Полк, разворот в шеренгу для атаки. Штыки примкнуть! Знамёна, барабаны, выйти вперед. За мной на люнетмарш!
Спустя пару минут они двинулись, вначале нестройно и со страхом, затем все больше смыкая ощетинившиеся штыками ряды, прямо на курган, навстречу пылающему огню и бьющим почти в упор пушкам. Оба генерала носились вдоль всей шеренги, офицеры свиты Ермолова еле поспевали за ними. Пули, ядра, гранаты, вырывали солдат из строя, они со стонами падали, но на их место тут же вставали другие.
Держать строй! Вперёд! кричали адъютанты, подбадривая уже начавшую сбиваться на разрозненный бег шеренгу.
Барабанная дробь заглушала мерный гул тысяч шагающих, крики падающих раненых не были слышны в общем «Ура!», прокатившемся саженей за двести до почти невидимого в дыму смертельного люнета. Но вот уже первые ряды под меткими залпами французских ружей начали сбиваться в кучу и замедляться! Заметив это, Александр Иванович осадил коня, переложив шпагу в левую руку, правой сорвал с шеи свой крест ордена Святого Георгия 3-ей степени и высоко поднял награду.
Братья! закричал он, срывая голос. Судьба Отечества нашего на сём кургане решается! Кто первый на вал взойдёт, тому и орден этот за храбрость! Все вперёд!
Подскочивший Ермолов уже расстёгивал седельную сумку. Опустив туда руку и достав целую горсть солдатских георгиевских крестов, он со всей силы зашвырнул их в сторону люнета, рвы которого были всего в пятидесяти шагах.
Ребята! загремел его голос. Вот награды ваши! Кто первый дойдёттот и возьмёт! За мной!
С криком «Ура!» и выставленными вперёд штыками весь уфимский полк понёсся вперёд за двумя генералами.
Держать строй, держать строй! раздавались команды, вал атакующей пехоты взлетел на гребень кургана, и под дикие вопли и проклятия на разных языках везде закипела рукопашная бойня.
Русские рубили, кололи, грызли обезумевших французов, которым батарея за пол-часа до того досталась с ужасающими потерями. Кутайсов нёсся вдоль люнета, расталкивая и отбрасывая толпившихся людей, пытаясь найти место, где конь мог бы взлететь повыше. Наконец, справа он разглядел полуразрушенный участок вала, шагах в сорока от него, где почти не было сражающихся французов.
Вперёд, за мной! приказал он нескольким солдатам рядом, указывая шпагой в ту сторону.
Стой! врезался голос в его затылок, почти разрывая мозг. Не туда, стой, стой, стооооо.....ооойй!
Но Александр Иванович непокорно кивнул кудрявой головой, как бы отмахиваясь от этого пульсирующего в голове призыва, и устремился вперёд к валу, увлекая за собой пехоту. Белая арабская лошадь взлетела на гребень люнета, и Кутайсов въехал на вал. Прямо перед его грудью, всего в сажени, раскаленно пылало орудийное жерло, заряженное картечным ядром. Он остановился, зачарованно, как в тумане глядя на стоящую где-то далеко, казалось, на другом конце Земли, фигуру французского канонира с зажженным фитилем в руках. Но, чувствуя спиной также в оцепенении замерших позади него солдат, понимая, что его атака сейчас захлебнётся, граф, гордо выпрямившись, призывно взмахнул шпагой, толкнул шпорами лошадь и заорал изо всей мочи своё последнее:
Впереееее..д!
Огонь вдруг вылетел из дула пушки прямо ему в лицо и заполнил все вокруг слепящей белой вспышкой. А затем стало невыносимо темно....
Ермолов стоял посреди только что отбитой курганной батареи и держался рукой за повязку на шее, на том месте, где по касательной прошла, выдрав маленький кусок плоти, шальная французская пуля, и отчаянно грыз свою курительную трубку. Дым немного рассеялся, и сквозь него были видны груды мертвых, умирающих тел, наших и неприятельских, лежащих вповалку почти на всём протяжении окружности вала. Муравьев, молодой адъютант, спотыкаясь, подвел к нему знакомую белую лошадку арабской породы.
Вот ваше высокопревосходительство, только поймали! доложил он.
Алексей Петрович подошёл ближе, глянул и сразу отпрянул: все седло, узда, сбруя и даже стремена были забрызганы алой, ещё до конца не запёкшейся кровью.
Тело нашли? спросил он отрешенно, как будто зная что задает вопрос в никуда, и сознавая, что заранее знает ответ.
Да где уж там! Там и не сыскать, ваше высокопревосходительство! и адъютант неопределенно кивнул в сторону заваленного трупами вала справа. Никто и не видел, как случилось сие, а если кто вдруг и видел, то, наверное, с ним там же лежит.
Упокой господь отчаянную душу его! и Ермолов, склонившись, трижды наспех перекрестился, поминая своего боевого товарища.
Глава 21
1943 г., Константин Рокоссовский
Генерал снял фуражку, вытер рукавом катившийся по лбу пот и приложил к глазам свой старый полевой бинокль, наблюдая движение ползущих в сторону леса боевых машин. Прямо над головой, весело рыча, пронеслось звено штурмовиков, направляясь расчищать путь танкам. Наступление получалось, после пяти дней изнурительной обороны укрепленного района Ольховатки и Понырей фронт покатился на север, казалось, почти не встречая сопротивления. Его армии буквально задушили могучие немецкие атаки, ценой больших жертв развернули их в противоположном направлении, и теперь начинали пожинать плоды перехваченной инициативы.
Константин Константинович, тихо обратился к нему стоявший рядом начштаба Малинин, танки пошли вперёд, но нам бы притормозить сейчас, в пекло с ними сразу не соваться, неизвестно, что там в лесу у немцев, пусть вначале разведают!
Рокоссовский поводил биноклем вправо и влево, прищуриваясь и стараясь различить что-либо сквозь дым и поднятую танками пыль. Лес у Ольховатки, за которым, согласно оперативным данным, находился немецкий плацдарм, выглядел удивительно спокойно. Постоянный гул и рёв танков и авиации мешал услышать что-либо, но за развороченной воронками снарядов опушкой, казалось, не было ничего, кроме берёз и ещё не выгоревшей травы.
Михаил Сергеевич, прикажите корпусу пока в лесной массив не соваться, ведь ни черта не видно, попросил командующий. Торопить наступление не будем, пусть авиация пока разведает.
Вроде бы бойцы артиллерийского противотанкового дивизиона, что вышли на опушку западнее нас, видели в лесу «тигры» с час тому назад, осторожно, но веско, сообщил Малинин.
Так «вроде бы» или «видели»? весело спросил Рокоссовский и выпрямился во весь могучий рост. Если немцы делают контрудар, то мы бы уже с ним столкнулись, скорее всего. Что там наша разведка? Языка вчера в штабе допрашивал лично я, он подтвердил, что в лесу нет укреплений, линия обороны проходит севернее. Но как знать, немец умён, возможно, сюрприз нам приготовили.
Но Ставка настаивает на наступлении, также осторожно, зная своего командира, напомнил Малинин.
А мы не будем торопиться пока, ответил Рокоссовский, расстилая на капоте своего полевого «Шевроле» оперативную карту. Вот, посмотрите, здесь, за лесом, предположительно, вторая линия их обороны. Где-то за ней позиции танковой дивизии «Викинг». В авиации у нас превосходство сейчас, вряд ли немцы будут двигать свои танки по открытой местности да в контратаку, они это прекрасно понимают. А вот напрямую через лесвполне! Я бы так и сделал на их месте. Поэтому, Михаил Сергеевич, остановите пока корпус, а мы с вами подъедем поближе и посмотрим, что там и как.
Несколько десятков «тридцатьчетверок», получив команду по рации, замерли почти у самой опушки, дымя и урча двигателями. Рокоссовский понимал, что тормозит наступление всего фронта, фланговые части которого уже начинали вклиниваться в немецкую оборону, но вот здесь, в центре, где ещё двое суток назад противник отчаянно наступал, а его войска не менее отчаянно оборонялись, спешить было точно чревато большими потерями: слишком много сил, по данным разведки, сконцентрировал за лесом Модель. Водитель вёл штабное авто через поле, перепаханное воронками от снарядов, мимо нескольких чёрных громад сгоревших танков и ещё не убранных, лежавших в разных позах человеческих тел. Лесок быстро приближался, машина и люди в ней тряслись, в эти секунды затишья и отвлеченности от главного дела на Константина Константиновича вдруг нахлынули воспоминания. Почему-то вначале всегда приходило плохое: вспомнилось, как всего три с лишним года назад в тюрьме дюжий следователь вмазал ему по лицу со всей дури, опрокинув навзничь вместе со стулом, к которому тот был прикован, и выбив передние зубы. Как тогда странное ощущение возникло в голове, убеждение, что скоро все закончиться, что отпустят. Как неожиданно пришла мысль просить об очнике с Юшкевичем, его товарищем ещё по Гражданке, который якобы давал на него все показания, а на самом деле сложил голову на Перекопе. Потом, как в первые ужасные дни войны, еще под Смоленском, он, останавливая и собирая в строй выходящих из окружения солдат, по сути оборванцев, небритых, голодных и злых, нашёл в старом окопе у дороги грязную жестяную коробку с несколькими кусками затвердевшего мёда и непонятной ему запиской, старыми буквами, которыми он писал, ещё будучи школьником в Варшаве. И тогда тоже неожиданно в голову ударила уверенность, что даже с этими потрясёнными и уставшими людьми, рубеж обороны у Ярцево он все равно удержит. И как в один из страшных моментов, когда эти все-таки люди побежали, не выдержав немецкой атаки, он, под градом пуль и снарядов, взяв за локоть своего начальника артиллерии, поднялся и встал с ним над бруствером окопа. И крик одного из офицеров с малорусским говором: