– И твоего мужа-большевика убью! Всех большевиков застрелю!
С этим криком он бросился в свою ярангу.
А Тынарахтына проследила спокойным взглядом за ним и презрительно произнесла:
– Солнечный Владыка ничего не мог сделать с большевиками, а он… – она усмехнулась и властно приказала притихшим детям: – Пошли в школу! Учитель ждет.
Мужчины в молчании стояли, пока дети не скрылись в яранге-школе. Потом Орво, очнувшись, глянул себе под ноги, пнул собаку, которая рылась в снегу, отыскивая крохи жертвенного угощения, и сказал:
– Он может выскочить с винчестером! Надо его остановить!
В подтверждение его слов из яранги показался Армоль. Перезаряжая на ходу оружие, он побежал к яранге-школе.
Джон, словно его подхватил вихрь, помчался наперерез и столкнулся с Армолем на полдороге.
– Стой! – закричал Джон, – Стой! Там дети!
Но Армоль уже припал на одно колено. Джон пнул ружье, и пуля зарылась в снег, подняв маленькое снежное облачко.
– Уйди! – закричал Армоль. – И тебя убью, белая гнида без рук!
Но Джон уже успел схватить винчестер. Когда Армоль двинулся на него, он наставил ствол и спокойно сказал:
– Выстрелю.
– Стреляй! – закричал в исступлении Армоль. – Стреляй! Белому убить чукчу легче зверя. А ты уже убил одного! Друга моего Токо. Стреляй! Убивай нас, бери наших женщин, детей!
Подкравшиеся сзади Тнарат и Гуват повалили Армоля на снег, связали и потащили домой.
А в яранге-школе шел урок, словно ничего не случилось. Чинно, рядышком, сидели мальчишки и несколько девочек. Тынарахтына поправляла огонь в жирнике и никак не могла выровнять пламя.
21
Лед обломился, и волна качнула суденышки, спущенные на воду.
Их привезли на длинных, составленных из нескольких упряжек, нартах. Нарты сопровождали мальчишки, у которых уже закончилось учение и они освобождались на все лето.
Антон Кравченко заявил, что желает охотиться вместе со всеми, и его взял на свою байдару Орво. Учитель был одет в аккуратные кэмыгэты, камлейку и нерпичьи штаны. Все это было сшито заботливыми руками Тынарахтыны и, возможно, сначала предназначалось Нотавье, который давно уже перешел в ярангу Тнарата.
По горизонту, низко стелясь над головой, тянулись птичьи стаи. Красноклювые топорки купались в студеной воде и близко подплывали к байдарам, рискуя попасть под метко пущенный из пращи камень.
Старшие ребятишки отправлялись на охоту. Младшие с завистью смотрели, как Яко и его сверстники чинно и спокойно беседовали с охотниками, не обращая внимания на топорков.
Упряжки скрылись в торосах, возвращаясь домой, а байдары взяли курс на Берингов пролив.
Шли под парусами. Вода громко билась о кожаные днища, небольшие льдинки с глухим стуком тыкались в борга.
Джон наблюдал за Антоном, который впервые отправлялся на моржовую охоту. В его отношении к этому русскому парню появилось какое-то отеческое чувство. Может быть, потому, что Антон не стеснялся приходить к нему за советом. Правда, когда Тынарахтына сбила с ног гордого Армоля, учитель пренебрег советом Джона уехать на некоторое время из Энмына, твердо заявив, что «большевики никогда не отступают и ведут борьбу до последней капли крови…» Армоль, полежав связанным до позднего вечера, успокоился и дал слово, что больше никогда не будет прикасаться к винчестеру.
Внешне все как будто уладилось, но недаром Джон прожил столько лет в Энмыне и хорошо знал Армоля.
А сейчас Антон сидел посреди обступивших его энмынцев и весело рассказывал на хорошем чукотском языке, как охотятся богатые русские помещики, затравливая волка или зайца собаками. Гуват спросил, кому доставалась добыча.
– Конечно, богатому!
Тнарат удивленно спросил.
– А что же оставалось есть остальным?
– Заяц для русского человека не главная еда, – ответил Антон. – Для него главное – хлеб.