Де Кроссье выпрямился и четким строевым шагом подошёл, щелкнул каблуками и отсалютовал своему императору.
Ваше Императорское Величество, я шевалье полковник Пьер де Кроссье, адъютант его неаполитанского величества маршала Мюрата!
Император махнул пухлой рукой и поманил де Кроссье к столу, шевалье подошёл еще ближе.
Наполеон, откинувшись в кресле, устремил на него взор и спокойно, но утвердительно начал говорить:
Шевалье, король Неаполитанский сообщил мне о вас. Я помню вас ещё по Маренго, мне сказали, что вы из тех самых посланцев грядущего, о коих меня столько раз предупреждали. Посему не утруждайте меня и себя долгим подробным рассказом, говорите прямо, с чем вы пришли?
Сир, начал де Кроссье, стараясь, подобно своему императору, выделять голосом каждое значимое слово. Вы, видимо, знаете, что мы слышим указующий глас, который пророчит грядущие события и позволяет направить их в нужное нашей Франции русло?
Наполеон коротко кивнул и сделал едва заметный жест рукой, дозволяя собеседнику продолжать.
После выигранной нами под Москвой баталии я слышал его очень ясно. Все было прекрасно, мы должны были занять старинную русскую столицу, перезимовать здесь и, разгромив русских ещё раз, весной войти в Петербург. Ведь таковы ваши планы, сир?
Император некоторое время обдумывал ответ, но затем сказал с явным раздражением в голосе:
Послушайте, де Кроссье, кем бы вы ни были, ваше дело исполнять мои приказы, и неважно, каковы они. Франция принадлежит мне, а вы вмешиваетесь не в своё ремесло. Но, уж коли вы соизволили лично просить меня о встрече, то отвечу, да, именно так и будет далее идти эта русская компания, которая, я уверен, завершиться подписанием почетного мира с византийцем, и у него не будет иных вариантов, кроме как стать вассалом Франции!
Да здравствует Франция! Да здравствует Император! пьяные нестройные голоса раздались снаружи, где гвардейцы жгли костры прямо на брусчатке. Наполеон пожал плечами: его солдаты заслужили отдых, армия должна восстановить силы перед походом на север.
Сир, все изменилось пять дней тому назад, глас, который я слышу, вдруг начал пророчить нашей армии поражение, якобы мы бесславно уйдём из России этой зимой, армия почти вся погибнет в заснеженных лесах, а уже через год русские будут на границах Франции! Мне страшно говорить вам это, сир, но такова правда! закончил де Кроссье, смотря императору прямо в глаза и пытаясь выдержать его тяжелый проницательный взгляд.
Наполеон почти минуту обдумывал услышанное под хриплые возгласы солдат, доносящиеся с площади. Затем, откинувшись в кресле, спросил:
Мне интересно, де Кроссье, какие именно события произошли пять дней назад? Ведь если этот, гм, голос с небес, что вы якобы слышите, говорит о грядущем, то, чтобы оно изменилось, должно поменяться и настоящее. Пять дней назад Великая армия на марше подходила к Москве, и ничто не препятствовало мне ее занять, ибо русские сбежали от новой баталии! Никто, слышите, никто, не мог ничего изменить! Насколько вы уверены в том голосе, что слышите, может статься, это просто игра вашего воображения?
Ваше величество, после битвы на большом кургане русских я нашёл одного тяжело раненного русского генерала, изуродованного, и без сознания. Я не знаю, кто он такой, но точно уверенон, как и я, слышит глас грядущего. Ровно пять дней назад, по дороге в Москву, этот русский пришёл в себя. Он знает те же пророчества. Маршал Мюрат также с ним говорил и....
Значит, у нас в плену русский генерал, а я узнаю об этом только сейчас? и император начал перелистывать лежавшие на бюро бумаги. Согласно последним донесениям, командующий второй русской армией генерал Багратион был тяжело ранен, возможно, даже и убит в сражении. Также, не были найдены ни живыми, ни мертвыми, командир корпуса генерал Тучков и начальник артиллерии генерал Кутайсов. Тучков это один из братьев, другой брат давно у нас в плену, он сможет узнать раненого. Приведите его ко мне, немедленно! Где он сейчас?
Он умирает, сир. Лекарь осмотрел его сегодняему осталось не более суток. Ранения слишком тяжкие, уже пошло заражение. Чудо, что он вообще протянул так долго. И он не....
Ну так привезите его мне, пусть даже мертвого! нетерпеливо прервал император, сделал короткий знак рукой, давая понять, что аудиенция окончена, и наклонился к своим бумагам.
С площади древнего Кремля, на которую уже опустились сухие осенние сумерки, потянуло через раскрытое окно свежим дымом разложенных гвардейцами костров и запахом жареного на вертеле мяса.
Лучше бы он не приходил в себя вообще. Боль была жутчайшей и шла от головы и шеи вниз по всему телу, пот застилал глаза, лоб и руки были горячи. Александр Иванович из последних сил зло облизнул пересохшие и треснутые губы, со стоном огляделся по сторонам. Было темно, переулок еле-еле освещала лишь неполная луна да какие-то дальние красноватые отблески. Смерть уже накрывала его своими пушистыми крыльями, он знал это. Что сделал он за свою жизнь, что оставит после себя? От него, блистательного графа Кутайсова, надежды русской армии, любимца придворного света, не останется даже могильного холмика, его тело, наверняка, сгниет в этой зловонной луже, где он полусидит, полулежит сейчас, прислонившись спиной к кривому дощатому забору. Никто не узнает про это, даже сидящий рядом полупьяный мещанин, который, нагнувшись к нему бородатым лицом, шепчет:
Ваше благородие, а, ваше благородие, ты что, очнулся? А ну давай, вставай, ваше благородие, тут хранцуз ездит по переулку, не ровен час, тебя конем затопчет или саблей ударит, потехи ради! Ну же, поднимись!
Глас врезался в воспалённый, изможденный мозг Александра Ивановичаон даже дернулся, и замутнённое сознание моментально прояснилось. Теперь он знал, что должен сделать за несколько последних оставшихся ему часов. Боль, воспоминания, мысли о предназначении, немощь израненного телавсе это ушло куда-то далеко. Кутайсов вдруг резко приподнялся, стряхивая потекшие по рукавам грязного мундира каплии встал! Сидевший рядом мужик в изумлении протер глаза, и тоже поднялся, даже выпрямился.
Где мы сейчас, где тот дом, где мы были раньше? спросил твёрдым голосом раненый, смотря как бы сквозь человека.
Да мы тута рядом, и, слышь, ваш благородь, дом, он там-то вот, запинаясь, ответил мещанин и махнул рукой куда-то в сторону. Вынесли нас, стало быть, басурманы оттуда, квартируют там теперь, и склад у них там, так-то, ваше....
Как звать тебя? перебил его Кутайсов, смотря теперь в упор единственным глазом.
Я это, Тарасовы мы, Владимиром величать и Андреевич по батюшке, ваш благородь! Губернии Пермской мещанин по происхождению, был ответ.
Так слушай меня внимательно, Тарасов Владимир, Андреевич по батюшке, твёрдо и уверенно сказал раненый. Я граф Кутайсов Александр Иванович, начальник артиллерии русской армии, приказываю тебе оказать помощь Отечеству своему!
Но затем, менее уверенно, уже срывающимся голосом, но также смотря в глаза, сказал:
Не приказываю, но, прошу тебя, помочь мне, ибо один не справлюсь. Мы, должны, можем, нам надо поджечь тот склад, и, дом, дабы далее пожар сей разошёлся и выгнал из Москвы неприятеля!
Было уже почти три часа ночи, когда два человека, ступая неуверенно и пошатываясь, подошли к забору вокруг старого доходного дома. Внутри было тихо, окна не светились, во дворе виднелись только слабые отблески от фонаря часового. Сам он, сидя возле здания сарая на пустом бочонке, уже слегка закемарил, наклоняясь и опираясь на упёртое в землю прикладом ружьё. Кутайсов думал было наудачу атаковать его прямо от ворот, быстро добежав и надеясь, что французский солдат не успеет прийти в себя и отреагировать. Но мужик потянул его за собой вправо, тихонько без скрипа отворил одну из досок и они прокрались во двор прямо позади сидящего человека. Так как оружия у них не было, голову часовому просто проломили ударом валявшегося во дворе обломка брёвна. Ржавый замок, повешенный на старую и хилую дверцу сарая, Тарасов выломал тоже очень быстро. Кутайсов обратил внимание, что, несмотря на немощь и не выходящий из головы хмель, его вынужденный помощник отличался большой физической силой. Внутри стояли три пушки на лафетах, стволы которых ярко сверкали, несколько ящиков с ядрами и гранатами, а в углу, к вящей радости графа, было расставлено около дюжины тридцатифунтовых бочонков. Александр Иванович провёл ладонью оставшейся руки по мокрому лбу и указал на порох Тарасову: