Гонишь. Хочешь от меня избавиться. Чтобы не мешала.
Со мной сейчас опасно, он поправил сбившийся ей на лоб локон, а я слишком дорожу нашими отношениями, чтобы подвергать тебя риску.
Звучит, как в дешевом боевике.
Жизнь полна штампов. Мне лень придумывать новые. Береги себя.
Она сделала движение, в самый последний момент, но он отстранился, слегка покачал головой и пошел прочь, чувствуя на спине ее взгляд.
Он шел и присматривался к людям. Включил видение нитей легким фоном, так, чтобы реальность не растворялась, а второй мир был виден немного, всего на полтона. Нитки, исходившие от людей, болтались оборванными или провисшими. Из этих связей почти ушла энергия. Серые, трухлявые лохмотья. Как оборванные провода.
От выкуренной сигареты с непривычки закружилась голова. А ведь в былые времена он «убивал» по пачке в день.
Дядь, дай закурить, обратился к нему подросток.
Последняя, сказал Илья.
Подросток отошел и словно в пространство сказал:
Гондон.
Кое-что было в его внешности странное. Илья еще раз обернулся. Ну точно: на лицо нацеплена марлевая повязка, какие одевают хирурги во время операции или гражданские в период пандемии. На месте рта нарисован символ «˄». Словно почувствовав его взгляд, подросток повернулся, стрельнул глазками-угольками и показал средний палец. А потом засеменил прочь.
Занятно.
Илья отстранился от внешнего мира. Ноги принесли к маминому дому. На слежку ему было плевать: если догадка верна, они просто не станут это делать днем. Не тот случай. Он позвонил в домофон. Никто не отвечал. Оказалось, мама в магазине, и Илья отправился в продуктовый. Подхватил увесистый пакет, подставил локоть, чтобы мама могла удержаться на предательской слякоти.
А я думала, ты надолго уехал, когда пришли, она методично выкладывала на стол покупки: хлеб, пакет молока, сметану, сосиски, печенье к чаю.
Пока я в городе. С работы уволили.
Понятно, она поставила перед ним дымящуюся кружку. Будешь что-то новое искать? Или хочешь отдохнуть?
Да. Надо немного восстановиться.
Правильно. Вид у тебя неважный. Вы там с Леной как питаетесь? Она тебя не кормит что ли?
Она уже ничего для меня не делает. Илья рассказал про разрыв. Мама осмысливала новость, раскладывая продукты в холодильнике.
Судом не грозится?
Мам, какой суд
Такой. Будто не знаешь, что сейчас за народ пошел. Все хитрые, только и думают, как бы урвать кусок. Сегодня вот на рынок ходила за картошкой. У одной по пятнадцать, а в другом месте по семнадцать. Ну, беру у первой. Так она мне, зараза, насчитывает по шестнадцать, да еще и гнилушки какие-то накидала.
У мамы в глазах загорелся гневный огонек.
А с овощами что творят? Три стебелька укропа называют пучком. И загоняют по бешеной цене! Совсем, прости меня сын, охренели. Поэтому внимательно надо быть со всеми. Время такое. Поганое.
Она села и стала смотреть в окно. А ведь ей уже под шестьдесят, подумал Илья, и снова защемило в груди, стало горько и тоскливо.
Мам.
Что?
Скажи, а этот Эдик еще приходил?
Нет. Приходили из следственного комитета. Беседовали со мной.
Илья кивнул.
Я им все рассказала. Они поблагодарили и ушли. Просили передать повестку в суд. Ты вроде свидетелем у них там числишься.
Она порылась в сумочке и вручила Илье изрядно помятый квиток. На бумаге стояла сегодняшняя дата. До процесса оставалось полтора часа. Повертев бумажку, Илья спросил:
Больше ничего не говорили?
Думаешь, дело на тебя завели?
Он промолчал. Мама ласково улыбнулась.
Что бы ты ни сделал, Илюша, для меня ты всегда останешься сыном. Хоть и вижу я тебя все реже, и стал ты какой-то холодный. Задумчивый.
Их глаза встретились и Илья впервые с содроганием ощутил всю боль, что она испытывала за последние годы. Боль, недоумение, зачатки обиды на неблагодарного сына, который никак не может подарить внуков и вспоминает лишь по праздникам или в какие-то тяжелые моменты. Который односложно отвечает на звонки, сухо и кратко, цедит слова в трубку, словно она отвлекает его от важных дел. Который обещает позвонить и не звонит. Обещает навестить, но каждый раз находятся причины, по которым визит откладывается. Слишком мрачный и угрюмый сын, который трудно сходится с людьми и почти не улыбается
Он выдохнул, зажимая рукой рот, и поскорее уставился в пол, чтобы не выдать себя.
Что такое? Тебе плохо?
Нет, мам. Илья сильно ущипнул себя. Заставил поднять глаза. Прости меня за все. Я не хотел тебя ничем обидеть.
Мгновение-другое она смотрела на него влажными глазами, часто моргая. Уронила крупную слезу.
Все хорошо.
Ладно. Он не знал, куда деть глаза и ненавидел себя в такие моменты. Проехали.
Повестка лежала на столе серым изжеванным комком. А почему бы нет, подумалось Илье. Он не спеша допил чай. В зале уютно тикали часы. Надев очки, мама изучала кассовый чек.
Опять цены подняли. Яйца уже по шестьдесят. Паразиты.
А с коммуналкой как?
Не спрашивай. Рисуют, что в голову взбредет. Сколько ни экономлю, каждый месяц больше приходится платить.
Мама смяла чек и выкинула в мусорное ведро.
Ну, останься, отдохни.
С удовольствием, но надо идти. Илья указал взглядом на документ.
Она кивнула. Взгляд ее потеплел, лицо слегка разрумянилось.
Мам?
Да, сын.
Ты не замечала за мной никаких странностей? В детстве.
Нет, она улыбнулась. Обычный ты был ребенок. Непоседливый. Ни минуты не мог на одном месте оставаться.
Ну ладно.
Рассказывай, что происходит. Ты обещал. Помнишь?
Да. Но ты женщина суеверная, поэтому можешь все неправильно истолковать.
Это уже мое дело. Давай, колись.
Ты слышала про такое выражение, вроде «мы повязаны» или «скованы узами» и прочее в том же духе?