Позади французского маршала колыхался уже знакомый силуэт со смешными опущенными усами: адъютант де Кроссье был, конечно, здесь же, посреди этого всего тумана, который стоял перед глазами раненого графа. А Мюрат сам придвинул себе старый скрипучий стул, присел у изголовья кровати Кутайсова, звякнув щегольскими шпорами, и, достав флягу, естественно наполненную до горлышка превосходным коньяком, протянул ее шевалье. Тот, склонившись над русским, осторожно влил несколько глотков в его разбитый рот, а затем, придвинув пару мутных граненых стаканов, разлил по ним ароматный напиток для себя и своего начальника. Маршал и офицер еще не успели осушить свои порции, как их пленник вдруг резко приподнялся: крепкий, божественный и благородный вкус почти моментально прояснил его сознание, унял пульсирующую боль в голове и груди, и дух вновь вернулся в это, казавшееся уже совсем безжизненным, тело. Мюрат с любопытством смотрел на раненого, допивая свой коньяк, затем начал быстро, почти не останавливаясь, кидать ему вопросы:
Кто вы, генерал, как вы себя сейчас чувствуете, помните ли момент ранения и все, что было после оного? Мой лекарь говорит, это невероятно, что вы ещё живы после таких ужасных ран, генерал, вы вы меня понимаете?
Маршал остановился, сообразив, что его быстрый гасконский выговор, возможно, не воспринимается раненым. Затем, вновь хлебнув из своего стакана, он повторил вопросы более медленно и четко, пристально смотря на Кутайсова.
Я плохо все помню, господин маршал! опираясь на локти и с трудом произнося слова, отвечал Александр Иванович. На поле при Бородино я вёл полк в атаку на занятую вами батарею в центре позиции нашей, далее свет и тишина, при Эйлау я уже имел честь лицезреть вашу светлость, а более ничего сказать Вам не имею, ибо смысла в том не вижу, и, будучи у вас в плену, разглашать что- либо не могу, голова у меня болит очень сильно, и сердце....
Мюрат сверлил его взглядом, казалось, вся напыщенность и высокомерие сошли с его красивого лица, он был удивлён и смущёнэтот уже давно обреченный и почти мертвый, искалеченный и израненный русский вдруг показался ему живее, чем он сам!
Де Кроссье подвинулся ближе к кровати. Он выглядел будто постаревшим на несколько лет за эти два дня, прошедших с их последней встречи, заросшее щетиной, ранее моложавое лицо, вдруг осунулось, молодцеватые усы обвисли, в глазах стояли тоска и страх. Он повернулся вопросительно к Мюрату и тот кивнул ему, дозволяя говорить.
Ге, генерал, слегка запинаясь, начал шевалье. Вам, конечно, не ведомо, но это я стрелял в вас тогда ночью, в Смольенске, и уж не знаю почему, бог ли, дьявол, или какая другая сила сохранила вам жизнь тогда. Вам, также как и мне, ведом глас грядущего, но сейчас я в большом недоумении и смущении, в коем давно уже не прибывал. Ещё пару суток тому назад сей глас уверенно пророчил победу Франции в войне, почетный мир и возвращение наших войск на родину, но все изменилось с момента, как вы пришли в себя, и это меня изумляет, ибо вижу я теперь сцены нашего поражения и бегства, гибель Великой армии в снегах, и только об этом сейчас все помыслы мои! Генерал, вы же тоже слышите глас! Прошу, умоляю вас сказать, о чем он вам вещает?
Кутайсов не слушал уже последних вопросов. Как бы предвидя их заранее, он уже давно обдумывал свой ответ, понимая, как много сейчас от него зависит. Памятуя слова Берестова, он хотел ответить максимально осторожно, дабы не позволить своим врагам сделать что-либо, то, что может вновь все изменить. Но тут на него опять навалилась боль, голова закружилась, в горле появился противный привкус крови, он захрипел и начал тяжело валиться на бок, пока де Кроссье не подхватил его. Глоток крепкого коньяка в очередной раз привёл его в чувство, прояснил голову, и Александр Иванович откинулся назад, на белую подушку. Маршал Франции укоризненно покачал головой и начал было подниматься, чтобы уйти, но тут раненный повёл здоровой рукой, делая ему знак обождать.
Господа, начал Кутайсов ослабевшим, но твёрдым голосом, как обычно на своем безупречном французском. У меня был знакомый офицер. Он доблестно пал, сражаясь с вами под Смоленском. Он долго изучал, эм, природу этого явления, которое известно человечеству на протяжении всей его истории. Он даже оставил в нескольких тайных местах клады, содержащие послания тем, кто услышит сей глас в будущем, с объяснениями, дабы они не знали страха и следовали ему, а как доказательство давности, вместе с запиской помещал мёд и ладан, кои могут долго храниться в земле. А суть его исканий в следующем: глас слышат те, кто может что-то изменить, но не блюдя его повеления или идя против них, а следуя только своему сердцу и разуму. А всего более таковых людей в России, ибо только они способны на великую жертвенность не во имя собственной цели, но ради своей родной земли. А посему, господа, эта война обречена с самого ее начала. Вспомните, сколько раз мы были на волоске, когда монголы были в Киеве, а поляки в Москве, когда на нас шли немцы и шведы, и чем сие заканчивалось. А сейчасв Москве вы, но, поверьте мне, это ненадолго. Шевалье, вам, наверное, известно, что умирающий слышит глас наиболее часто и отчетливотак знайте, я слышу его постоянно сейчас....
Голос его затих, ослабленный напряжением сил, Кутайсов хрипло поперхнулся, дернулся, и, в бессилии упав на подушки, тихо застонал. Но когда оба француза нагнулись над ним, он еле слышно, но по-прежнему твёрдо молвил:
Ваш великий император уже не сможет победить нас! Отсюда, из Москвы, начнётся крушение его империи. Да будет так, это уже не изменить никому из живущих!
Он вновь потерял сознание, и не видел, в каком смятении покидали его Мюрат и де Кроссье. Но, как и расположившиеся уже на квартирах кавалеристы, так и старуха Юлия Алексеевна, хозяйка дома, с удивлением и страхом наблюдали, что храбрейший из воинов Франции, медленно и опустошенно вышел во двор в сопровождении своего удивительно осунувшегося адъютанта. Будто бы не видя никого перед собой, они машинально вскочили на своих коней, и, не говоря более ни слова, удалились, сопровождаемые всей своей блестящей свитой, ожидавшей их в загаженном дворе.
Глава 26
2019 г., Максим Шмелев
Четырёхполосная автострада вылетала из под колёс, разбрызгивая в разные стороны попутные машины. Я мчался из Москвы, почти не разбирая дороги и думая, какой же я беспроглядный идиот: в принципе работы канала связи разобрался, а назначения так и не понял. Не почувствовал посыла обращавшегося прямо ко мне старого, но бесконечно мудрого человека, и тем самым, похоже, подставил его жизнь под неизбежный удар. И зачем он, черт возьми, поехал туда сам, а меня предупредил только в последний момент? Что он может сделать в таком возрасте и состоянии, да будь он хоть трижды этим самым редактором?
В Голицыно я никогда раньше не был, навигатор Яндекса вёл меня через забитое Минское шоссе. Тут я потерял, наверное, часа два, пытаясь прорваться через бесконечную пробку, постоянно съезжая то в левый, то в правый ряд, и вспоминая московских деятелей из мэрии, утверждающих, что ситуация с транспортом в столице за последнее время сильно улучшилась. Мобильного телефона у Евгения Ивановича не имелось, и в течение всего пути я только мог надеяться, что он попробует дождаться меня, а не будет вступать в бессмысленное для себя противостояние с неизбежным исходом. Но когда я, наконец, нашёл нужную улицу и, неаккуратно припарковав машину, вбежал на нужный этаж загаженного и незакрывающегося подъезда, то понял, что все уже случилось. Сердце у меня упало куда-то в бездонный колодец, когда я за незакрытой дверью нужной квартиры я увидел вход на кухню и старые сношенные туфли лежавшего человека. Стресс ударил в голову, я пошатнулся, и тяжело, как будто на каменных ногах, пошёл вперёд.
Евгений Иванович ещё дышал, хрип вырывался у него из окровавленной грудной клетки, в которой было три глубоких ранения.
Вот же гад, как уделал старика! подумал я, склоняясь.
Я ещё не знал, кто это сделал, но уже был готов разорвать его на куски от ненависти, ярость клокотала в голове, жилы на лбу, казалось, были готовы лопнуть. Соболев вдруг застонал, когда я его коснулся.
Найди его, неожиданно громко прошептал он, булькая кровью, которая текла из разбитого рта. Боевые ордена на его груди (кажется, Красного знамени и Красной звезды, и какие-то ещё) тоже были все покрыты алыми брызгами. Не дай ему он хочет, завтрашнее шествие полк, ты же редактор! вырвалось у него, и он с последним тяжелым вздохом закрыл усталые глаза.