Я ушла? А ты что, хотел, чтобы я осталась и легла под этого
Да ничего я не хотел. Я всё понимаю. Но и ты пойми: в нашем положении ребёнка заводить нельзя. Не беда, не старые, можно ещё подождать
Он попробовал было прижать Лину к себе, но та истерическим движением высвободилась.
Подождать?! А если после этого я вообще родить не смогу?
Ну, почему же обязательно не сможешь? Я знал женщин, которые по несколько раз и ничего, потом дети здоровые
Чувствуя, что говорит неубедительно, Виктор умолк и тоже полез за сигаретой. Скоро лишь два огонька стали видны в сгущающейся тьме. Xрипло прокричала ночная птица, и порыв ветра, прилетев с гор, тронул внезапным холодом.
II
Гальфрид, матушка, первый творитель во всей Готии, а может быть, и на всём белом свете! Триста лет назад он отогнал от Кёнигсхафена, столицы короля Германа, стаю огнедышащих драконов. А восемьсот лет назад
Это всё сказки, сынок. Люди не могут жить столько лет. Наверное, всё это делали разные творители, а приписывают одному, самому знаменитому
Лепрехт отчаянно замотал головой, так что светлые длинные пряди разлетелись вихрем.
Нет, нет, он особенный! Разве другому была бы отдана Чаша Жизни?!
В волнении он заходил взад-вперёд по залу, от одной, увешанной оружием, стены, до другой, с бычьими и оленьими головами на распятых шкурах. Сидя в красно-золотом, цветов Финстервальда, кресле с высокой острой спинкой, седая величавая графиня любовно следила за сыном.
Но самое главное, матушка, то, что он дал возможность достойнейшему завоевать Чашу! Все рыцари Готии получили от него вестьи приглашение на турнир.
Да, я помню, с лёгкой усмешкой кивнула мать. Так странно: среди бела дня, ниоткуда, в твоей спальне появляется этот свиток с печатью. А на печатиЧаша
Конечно, сказал Лепрехт, резко останавливаясь. И это значит, что я должен ехать. Немедленно! А я Не в силах скрыть отчаяние, он топнул ногой и потряс сжатыми кулаками. Наверное, я буду последним, кто приедет на турнир в Эбердорфе! Если он вообще к тому времени не окончитсячьей-нибудь победой
Тут душевная боль молодого графа стала нестерпимой, и, протянув руку к матери, тряся указательным пальцем, Лепрехт закричал:
А ты, ты знаешь, почему я столько ждал? Откладывал? Из-за кого?!
Из-за меня, сказала графиня, гордо поднимая голову с высокой причёской, взятой под жемчужную сеть.
Из-за тебя, да, мама! Лепрехт отвернулся к гобелену, изображавшему псовую охоту его покойного отца, графа Танкреда. Из-за тебя, чтобы ты не подумала, что тебя разлюбили и хотят бросить, я не женился на Эвелин. Из-за тебя
Я не просила тебя об этом, гневно прервала хозяйка замка. Её чуть раскосые синие глаза расширились, задрожали губы. Ты мог жениться, когда хотел. Ты мог уехать в любой день на свой турнир. Разве я держу тебя на привязи?
Держишь! теряя самообладание, вскричал Лепрехт. Ещё как держишь! Ты с детства приучила меня к этому: твоё словозакон! Оно выше, чем воля богов
Но разве я сказала хоть слово о том, чтобы ты не ехал на турнир?
Ты не сказала, чтобы я ехал
Графиня улыбнулась. Её руки, всё ещё прекрасные, как в ту пору, когда все скульпторы графства жаждали наделить ими статуи богинь, руки привычно перебирали чётки из голубоватой кости риноцера.
Пожалуй, и вправду пора освободить тебя, мой мальчик.
Что?!
Освободить из-под моей опеки, граф Лепрехт. Той, которая столь тяготит тебя и столь тебе необходима. Не спорь. Иногда ты бунтуешь против моей власти, но я вижу, что в целом ты доволен. А как же! Приятно чувствовать себя маленьким мальчиком, окружённым защитой и заботой Неволявнутри тебя, а не в моих делах или словах! Неторопливо поднявшись, графиня сбросила с плеч накидку из волчьего меха. Уронила чётки. Её глухое тёмно-синее платье зашуршало. Но тебе уже двадцать два, сын. Твой отец к этой поре успел вернуться из похода в Анзулу, без левой руки, зато с мешком золота О нет, я не хочу, чтобы ты был таким же. Я рада, что ты трезвее и осторожнее. Имягче, чем был он Но пора дать тебе волю. Подойдя, графиня взяла за плечи сына, твёрдо глянула в его заметавшиеся глаза. Ошибайся, получай удары и раны, живи, как взрослый, граф Лепрехт. Иначе ты скоро возненавидишь меня. Голос её дрогнул. И захочешь моей смерти. Будешь искать, как её приблизить Сказаноне возражай! Я знаю людей и знаю, что говорю. И я говорю тебе: поезжай в Роделанд, ко двору славного короля Теофила; он был другом твоего отца. Прими участие в турнире. Теперь я хочу этого. Усмешка тронула надменные губы графини; её узкое чеканно-строгое лицо стало простым, материнским. А потомженись, если хочешь. На ком угодно. Знаю, ты не сделаешь плохой выбор. Потому чтосможешь полюбить только женщину, похожую на меня!
Она легонько оттолкнула сына.
Иди же! Слугам велено не чинить тебе препятствий и выдать на дорогу всё, что ты попросишь. Собирайся, путь не близкий. Выедешь перед рассветом, дни жаркие.
Лепрехт стоял, пристыжено глядя себе под ноги. Отец его, граф Танкред, пал, защищая замок от врагов, когда единственному сыну не сравнялось и шестнадцати. Братья и сёстры умерли во младенчестве или в раннем детстве. Мужество графини, вынесшей всё это и сохранившей в целости родовые владения, не поддавалось осмыслению. Сын обожал мать, но она была права: дальнейшая несвобода Лепрехта могла обернуться чем-то ужасным для них обоих
Граф приблизился к материи, по древнему обычаю, склонив колено, поцеловал у неё сначала подол платья, а затем сухую прохладную руку.
III
Барон Детлеф Гондельский умирал.
Лёжа под пологом, среди звериных мехов и смятого восточного бархата, старый рыцарь за два дня попрощался со всеми жителями замка. Обычно суровый и замкнутый, скорый на расправу, вызывавший у своих людей скорее страх пополам с ненавистью, чем иные чувства, перед смертью барон очень переменился. Каждому, кто приходил попрощаться, будь то последний конюх или скотница, он говорил, хотя и с трудом, доброе слово; каждому, в присутствии писца-нотария, дарил деньги или что-нибудь из имущества. Детлеф уже исповедался перед священником и принял святое причастие, но после всего пожелал ещё раз увидеть сына.
Явившись в покои барона, тридцатилетний Беренгар не застал там никого, кроме отца. Непомерно раздутый своей внезапной, стремительной и странной болезнью, с лицом цвета очищенной свёклы, короткая борода растопырена, тот лежал, натянув до подбородка медвежью шкуру. Горели факелы, вставленные в кольца на стенах; в комнате было тепло, даже душно от жарко натопленного камина, но Детлефа, видимо, мучил внутренний холод. Он кутался, при этом обливаясь потом.
Поклонившись, Беренгар сел на табурет рядом с постелью. Взяв тряпицу, лежавшую в миске с водой, отжал еёи бережно утёр отцу лоб и щёки. Тот, задышав чуть легче, хрипло вытолкнул из себя:
Тебе одному могу сказать, сын, это не болезнь, а кара богов Ни один лекарь не смог распознать, чем я болен. Но конец мой, чую, наступит сегодня, ещё до захода солнца Вдруг Детлеф, запрокинув голову, выгнулся дугой на ложе; стон его, сквозь оскаленные зубы, был тих, но сказал о страшной боли. Ласково нажав ладонями на плечи, Беренгар принудил отца снова лечь, вернул на место сползшую шкуру. Да, да, до захода Я отправляюсь в ад, сыночек, в самые глубины ада, в кипящую смолу, а может, и куда похуже!..
Никто не может знать свой посмертной судьбы, отец, тихо, успокаивающе проговорил Беренгар. Ладонь его поглаживала выпростанную из-под шкуры, большую, бессильную отцовскую руку. Только богам решать, кто чего достоин.
Не жалеешь меня Говоришь точно, как наши пристеры! задыхаясь, проревел Детлеф. Кто чего достоин Xочешь посмотреть? Вот она, печать богов!
Барон разом откинул с себя меха и ткани Мокрый от пота, он был наг до пояса; разбухшее, словно налитое красным вино тело обрело вид бурдюка. Но не это ударило по глазам, отшвырнуло назад Беренгара. На вздутой, словно ошпаренной груди больного ясно читались три белых, сложной формы пятна. Сомнений быть не могло: одно из них являло силуэт мужчины с ножом или кинжалом в протянутой вперёд руке, другое напоминало лежащую женщину, в третьем пятне также угадывался мужчина. Он согнулся, ухватившись за живот