Еще одна зима вставала на жизненном пути Джона Макленнана, но он не страшился ее и встречал спокойно вести о надвигающихся ненастьях, о замерзших реках, о том, как растет береговой припай, все дальше и дальше отодвигая от материка линию дрейфующего льда.
Яко и Тнарат уже бойко писали английские слова и с шутливой серьезностью обращались друг к другу и к своему учителю, пользуясь усвоенными словами. Однажды Тнарат пришел на урок расстроенный.
– Что с тобой? – спросил его Джон.
– Я тебе давно хотел сказать, – смущенно заговорил он, – да боялся, что ты перестанешь меня учить… Узнали, что я пытаюсь научиться наносить и различать следы человеческой речи на бумаге, и стали надо мной смеяться. Даже сыновья мои смеются. Сегодня разговаривал с Орво, и он спросил, верно ли, что я учусь у тебя грамоте. Я сказал правду. Задумался старик и объявил, что ничего из этой затеи не выйдет. А когда я показал ему, что я уже умею, он поднял меня на смех. Говорит, что слышал от тебя – грамота совершенно не нужна чукчам, она такая же чужая для нашего народа, как белая кожа и светлые волосы. Ты говорил это?
– Да, говорил, – признался Джон. – Но имел в виду, что ни к чему совсем, если каждый чукча заделается грамотным.
– И думаешь так и сейчас? – спросил Тнарат.
– Уверен в этом, – горячо произнес Джон.
– Тогда почему меня и Яко учишь?
– Если Яко и ты будете грамотными, от этого никому не будет вреда.
– Вред уже начался, – заявил Тнарат, – надо мной смеются. Люди отворачиваются от меня и подозревают нехорошее в моем желании научиться языку белого человека.
– Ты хочешь сказать, что не будешь учиться? – спросил Джон.
– Я этого еще не сказал.
Тнарат был в таком затруднении, что по привычке стянул с головы малахай и мехом вытер вспотевшее лицо.
– Хорошо было бы, если бы ты стал учить грамоте всех, кто захочет, – выдавил он наконец из себя.
Джон задумался. Он знал достаточно хорошо своих односельчан. Из соперничества, желания не отстать друг от друга учиться пожелают все. Поскольку учился и Яко, от взрослых не отстанут и дети. Значит, придется открыть настоящую школу и все свое время отдать делу обучения грамоте жителей Энмына. А кто же будет ходить на охоту, ездить за товарами в далекий Кэнискун? Кроме того, нет ни бумаги, ни письменных принадлежностей, не говоря уже об учебниках. Все это Джон спокойно и деловито объяснил Тнарату.
– А кроме того, давай вместе задумаемся: к чему вес это? Ни в промысле, ни в домашних делах грамота чукче не нужна. Она только отнимает время и возбудит мысли и желания, которые его будут беспокоить и отвлекать от настоящей жизни.
– Верно говоришь! – почти обрадованно воскликнул Тнарат. – Пожалуй, хватит. Немного позабавились, пора и кончать. Уф, – он распустил шнурок, освободил ворот кухлянки. – Легко стало.
Такой легкий отказ от учения Тнарата опечалил Джона. Он чувствовал, что этот человек, выросший в яранге, в вечном поиске еды и тепла, по-своему незауряден, талантлив. Все, к чему бы ни прикоснулись руки Тнарата, обретало крепость, красоту и какое-то своеобразие. При всем при этом Тнарат был удивительно бескорыстен и умел обходиться самым необходимым. У него не было запасов, которые так любил заготовлять Армоль, не было вторых нарт и лишних собак. Если у него появлялось что-то лишнее, он тут же с радостью дарил это ближайшему соседу, чаще всех беспечному и бедному Гувату.
Джон еще некоторое время позанимался с Яко, и первые уроки грамоты в Энмыне тихо, само собой прекратились. Джон даже на долгое время забыл свой дневник и не обращался к нему до самого памятного дня, пока к нему не приехал перепуганный и растерянный Карпентер.
30
Карпентер ввалился в ярангу Джона в пуржистое, светящееся летящим снегом утро.