Солнечные лучи отражались от припая, от отдельных плавающих льдин. Те, кто сохранил защитные очки, надели их, а Нотавье достал узкую ременную полоску с горизонтальным разрезом и приладил на лице, заставив улыбнуться Джона: бывший оленевод стал похож на участника маскарада.
Стоял безветренный день, и все байдары пристегнули буксиром к передней, на которой стоял мотор. С мотором движение все-таки было намного быстрее, чем на веслах, и поэтому караван энмынцев прибыл в Уэлен, не заходя в Инчоун.
В Уэлене еще держался узкой полоской припай, но уже непрочный, готовый оторваться даже при дуновении слабого южного ветра.
Гэмалькот встретил гостей почтительно и отвел им полог, в котором раньше останавливался Роберт Карпентер. За чаем Орво сразу приступил к расспросам. Гэмалькот отвечал односложно, казалось, он был недоволен проявлением интереса к новой власти.
– Да, это верно, начали наши дети постигать грамоту… Большевики чесотку лечить пытаются…
После чаепития гости отправились поглядеть селение.
Над деревянным зданием школы трепетал красный флаг. Орво и Джон заглянули в лавку. Под опустевшими полками сидел Гэмауге и скоблил мездру песцовой шкурки.
– Где торговец? – спросил Орво.
– Я и есть торговец, – ответил Гэмауге, не прекращая работы.
– Чем же ты торгуешь? – с улыбкой спросил Орво, разглядывая пустые полки.
– Пока ничем, – спокойно ответил Гэмауге. – Но если у вас что-то есть для продажи, могу принять и записать в книгу.
На прилавке лежала толстая амбарная книга. Джон полюбопытствовал и заглянул, а Гэмауге объяснил:
– Вы отдаете мне пушнину, а я записываю в книгу. Осенью, когда корабль привезет товары, я оплачу все, что будет записано.
– А Поппи делал наоборот, – напомнил Орво. – Он давал товар вперед, а потом, когда была добыча, тогда и брал шкурки.
– Поппи все делал наоборот, – согласился Гэмауге. – Все, кто уехал с нашего берега, спасаясь от новой власти, взяли свои семьи, а Поппи бросил всех, даже новорожденного сына.
Все записи были сделаны пиктографическим письмом, которое, видимо, изобрел сам Гэмауге. Каждый сдатчик пушнины имел свой особый символ, отличный от всех остальных. Против каждого символа были нарисованы шкурки или с удивительной наглядностью изображены песцы, лисицы, росомахи и белые медведи. Кроме того, были еще какие-то значки, понятные одному пишущему.
– Кто-нибудь учил тебя? – спросил Джон.
– Сам учился, – с гордостью отеетил Гэмауге. – А с осени пойду в школу учиться настоящей грамоте.
– Многие думают, что грамота вредна нашему народу, – заметил Орво.
– Пусть думают, – ответил Гэмауге, продолжая скрести шкурку. – А мне без грамоты никак нельзя. Торговать трудно.
– Однако без товаров торговать еще труднее, – заметил Джон.
– Товары будут, – уверенно ответил Гэмауге, – может быть, они уже плывут сюда на большом пароходе.
– А пока власть бедных, – проговорил Орво, окидывая пустые полки.
– Да, власть бедных, – оживился наконец Гэмауге и отложил шкурку. – В нашем селении организовали товарищество по совместной охоте. Все теперь будут вместе охотиться.
– А раньше разве врозь охотились? – спросил Орво.
– Тоже вместе, но не так, – туманно ответил новый торговец. – Нынче все не так, как было раньше. Кто не работает, тот не ест.
– А если у человека имеется и еда и он не желает работать, что же – не есть ему? – ввязался в спор Джон.
– Ко-о[43] , – уклончиво ответил Гэмауге.
Орво и Джон пошли дальше. Возле деревянного здания с флагом они в нерешительности остановились, но тут на крыльцо вышел Тэгрынкеу и позвал:
– Заходите, заходите! Чего топчетесь?
В комнате, где сидел Тэгрынкеу, было все так, как рассказывал Ильмоч.