Но я все равно почувствовал в этих словах старика легкую горечь и обиду.
Так, закончил он, я тогда своими действиями помог нашим удержать тот плацдарм, с которого через два месяца на Берлин пошли, и это почти безо всякой помощи свыше. Вот и сам суди, значит даже не слыша, а только зная про глас, человек может менять историю, вершить малые дела, которые потом превратятся в крупные события. Так что, Максим, думается мне, что скоро ты сам, без моего совета, поймёшь, что надо делать. Так было и есть со всеми, кто его слышат, поверь. Я это точно знаю, я про это многое читал. Устал я очень сегодня, пора мне
Видя, что старику уже тяжело, я поднялся, попрощался, и, полный раздумий, стал собираться домой. Пожимая мне руку, Соболев сжал ее неожиданно крепко, и спокойно кивнул, передавая мне какую-то невероятно светлую, по-стариковски щедрую улыбку. Я оставил ему свой номер мобильного телефона, он записал его в тот же исторический альбом, рядом с портретом адъютанта Берестова. О, если бы я знал, если бы понял уже тогда, насколько проницательнее меня он оказался! Он, как и тот голос, давал мне неясные намеки, которые я по своей глупости не смог тогда распознать. А я ведь мог его спасти тогда!
Соболев позвонил мне на другой день, это было 8 мая, уже поздним вечером. Я даже не сразу узнал, и не расслышал в трубке его кашляющий тихий стариковский голос, и только по определителю номера догадался, что он звонит из своей квартиры.
Здравствуйте, Евгений Иванович! громко сказал я. Как вы себя чувствуете?
Обычно, Максим, обычно! ответствовал он и сразу перешёл к делу. Знаете, Максим, я только что был в том суде. Посмотрел бумаги по моему делу.
С какой целью? Чем вам помочь? Хотите, помогу вам нанять юриста для подачи апелляции?
Это все пустое, да и черт с этим судом! Максим, мы упустили то, что было у нас перед глазами. Я ведь всю ночь не спал, думал. Я ночью редко и мало сплю сейчас, молодой человек. Ну так вот, я понял их замысел. Максим, они не зря свели нас вчера. Мой этот дурацкий глупый суд, и эта записка, что вы нашли, это все было ими просчитано. Мы и не представляем себе, сколько факторов они там, в другом пространстве и другом времени, как вы говорите, смогли учесть. Мое прошлое, ваше настоящее. И все, чтобы мы могли изменить наше будущее, наверное, чтобы мы предотвратили то, что может случиться. То, что вы слышите столь неявно, как вы утверждаете!
Я пока не очень вас понимаю, Евгений Иванович, пытаясь сообразить, ответил я. Что вы имеете ввиду? Наша встреча....
Не имела значения, нервно и громко перебил он меня. Все дело в том, кто ещё там был. Максим, я сейчас еду в Голицыно, адреспроспект Керамиков, дом 78, квартира 21. Там живет этот юрист, что меня засудил. А вы его тоже видели. Те, кто посылает голос почтальонам и редакторам, показали нам его. А мы даже не догадались. Его зовут Дмитрий Иванович Лозинский, адрес мне дали в суде. Он ещё тогда мне не понравился. Я думаю, он отрывисто закашлялся, голос перешёл на хрип, я думаю, именно он тот, кто что-то должен сделать. То, что вы чувствуйте, то, что может произойти. Ну, или хотя бы как-то с этим всем он связан.
Я подумал, что это ерунда. Какой-то непонятный адвокат с рязанской физиономиейи готовит что- то вроде глобального теракта в Москве? Да у него банально нет таких возможностей. Ведь по моему рассуждению, это должен быть кто-то вроде маньякаодиночки. Стоп!
Максим, вы не верите? глухо спросил Соболев в трубке. Ну, подумайте, вспомните, разве этот голос приходил к тебе с тех пор. Давай, думай, дурак!
Его резкий переход с «вы» на «ты» будто бы подбросил меня. Я вспомнил, что сегодняшняя ночь была первой за много месяцев, когда я не просыпался в холодном поту и с горячим чувством грядущего ужаса. И день был первым за долгий период, когда я не ощущал попытки голоса добраться до меня через миллионы парсеков искривлённой чёрными дырами пространственно-временной смеси.
Я еду, Евгений Иванович! Встретимся там на месте. Только ни в коем случае не заходите туда к нему без меня. Вы как поедете туда?
Я заказал такси. Шофёр, наверное, сейчас удивится, что везёт старика в ночь черти куда. Машина уже внизу, я сейчас выхожу, времени мало.
Он бросил трубку прежде, чем я успел ещё раз крикнуть ему:
Не заходите туда, ждите меня!
Мысленно проклиная стариковское упрямство, я схватил АйФон и слетел вниз к своей машине, на ходу вбивая в Яндекс-Навигатор тот адрес в Голицыно. И надеясь, что Соболев, все-таки ошибается.
Глава 20
1812 г., Александр Кутайсов
Я видел алый снег Эйлау,
Смоленска стены, все в огне.
Но завтра здесь, где ждет нас бой кровавый
Сыграют тризну и по мне.
О други, в час перед закатом
Я воинству отдал последний свой приказ:
Чтоб гением войны ведомым супостатам
Да не сломить вовеки нас!
И пусть тот глас, что вел меня на поле брани,
И что шепнул мне здесь об участи моей,
Проводит завтра нас в элизиум с друзьями,
Которым суждено пасть средь сих полей!
Александр Иванович дописал последнюю строку столь чудно сложившегося в голове стихотворения, кинул помятое гусиное перо в походную чернильницу, легко поднялся, и, откинув полог палатки, вышел в душную августовскую ночь. На востоке небеса уже медленно начинали светлеть. Вдалеке, наверное, на расстоянии с пару верст или около того, сияла почти сплошная линия неприятельских костров. В ночном воздухе стоял тяжелый смешанный запах дыма, земли и навоза: ведь на относительно небольшом изрытом холмами и ручьями пространстве вокруг деревеньки Бородино находилось тысяч триста людей, изготовившихся уже через несколько часов пойти и убивать друг друга, а также почти сто пятьдесят тысяч лошадей, призванных им в этом помочь.
Относительно себя Кутайсов был вполне уверен: ещё вчера друг и старший товарищ Ермолов, по-отечески увещевая его не соваться в самое горнило боя, вдруг остановился и резко сказал:
А, впрочем, вижу, друг мой, печать на тебе, убьют тебя завтра ведь!
Он не стал, по обыкновению, горячо возражать: глас сказал ему уже давно, что участь его решиться в генеральном сражении недалёко от Москвы, а битву новый командующий, одноглазый Кутузов, собирался дать решительную, и до древней столицы было отсюда не более ста вёрст.
Гораздо сильнее сейчас занимал его результат самой предстоящей баталиитот же неведомый собеседник кратко изложил ему, будто русские обречены на тяжелое поражение, и выходило так, что главный свой удар мощные корпуса Бонапарта нанесут во фланг у крошечной деревни Семёновское (или Семеновка, точно граф не помнил). Там, в недостроенных земляных укреплениях, стояли, сильные боевым духом, но изможденные трехдневными арьергардными стычками, дивизии армии Багратиона, в том числе и его новый знакомец, генерал Неверовский.
Как русские смогут сдержать таранный удар Великой армии, Кутайсов не знал. И глас тоже ему не помогпрямого указания, идеи или простого совета Александр Иванович на сей раз не услыхал. И, памятуя о письмах Берестова, решил действовать на свой страх и риск: решив, что знания итога завтрашнего сражения уже достаточно, попробовать повлиять на тактику своей непосредственной вотчиныартиллерии. Мысль пришла неожиданно легко, после вчерашнего объезда вместе с фельдмаршалом и его свитой расположения батарей вдоль всей боевой линии. Приказ, который он написал по армии и моментально подтвердил у Барклая и Багратиона был чудовищно крамольный и по своей сути опровергал неписаный закон и долг любого артиллериста: сберегание пушек в сражении от захвата их противником любой ценой! Кутайсов писал:
«Подтвердите во всех ротах, всем командирам и господам офицерам, чтобы они с позиции не снимались, пока неприятель не сядет верхом на пушки. Пусть возьмут вас с орудиями, но последний картечный выстрел должно выпустить в упор».
Закончив текст и передав его адъютантам во исполнение, он тряхнул кудрявой головой и поднял чёрные глаза к небу: все свои пушки он готов был отдать на жертву завтра, лишь бы роковое пророчество не сбылось! Все, все ради Родины! Не дать неприятелю, ведомому величайшим полководцем, победить. А его жизнь не важна, она уже забирает последние часы! Завтра, нет, уже сегодня, он встанет пред Создателем, а может и пред теми, от кого исходит глас!