Ну, что, нагляделся? несколько мгновений спустя прохрипел Детлеф. Запах от его тела шёл тяжёлый, подобный запаху гниющего сыра. Будь я проклят, это и есть моя хворь! И я знаю, откуда она взялась. Твоя мать, малец, и брат мой, барон Карл, не умерли от чёрной болезни. Эту сказку придумал яи под страхом смерти велел своим людям повторять её Нет Сделав страшное усилие, барон вновь набросил на себя согревающий ворох. Полежал молча, закрыв глаза и переводя дыхание. Молча, терпеливо ждал рядом сын. Прости, ноправда есть правда Тебе было тогда четыре года. Твоя мать была мне неверна. Я давно подозревал следил однажды слуга выследил её с Карломи доложил мне. Первым делом я убил слугу, а потомпошёл туда Прости. Мы схоронили их с честью. Ты ведь бываешь у гроба матери?
Да, в день её рождения и в день смерти, по-прежнему ровно, почти шёпотом сказал Беренгар. Он более не смотрел на отца, глаза были опущены. Лишь левая щека дёрнулась тиком, когда Детлеф сделал паузу после слов «выследил её с Карлом». Короткую паузу, в которой былибешеный рёв обманутого мужа, блеск ударяющего кинжала, крики, кровь Крики и кровь его матери.
Беренгар её толком и не помнил, был слишком мал. Но так уж сложилось за много, много лет: портрет баронессы, висевший в одном из покоев замка, и её же лежачая статуя на гробнице в склепе (чёрный мрамор, тонкие опущенные веки, узкие руки, скрещённые на груди) два изображения прекрасной молодой, неулыбчивой женщины слились для Беренгара в образ, к которому он питал чувство, подобное сладкой щемящей боли. Мать стала для него святой, мученицей, взирающей на сына из загробной страны блаженных. Порою он разговаривал с ней, втихомолку плакал, жаловался на отца, пугавшего мальчика своей грубостью и бешеным нравом. Когда барон, со своей воинственно растопыренной бородой цвета меди, отдавая рыкающие распоряжения, на кривых коротких ногах тяжело шествовал по замку, Беренгар старался забиться в самый дальний угол
Слава Богу, свирепый Детлеф почти не замечал сына до его совершеннолетия, а затем услал ко двору герцога, учиться рыцарской доблести Но и там Беренгар не прекратил своих тайных бесед с матерью. Не подозревая о настоящих причинах её смерти, юноша, тем не менее, воображал мать сломанной хрупкой лилией, невинной жертвой зверя-мужа. Правда, она в своих ночных ответах сыну старалась обелить Детлефа, внушить почтение к отцу. Но ведь так и должна была говорить святая
Прости меня, малец, если сможешь
Конечно, отец, сказал Беренгар, медленно поднимаясь. Был он также бородат, крепок, широк в кости, но без того примата грубой силы, который сквозил в Детлефе, в каждом его слове и шаге. Нежность покойной матери смягчила черты молодого барона, его карие глаза умели быть чуткими и подёргиваться влагой
Но не сейчас.
С сухими, спокойными глазами и неподвижным лицом Беренгар встали молча наложил руки на шею отца. Тот не сделал ни одного движения, не начал сопротивляться или уворачиваться, даже голоса не подал. Напротив, что-то вроде слабой усмешки отразилось на лице барона: мол, понимаю, сын, и одобряю
Оставив бездыханное тело на ложе, новый владетель Гонделя распахнул наглухо закрытые двери с витражамии шагнул на балкон.
В лучах полудня сверкнул перед бароном речной простор. По берегам широкой излучины, среди лугов и рощ, курились дымки подвластных деревень. Замок, выстроенный в форме чечевицы, занимал почти весь остров посреди реки. Остров вместе с замком напоминал громадный корабль, с пятью башнями вместо мачт, плывущий против течения. Наверное, потому баронское гнездо (а от него и вся местность) издавна получило прозвание Гондельгондола Спальня Детлефа располагалась вверху трёхэтажного строения, на самом «носу» «корабля». Беренгару с детства нравилось пробираться сюдапонятное дело, в отсутствие отца, и стоять, представляя, что он на настоящем корабле, идущем в сказочные земли. Он слышал о морских походах готийских рыцарей Река, текущая навстречу, усиливала впечатление.
Высокий, мощный, блио из плотного коричневого сукна тесно облегало его торс, Беренгар стоял на балконе. Он думал о том, что не менее трёх дней уйдёт на церемонии, связанные с похоронами отца. А тем временем турнир, задуманный творителем Гальфридом, великий турнир, для которого предоставил свою столицу король Роделанда Теофил, турнир, о котором известило Беренгара чудесным образом полученное письмо, вполне может уже и окончиться. Творитель вручит другому драгоценнейший в мире приз, он же, гондельский бирюк, даже не успеет скрестить свой меч с иными искателями Чаши
Мотнув косматой головой, барон отогнал смутные мысли. Он знал силу судьбы и умел покоряться ей.
Мерным шагом через комнату, мимо отцовского трупа с задранной бородой и разинутым ртом, барон Беренгар направился к выходу.
IV
Когда разговор был окончен, Блюм так и остался стоять посреди жаркой улицы с мобильником в руке. Бессильная злость жгла изнутри, будто паяльная лампа. Он понимал, что вокруг белый день, проходят люди, оглядываются на него, но в первую минуту ничего не мог с собой поделать: стоял, вздрагивая и судорожно скалясь
Роман крепко устал от сегодняшних съёмок. Вернее, от всего вместе, вставания чуть свет, трёхчасовой поездки к подножию Чатырдага, такого же возвращения А сами съёмки? Чёртова компьютерная анимация! Торчать в холодной карстовой пещере, пялиться вглубь зала со сталактитамии делать вид, что ты заворожён соблазнительным зрелищем. Остальное они дорисуют
О да, Роман изо всех сил изображал, что перед ним из таинственной пещерной глубины появляются прекрасные и коварные феи, а сам думал о совсем другом. Например, о том, какой же всё-таки уродего герой, граф Лепрехт. Слюнтяй, маменькин сынок, который вдруг оказывается крутым, как яйцо страуса в паровом котле. Где только Яковлев выцарапал эту байду, сценарий этот?.. Но народ такие вещи любит, как выражается Катрин, «пипл хавает» Всё это сладкое дерьмовысокие слова, благородные чувства. В жизни ничего похожего нет; может, когда-то и было, но сдохло и завонялось. Остался только Сенечка Фурман, по прозвищу СпайдерменЧеловек-Паук
Что-то вроде толстой иглы укололо Блюма в сердце. На пыльной улице, обставленной заборами, негде было сесть, и он опустился на корточки. Пара местных старух, семеня мимо, вытаращилась на Романа, потом одна сплюнула: артисты, одно слово, среди бела дня уже в стельку
Спасибо мамочке, вместо того, чтобы подтолкнуть сына к занятиям прибыльным, наделить его хищной хваткой и практицизмом, сделала из сына тряпку, романтика, актёра! Ставила перед гостями на стул, заставляла вслух читать стихи: «Тигр, о тигр, светло горящий в глубине полночной чащи» Терапевт из городской больницы, мать была тщеславна и страстно желала, чтобы сын стал звездой. А Роман, вот, осмелился не соответствоватьи, хотя послушно уехал в областной центр, и окончил там театральное училище, но талант проявил прискорбно малый. Там же, в облдрамтеатре, не пошёл дальше классических ролей плохого русского актёра: «кушать подано» и «карета графа»
Как же его, бездарь, углядел Петя Яковлев? А в телепрограмме «Городок провинциальный». Есть такая на ОРТ Группа оттуда припёрлась в дальний Мухосранск; журналистка московская, баба с вывертами, решила в малом и жалком найти самое малое и жалкоевзять интервью у актёра на выходах из местной облдрамы. Каково, мол, в провинциальном театредаже не корифею, а вечному третьему слуге или четвёртому гвардейцу?.. И попал Блюм на экран центрального телевидения; и увидел его случайно, вскинув глаза от вечернего чая, господин Яковлев, и сказал жене: «Вона, блондин какой видный! А знаешь, я таким вижу нашего Лепрехта Финстервальдского»
Словом, нежданно-негадано получил Блюм одну из главных ролей в фэнтези-сериале «Чаша Жизни». И гонорар ему назначили вполне приличный, и компания подобралась хорошая. Сама Бельская играет принцессу Габриэль, этакую красивую дьяволицу; маститый старик Маркеловтворителя Гальфрида (вроде волшебника или мага), а главного героя, рыцаря Адальберта, недавно вошедший в моду Виктор Мортусов. С ними бы можно и в другие сериалы переползти, попасть в московскую обойму Живирадуйся! Но не было счастья Роману, грызла его душу страшная забота, перечёркивала дальнейшую жизнь. Лишь иногда отвлекался он, вот как сегодня, то ли приличным угощением, то ли выпивкой Потом вновь наваливалась беда. И нестерпимой сделал её тяжесть вот этот сегодняшний, последний звонок Манюрки.