– Одним хлебом сыт не будешь, – заметил Гуват. – Сколько же его надо съесть досыта!
Кравченко принялся объяснять, что еще, кроме хлеба, ест русский крестьянин, и рассказ его был интересен и Джону, который почти ничего не знал о жизни сельского труженика, не считая того, что вычитал из книг.
– Однако это нехорошо, – продолжал сомневаться Гуват. – С такой оравой охотиться на одного-единственного зайца, а потом отдавать его одному человеку, который не охотился, а сидел верхом, словно эвен на олене.
– Ты совершенно верно заметил, Гуват, – сказал Кравченко. – А разве в жизни мало такого? Хозяин всегда получает больше. Против такой несправедливости восстали руссские рабочие и крестьяне. И мы на нашей Чукотке тоже искореним такой обычай.
– У нас такого нет, чтобы зайца ел один, – быстро отозвался Гуват. – Правда, мяса у зайца маловато, но в гости обязательно соседа зовут. А уж если нерпу убьют или какого-нибудь зверя покрупнее, так оделяют всех.
Такого рода разговоры шли на всем пути от Энмына до Уэлена. Кравченко пожаловался Джону:
– Трудно разбудить у людей классовое сознание. Не понимают.
– С чего ж это будить то, чего нет? – отозвался Джон.
– Не понимаю…
– Какие классы у чукчей? – уточнил свою мысль Джон.
– Не скажите, – возразил Антон. – Начало имущественного расслоения все же есть.
– Но ведь социалистическое учение осуждает собственность, нажитую на грабеже или эксплуатации других людей, – сказал Джон, – а кого эксплуатировал, скажем, Орво, или Армоль, или тот же Тнарат, которые владеют байдарами?
– А Армагиргин! – с торжеством напомнил Кравченко. – Или Ильмоч! Разве они не ярко выраженные эксплуататоры? Да еще какие! Вспомните только Армагиргина! Какие рассказы о нем ходили, будто он верхом на людях ездил…
– Я это видел своими глазами, – ответил Джон. – А потом я сидел вместе с ним в тюрьме и видел его мертвого…
– Мертвого? – поразился Кравченко. – Убили его?
– Он сам себя задушил, задушил ремешком от меховых штанов, – ответил Джон.
Кравченко задумался, потом медленно произнес:
– И в голову никогда не приходило, что здесь все окажется намного сложнее. Это только издали так: примитивное общество, эпоха разложения первобытно-общинного строя… Я изучал в нашем марксистском кружке работу Энгельса о развитии человечества. Вроде там все ясно, а сюда приехал, многое не соответствует книжным представлениям. Где родовой строй? Куда он девался у чукчей? Похоже на то, что они совершенно его не знали, проскочили, не заметив, или начисто отказались, так что даже следов не осталось. Ну как же тут вести классовую борьбу? Кто за нас, кто против?.. Приехали мы впервые в Уэлен, стали разбираться. Старейшина селения Гзмалькот, по всем статьям наш классовый враг, оказался нашим помощником, первым советчиком.
– Эксплуатировал он кого-нибудь? – спросил Джон.
– Да как сказать, – неопределенно ответил Антон. – Понимаете, какое дело… У него три вельбота. На вельботах охотятся его земляки, в основном его родственники. Приплывают они с добычей. Гэмалькот выходит на берег, смотрит, что привезли, и берет только бивни, иногда кожу, а все остальное делят между собой охотники… Вот так с каждого вельбота собирает он клыки, китовый ус, кожи, потом едет на Аляску, торгует, привозит товары. Но что он покупает? Новые доски для ремонта вельботов, гарпунную пушку для китовой охоты, горючее для подвесных моторов… И когда мы ему сказали, что в будущем, видимо, придется передать обществу все его вельботы и гарпунные ружья, он неожиданно ответил: «А для этого я копил все. Не для себя, а для людей». Ну что ты с ним делать будешь!
За мысом показался Уэлен.