Большинство сходилось на том, что рано еще судить, какая власть удержится в России. О возможности возвращения царя на престол высказался лишь Александр Киек, но его слова никто не принял всерьез.
– А пока идет большая драка за власть, – весело сказал Григорий Кибизов, – надо и нам не терять свой шанс!
Молчаливый повар, который оказался штурманом корабля, подал горячий грог в высоких стеклянных стаканах.
– А ваше мнение о современном положении? – обратился к Караеву Амундсен.
Сразу было видно, что этот русский слов на ветер не бросает, и его мнение действительно интересовало всех.
– Сейчас трудно судить обо всем, – тихо сказал он, осторожно слизывая с усов капельки грога. – В одном я убежден – что Чукотка и Камчатка были и останутся владениями России. Поэтому задача настоящих патриотов – препятствовать разграблению здешних богатств и защищать права местных жителей.
Эти слова Караев произнес тихим голосом, но они прозвучали веско.
Джон с интересом смотрел на русского торговца. Примечательное лицо, острые пронзительные глаза и ширококостные пальцы, спокойно лежащие на полированном столе.
Обедавшие за столом опустили головы. Каждый в какой-то степени был, как выразился Караев, замешан в «разграблении здешних богатств».
У борта послышался собачий лай. В кают-компанию заглянул вахтенный и доложил:
– Чукчи явились торговать!
Все вышли на палубу.
Лед у корабля превратился в ярмарочную площадь. Собачий лай, удары бичей, гортанные возгласы каюров – все эти звуки смешивались и производили впечатление большого оживленного торжища.
Амундсен сошел на лед, и за ним двинулись его гости, чукотские купцы, которые на этот раз были простыми зрителями.
Многих приезжих Джон узнавал. Они были из соседних селений, а иные явились чуть ли не с самого Сешана, преодолев огромное расстояние.
Возле одной нарты, у которой каюр разложил великолепную шкуру полярного волка, Амундсен остановился и подозвал жестом Александра Киска.
– Скажите ему, – кивнул он в сторону чукчи, – я даю ему за шкуру шесть пачек табаку.
– У меня еще есть песцы, – каюр торопливо развязал большой полотняный мешок и вывалил на снег несколько отлично выделанных песцовых шкурок.
– Скажите им, что за песцовые шкуры я даю только три пачки табаку, – громко объявил Амундсен через Киска. – А потом приглашаю всех пить чай с сахаром и сухарями.
Капитан шел вдоль выстроенных в одну линию нарт, и глаза приезжих с надеждой смотрели на него и загорались блеском, когда он задерживал шаг.
Джон шел рядом, и сердце у него замирало от стыда. Не подозревая о чувствах Джона, Амундсен говорил ровным деловитым голосом.
– У меня теперь сорок шесть оленьих шкур. Вполне достаточно для изготовления одежды. Я хочу прикупить сколько возможно настоящей ценной пушнины. Меня поражает честность этих людей. Я никогда еще не замечал у них попытки сплутовать. По-видимому, они стоят на очень высоком нравственном уровне. Однако меня удивляет низкий уровень развития этих людей. Они даже не знают часов и не умеют ни читать, ни писать. Это позор, и я понимаю, что старый строй необходимо было свергнуть.
Помощники Амундсена тем временем ходили между нарт, принимали в обмен на товары пушнину и уносили во вместительный трюм. Обойдя толпу, Амундсен повернул обратно.
Амундсен был доволен сделками. Он отдал приказ выволочь прямо на лед огромный бак с крепко заваренным чаем и мешок морских сухарей.
Чукчи набросились на горячее. Те, у кого не оказалось посуды, бегали вокруг судна, выковыривая из снега пустые консервные банки.
Остальные вместе с капитаном поднялись на борт «Мод» и оттуда наблюдали за шумным чаепитием.