Я отпустила его шею, слишком тонкую и длинную для человечьей.
Провела руками по лицукоснулась ненавидящих, уже почти птичьих глазгорячих под моими пальцами, коснулась красивого рта. Погладила плечи Ухватилась за крылья да да его руки успели стать крыльями. И рванула изо всех сил, в разные стороны. Столько силы было во мне! Эти лебяжьи косточки, они же полые, почти пустые, легкие.
Жизнь покинула его нескоро. Хотя кровь, так и хлеставшая из ран, забрызгала весь чертог.
Это хорошо, это славно, шептала я и макала пальцы в красное. Это все изменит
Я собрала кровь последнего, я нанесла знаки на себя, и тело поддалось.
Я выла, клекотала и смеялась! Я упивалась переменой. Гордые королевичи, высокородные принцы, властители озер Востока и утеса Заката, наследники престола
Кто вы теперь? Крапива! Кто теперь я? Наследница земель, озера и Утеса, всех лесов и пажитей, а также Белых Башен у Моста. Единственная дочь и законная королева.
Я осознала себя перевертышемуслыхала море, заговорила с ветром и открыла свое тайное имяСвиристель. Тело мое стало легким, птичьимя оторвалась от земли, пусть и невысоко, и покинула чертог
Раздался удар, что-то тонкое и полое хрустнулоболь охватила меня со всех сторон ярким светом, затем обуглилась, стала гаснуть, и все прекратилось.
* * *
Зеркало, зеркало нынче померкло.
Некая тень легла с вечера над морем и лесом. Утро было слабым, и розовые его краски выглядели как бы воспалением в небесаха где воспаление, там хворь и дурная кровь.
Фрейя-Праматерь, что врачует все, кроме смерти, завещала нам разить очаг болезни: словом, огнем или посеребренным железом. У мудрой девы всегда отыщется нужное слово, огонь в очаге доброй хозяйки не гаснет; касаемо стали и серебрабез них нам не справиться.
Я видела тень, я узнала знаки, я слышала вопли в облаках, я ощутила перемены. И стоило мне покинуть Белые Башни, как поняла я, что опоздала
Дорога показалась мне длинной, а лес необычайно тихим, я поплутала по сырым мшистым полянам, обнаружила малоприятную пещеру. Прошла рядом с пепелищем. Цеплялась за кусты с необычайно длинными колючками.
Затем я умылась в ручье, три разаи подле бегущей воды злая ворожба рассеялась. Я отыскала знакомую тропинку и вскоре была у калитки.
И увидала Грид. Она преграждала мне путь и тень отбрасывала густую и зловещую.
Не ходи туда, ваша великость, пробормотала Грид нехотя. Все кончилось в этом саду. Когда начало гнилоеплод будет с ядом.
Я потрогала калитку. Доски были ледяными, хотя полдень так и сиял над нами.
Бедная девочкатолько и сказала яи вдруг расплакалась. Корзинка выпала из рук, и ее содержимое раскатилось по плитам дорожки.
Слишком многого хотела твоя сестрица, да пирует она вовеки с Праматерью, отозвалась на мои слезы Грид. Не по чину ей были шашни с колдуном, и девочка и дети. Это неправильные, ненастоящие дети, такое и жить не должно было. Ну, вздохнула Грид. Слова утомляют меня, ведь столько дел вокруг Множество дев и хозяек ждут и просят моей помощи и совета. Может, и ты ждешь?
Нет, ответила я, не стану спрашивать. К чему тревожить источник. Ведь знаю.
Это тяжело, согласилась Грид, всякое знание весомо. Поделись со мною ношей.
Этой ношей женщины не делятся, отвела я руку Птичницы. Дана каждой своя, Праматерь Фрейя знает эту тяжесть и благоволит к тем из нас, что не пусты.
Ты, ваша великость, гордячка, однако получше своей сестрицы, сказала Грид. Но такая же хитрая или мудрая, не разберу, приду смотреть много позже. Теперь, вижу, ты вынудила меня рассказать одну быличку. Ловко, ловко Это совсем новая присказка. Про двух сестер-ворожеек, что любили одного парня из своих, из чародеев. Одна любила так, что принесла нечистую жертву, пролила человечью кровьподарила колдуну личину воина из-за моря, воина, что пал от ее стрел. А всечтобы обойти запрет Праматери: «Да не будет чадо от волшбы». И про то, что родившееся оказалось вовсе не людьми, но воплощенной тьмой и злыми птицами. Там еще про то, как горевали мать с отцом, как ворожили над старшей, как колдовали над остальными И как Элле-сестра со временем заняла место на троне и в спальне
Я долго молчала.
Поставила мужа моего обычным воином и ношу в себе дитя человеческое, твердо сказала я. И когда придет пора, пойду на все. На все. Хотя бы и на старый закон. Жизнь за жизнь. Слово сказано.
Пришла очередь Грид молчать. Она вволю насладилась тишиною, потом придвинулась ко мне и положила ладонь на мой живот. Рука ее была горячей, словно нагретый солнцем камень.
Пусть будет благополучна и прекрасна, произнесла Грид. Слово услышано.
Прекрасна, откликнулась я. Черные волосы, синие глаза умница.
Румянец, не забудь про румянец, ваша великость, подхватила Грид. Здоровые детирумяные.
Да, красивый румянец на нежных щеках.
Ваша великость, ты назовешь ее
Маргрет, ответила я. Она будет королевой.
Великой королевой, уточнила Грид. Даже отсюда я вижу золотое платье Многие мужи померкнут в его сиянии.
Да будет так, попросила я.
Смотри, ваша великость, сказала мне на это Грид. Гляди, что кот принес! Это же свиристель, чумной дрозд! Недобрый знак, они являются аккурат перед мором, от них-то вся хворь и происходит. Я успела первойприхлопнула нечисть. Теперь сожгу мерзкую птицу
Не забудь развеять пепел, ответила я.
Павел МайкаТам трудись, рука моя, там свисти, мой бич(Перевод Сергея Легезы)
Май 1951 г., тридцать шестой год Предела, первый год Мира
Стшельбицкий кружил вокруг расчлененного трупа, фрагменты которого были разбросаны по всей спальне. При этом, кажется, издавал звуки, не слишком-то уместные в данной ситуации. Переходил он от задумчивого «ну-ну» через выражающее недоверие «о-ля-ля» к искренне удивленному «а чтоб меня!». По крайней мере столько удавалось понять по шевелившимся губам бывшего городского палача, нанятого после воскрешения краковской полицией в качестве специалиста в области необычных смертей.
Мастер Стшельбицкийвозможно, и не имевший соответствующего медицинского образования, зато обладавший немаловажной в таких случаях практикой, говорил что-то еще, но остальным полицейским, собравшимся в спальне жертвы, не хватало знаний, чтоб по движению его губ прочесть фразы более сложные. А не слышали они его слов из-за воплей, которые этажом выше неутомимо извергала из себя перегнувшаяся через подоконник соседка убитого.
Кара Господня с этими топтунами! орала она в священном возмущении. Да ты хотя б ноги вытри, тупарь ты державный! Кто знает, куда ты нынче ими влезал, сельдь ты гнилая!
Возмущение ее порой сменялось хвалой, возносимой к небесам, которые-де «смилостивились наконец-то, прибрав из мира сего крест в виде сукина сына Радзишевского», а посленеминуемо уступало место удивлению, «что не пала еще кара на прочих сукиных детей».
«Сукин сын Радзишевский» в противоположность соседкемолчал. Он-то мог и помолчать: выражение ужаса на его искусанном лице говорило само за себя. Что бы ни произошло с убитым, случилось это с ним неожиданно, внезапно и страшно.
Очень интересное дело! заявил наконец Стшельбицкий, поднимаясь на ноги. Теперь-то, принимая во внимание потребности коллег, говорил он своим привычным гулким голосом человека не просто уверенного в себе, но и радующегося жизни во всех ее проявлениях. Этот вот дурашка был загрызен стаей гномов или каких других малоросликов. И похоже, не только ими.
И все это сделали гномы? удивился подкомиссар Яцек Брумик, стоя над зрелищно приконченной жертвой и все еще не вполне контролируя цвет собственного лица.
А убийце на сей раз нельзя было отказать в том, что смерть он устроил предельно зрелищную. У Радзишевского не просто были искусаны лицо, руки и ногиего перегрызли напополам. Торс покойного все еще лежал в драматической позе на постели, в то время как часть живота вместе с бедрами и ногами убийца оставил метром дальше, при случае откусив и одну из ног. А еще убитому отгрызли руки. Одна из них высовывалась теперь из-под кровати, а вторую занесли аж в прихожую.