Наскоро одевшись, Джон последовал за ними, но чукча, оставшийся в чоттагине, преградив путь, сказал:
– Нельзя!
Побывав в каморке, Бычков и Кравченко вышли в чоттагин, держа в руках кожаный блокнот-дневник Джона Макленнана и листок с петицией в Лигу Наций.
– А в полог вас не пущу! – решительно заявила Пыльмау, вставая у меховой занавеси.
Дети, которые уже засыпали, проснулись и заплакали, предчувствуя беду. Маленькая Софи-Анканау выбралась из-под одеяла и босиком выбежала в чоттагин. Джон подхватил ее на руки и прижал к себе.
– Пусть входят в полог, – сказал он жене, – мне нечего скрывать от них. Я ничего не сделал такого, чтобы стыдиться.
– Но это наше жилище, и мы пускаем в него того, кого хотим, – не отступала Пыльмау. – Энтони! – она называла Кравченко так же, как и ее муж. – Ты много говорил о справедливости. Где она, твоя справедливость?
– Перестань разговаривать! – прикрикнул на жену Джон.
Пыльмау боялась, когда муж поднимал на нее голос, потому что он это делал так редко. Она виновато отошла в сторону, как побитая собака, а Джон подошел и приподнял меховую занавесь.
– Пожалуйста, можете продолжать обыск.
Бычков с Кравченко переглянулись. Билл-Токо и Яко вылезли в чоттагин и, дрожа от холода, стали рядом с отцом и матерью.
– Пожалуйста, поторапливайтесь, – сказал Джон. – Потом снова нагреть полог будет трудно.
Он продолжал держать меховую занавесь приподнятой. Бычков видел внутренность небогатого полога, горевшие половинным пламенем жирники, деревянный лик идола на угловом столбе. Ни один предмет не указывал на то, что в этой яранге жил белый человек, когда-то учившийся в Торонтском университете.
– Пошли отсюда, – решительно сказал Бычков и первым двинулся к выходу. Возле полога он обернулся и сказал: – Вам надо приготовиться к отъезду в Уэлен, так как вы арестованы.
– Но за что? – резко спросил Джон, помогая детям войти обратно в полог.
– За то, что вы иностранец и незаконно проживаете на территории Советской республики, – ответил Бычков.
– Какое это имеет значение? – возразил Джон. – Спросите моих земляков – чувствуют ли они себя чьими-то подданными?
– Не говорите за других, – сказал Бычков. – Власти разберутся и, если убедятся в том, что вы действительно не представляете помехи для революционной власти, вас освободят.
С этими словами все, кто пришел с Бычковым, выскочили на улицу, и в чоттагине остались лишь Джон с Пыльмау.
– Что это такое? – всхлипнула Пыльмау.
– Ничего, ничего, – постарался успокоить жену Джон, хотя еле сдерживал себя. – Видно, придется ехать в Уэлен.
– Вместе поедем! – горячо заговорила Пыльмау. – Все поедем!
– Не говори глупостей, – остановил ее Джон. – Куда мы поедем с детьми? Я обязательно вернусь. А если и вправду меня будут выселять отсюда, вместе уедем.
Пыльмау больше не говорила. Она молча слушала Джона и тихо плакала.
А Джон медленно гладил ее по голове и думал: что же это такое, если хватают неповинного человека, отрывают от семьи и гонят его черт знает куда! Что случилось с человечеством? Неужели все помешались на том, чтобы кого-то обязательно унижать, подвергать незаслуженному наказанию, лишать его скудной доли счастья!..
Джон долго не спал. Он лежал рядом с Пыльмау, которая тоже не могла уснуть и время от времени вздрагивала от сдерживаемых рыданий. Что же будет с семьей, если его действительно надолго засадят? С голоду они не умрут, но каково им будет!
Тихо, словно чувствуя, что шуметь нельзя, тявкнула собака в чоттагине, и Джон услышал легкий шепот. «Пришли за мной», – подумал он и осторожно высунул голову в чоттагин.
– Это мы, – услышал он шепот Орво. – Тут Тнарат тоже. Мы все знаем и пришли к тебе за советом.
– Зачем же ко мне? – усмехнулся Джон. – Вы и есть Совет.
– Не время смеяться, – серьезно ответил Орво. – Надо сделать так, чтобы все кончилось хорошо, по справедливости.