Реактивный лайнер кружил над Виргинией с шести утра, а в девять сорок шесть поступило первое взволнованное донесение из штаба ВМС: столкновение между специальными поисковыми истребителями и крупной флотилией советских ядерных подлодок к северу от Бермуд.
Согласно этому сообщению, русские ударили подводными баллистическими ракетами в девять пятьдесят восемь. Но позже выяснилось, что командир американской субмарины запустил крылатую ракету, не имея на то оснований, тем более в столь напряженный момент. Трудно было сказать, кто начал первым. Теперь это уже не имело никакого значения. Первый советский удар был нанесен по Вашингтону: три боеголовки поразили Пентагон, четвертая попала в Капитолий, а пятаяв базу Эндрюс. Выпущенные по Нью-Йорку ракеты за пару минут разрушили Уолл-стрит и Таймс-сквер.
Очередь советских ракет подводного базирования быстро прошлась по Восточному побережью, но в то же время бомбардировщики «В-1» летели к сердцу России, американские подлодки, окружившие Советский Союз, запускали свое оружие, а ракеты стран НАТО и Варшавского договора расчерчивали небо Европы. Русские субмарины, находившиеся в засаде у Западного побережья США, запустили ядерные боеголовки, которые уничтожили Лос-Анджелес, Сан-Франциско, Сан-Диего, Сиэтл, Портленд, Финикс и Денвер. Затем русские разделяющиеся ядерные боеголовки на межконтинентальных баллистических ракетахвоистину чудовищные монстрыулетели в сторону Аляски и Северного полюса и в считаные минуты уничтожили базы ВВС и ракетные установки на Среднем Западе и испепелили города в глубине континента. Первой мишенью оказалась Омаха, а с ней и Штаб стратегических ВВС. В двенадцать ноль девять в наушники оператора поступил финальный искаженный сигнал от североамериканских ПВО: «Оставшиеся птички упорхнули».
Одновременно с этим сообщением, означавшим, что несколько последних крылатых ракет, «Минитменов-3», было запущено из тайных бункеров где-то в Западной Америке, остатки НОРАД тоже взлетели на воздух.
Министр обороны Хэннен сидел в наушниках, через которые ему по мере обработки поступали донесения. Президент беспроводную связь снялпосле того, как погибло НОРАД. Во рту у него стоял привкус пепла, и ему страшно было подумать о черном чемоданчике, что лежал через проход от него.
Хэннен слушал далекие голоса командиров подлодок и пилотов бомбардировщиков, все еще охотившихся за мишенями или пытавшихся уцелеть в скоротечных яростных стычках на половине планеты. Морские силы обеих сторон были уничтожены, и теперь Западная Европа оказалась меж огней наземных войск. Его внимание было приковано к далеким призрачным голосам, плывшим по штормам атмосферных помех, потому что думать о чем-нибудь, кроме работы, в данный момент означало сойти с ума.
Его не зря звали Железный Ганс. Он знал: чтобы не раскиснуть, нельзя давать волю воспоминаниям и жалости.
Атмосферные вихри подхватили воздушный командный пункт, самолет резко швырнуло вверх, а потом он стал снижаться с тошнотворной скоростью. Президента вжало в кресло, он вцепился в подлокотники. Он знал, что больше не увидит ни жены, ни сына. Вашингтон стал лунным пейзажем, дымящимися руинами. В обуглившемся здании архива превратились в пепел и Декларация независимости, и Конституция, а в аду Библиотеки конгресса уничтожены труды миллионов людей. Как же стремительно все это произошлокак быстро!
Ему хотелось плакать и кричать, но он был президентом Соединенных Штатов. На его запонках красовалась президентская печать. Он вспомнилказалось, это было давным-давно, как спрашивал жену, подойдет ли голубая рубашка в полоску к светло-коричневому костюму. Он был не в состоянии выбрать галстук: решение таких вопросов давалось ему с трудом. Тогда он больше не мог думать, не мог что-нибудь анализироватьего мозг превратился в солончаковое болото. Джулиана подала ему подходящий галстук и вдела запонки в манжеты. Потом он поцеловал ее, обнял сына, и их вместе с другими семьями администрации отвезли из секретной службы в подземное убежище.
«Все это уничтожено, подумал он. Боже мой все уничтожено!»
Он открыл глаза и сдвинул шторку с окошка. Самолет окружали черные облака, пламеневшие красными и оранжевыми шарами. Из их глубины выстреливали клочья огня и пробивались молниями вверх на тысячи футов выше лайнера.
«Однажды, вспомнил он, нам понравилось играть с огнем».
Сэр? тихо спросил Хэннен и снял наушники.
Президент был бледен, его губы сильно дрожали. Хэннен решил, что президента тошнит от виражей.
Вам плохо?
На пергаментном лице открылись безжизненные глаза.
Все в порядке, прошептал он и едва заметно улыбнулся.
Хэннен прислушался к голосам в наушниках.
Только что над Балтикой сбит последний «В-1». Советы восемь минут назад разрушили Франкфурт, а шесть минут назад по Лондону был нанесен удар разделяющейся боеголовкой, доложил он президенту.
Тот сидел неподвижно, как каменный.
Каковы потери? устало спросил он.
Сведения еще не поступили. Голоса настолько искажены из-за атмосферных помех, что даже компьютеры не в состоянии разобрать их.
Мне всегда нравился Париж, прошептал президент. Знаете, мы с Джулианой провели в Париже медовый месяц. Как там?
Не знаю. Из Франции еще ничего не поступало.
А Китай?
Пока молчание. Думаю, что китайцы терпеливо ждут.
Лайнер подпрыгнул и опять снизился. Двигатели выли в замусоренном воздухе, борясь за высоту. Лицо президента озарил отблеск голубой молнии.
Ну что ж, промолвил он. Вот сейчас мы здесь. Куда мы отсюда отправимся?
Хэннен хотел ответить, но не нашел подходящих слов. У него перехватило горло. Он потянулся, чтобы опять закрыть окно, но президент твердо сказал:
Не надо. Оставьте. Я хочу видеть. Он медленно повернул голову к Хэннену. Все кончено?
Хэннен кивнул.
Сколько миллионов уже мертвы, Ганс?
Не знаю, сэр. Я бы не беспокоился
Не опекайте меня! неожиданно закричал президент так громко, что подскочил даже суровый капитан ВВС. Я задал вам вопрос и жду на него ответа: точную оценку, прикидку, все что угодно! Вы слушали донесения. Скажите мне!
В Северном полушарии, начал, дрожа, министр обороны, и стальная маска на его лице стала расплываться, как дешевая пластмасса. Я бы оценил от трехсот до пятисот пятидесяти. Миллионов.
Президент закрыл глаза.
А сколько умрет за неделю, считая с сегодняшнего дня? За месяц? За полгода?
Возможно еще двести миллионов за следующий месяц, от ран и радиации. А потом одному богу известно.
Богу, повторил президент. По щеке у него скатилась слеза. Бог сейчас смотрит на меня, Ганс. Я чувствую, что он смотрит на меня. Он знает, что я погубил мир. Я Я погубил мир.
Он закрыл лицо руками и застонал.
«Америка пропала, подумал он. Исчезла».
Ох, всхлипнул он, о нет!
Думаю, пора, сэр. Голос Хэннена звучал почти нежно.
Президент поднял мокрые глаза и остекленело посмотрел на черный чемоданчик на другой стороне прохода. Потом снова отвел взгляд и уставился в иллюминатор.
«Сколько народу могло остаться в живых после такого опустошения?» мучил его вопрос.
Нет, лучше было спросить: «Сколько народу хотело бы после этого остаться в живых?» Потому что из докладов и исследований на военную тему ему было ясно одно: сотни миллионов погибших в первые часысчастливцы. А те, кто останется в живых, будут завидовать мертвым.
«Я все еще президент Соединенных Штатов, сказал он себе. Да. И мне все еще предстоит принять одно решение».
Лайнер завибрировал, как будто ехал по булыжной мостовой. На несколько секунд он зарылся в черные облака. Во тьме врывался в окна свет вспышек и шаровых молний. Потом самолет переменил курс и продолжил кружение, уклоняясь от черных столбов.
Президент подумал о жене и сыне. Пропали. Подумал о Вашингтоне и Белом доме. Пропали. О Нью-Йорке и Бостоне. Пропали. О лесах и дорогах, о лугах и прериях, о пляжах. Пропало, все пропало.
Давайте, давайте все же приступим.
Хэннен со щелчком открыл подлокотник кресла и выдвинул маленький пульт управления. Нажав кнопку, он включил связь между салоном и пультом пилота, потом набрал свой код и повторил координаты нового курса. Лайнер сделал вираж и полетел вглубь континента, прочь от руин Вашингтона.