Они съели по порции гуляша, а когда выходили, Брумик снова оглянулся на двух лучшихесли верить статистикедетективов Кракова. Те яростно о чем-то спорилито есть Гиполисюк витийствовал, а Куликовский время от времени бурчал что-то невнятное. Почувствовав, что на них смотрят, ксендз приветственно вскинул стакан, а Куликовский осклабился Брумику и подмигнул.
* * *
Не понравился мне тот профессор, вспомнил Брумик, когда они заново листали свои заметки. Дурной у него взгляд.
Они сидели в отведенном для них кабинетике. Сперва должны были занять всю ратушную башню, но потом, со временем, туда принялись впихивать все новые и новые отделы, пока все не закончилось тем, что у них остались только комнатушка без окон и большой подвал, в котором Стшельбицкий держал свои препараты и резал покойников.
Ученый, фыркнул Корицкий. Все они глядят, словно безумцы, и используют непонятные слова. Хрен там в них пользы. Пойдем-ка к нашему мастеру четвертования. Уже бы ему пора что-нибудь узнать.
Стшельбицкий, обычно гордый, словно павлин, на этот раз выглядел сбитым с толку. Сидел, упершись локтями в столешницу, на которой разложил остатки Радзишевского, и молча на них таращился.
Поймал ты меня, пан сержант, пробормотал. Поймал ты меня, потому как на этот раз ничего не вижу. Никакой серы, никаких чертовых испарений. Мурашечки мои, указал на заколдованный муравейник, рабочие которого анализировали для него следы, словно под кипятком шустрят, но и они тоже ничего не сумели найти. Есть слюнаи только. Сейчас они ее исследуют. Я сделал слепки следов от укусов и теперь просто дурею, потому что они все одинаковые.
Одинаковые, агаодни меньше, другие больше! разозлился Брумик, который надеялся, что палач даст им хоть какой-то след.
А вы надо мной не смейтесь, комиссар. Размер у них разный, зато формаодна. Понимаете, господа, это словно одна и та же челюсть, только разных размеров.
То есть это не гномы-людоеды и не великан? обрадовался Корицкий.
Нет, проворчал палач. Разве что все они близнецы. Гномы-близнецы купно со своим близнецом-великаном, а к тому же ещевсе людоеды. Я многое повидал, но на такой теории настаивать не стану.
И никакой кошачьей шерсти? выстрелил вслепую Брумик.
Кошачьей? Полагаете, коты его порешили? Нет, никакой шерсти. Ни собачьей, ни кошачьей, волчьей или хотя бы беличьей. Лишь человеческие волосы, одинаковой формы челюститолько разной величины. Пока мурашики мои чего-нибудь не обнаружат, отправляйтесь искать другие следы.
* * *
И они пошли. Брумик искал по приютам и госпиталям следы женщин, брошенных убитым. В некоторых заведениях его знали неплохо, поскольку он уже с месяц искал свою первую неразделенную краковскую любовьмилую соседку, что пропала вскоре после того, как стала его информаторкой.
Корицкий же отправился на обход местных карточных притонов. Начал он, впрочем, с легального казино, что находилось на первом этаже дома на Славковской улице. Богачи со всего мира фланировали там в сопровождении красавиц, увешанных драгоценностями, которые стоили побольше годового жалованья простого сержанта полиции.
В таком месте он, в своем костюме, пообтрепавшемся во время прогулок по брусчатке краковских кварталов, в галстуке, который Корицкий никогда не мог правильно завязать, в ботинках, с их просто невероятной способностью притягивать к себе страшнейшую грязь, с немодными усами и выписанным на лице упорством, со всем этим он был здесь чужаком. Глаза его не сверкали подобно глазам здешних завсегдатаев блескомни жадным, ни похотливым. Руки его были в царапинах, губысухие. Брился он, лишь когда вспоминал о бритье, а случалось это не каждое утро.
Ничего странного, что двое горилл, затянутых во фраки, о каких Корицкий и мечтать не мог, увидав его, напрягли мышцы и скривили лица в гримасах, предназначенных для бродяг и бездомных собак. Корицкому они казались несколько жирноватыми, чтобы нормально выживать в кварталах похуже этого. Но здесь, с румянцем на всю щеку и с набриолиненными черными волосами, зачесанными вверх, с черточками усиков столь тонкими и ровными, что казались нарисованнымивыглядели они серьезной силой. По крайней мере для непрофессионального глаза.
Сержант некоторое время прикидывал способы, с помощью которых сумел бы сделать так, что в несколько секунд два эти болвана скатились бы по красной дорожке, выстилавшей мраморную лестницу. А потом улыбнулся и махнул перед их носами бляхой.
Это ничего не меняет, сказали они одновременно, оба довольно глубоким баритономодновременно вежливо, но презрительно.
Братья Кемпинские, да? Я о вас слышал. Вернее, о двух похожих на вас близнецах: говорят, скрывались от мобилизации из-за сифилиса, которым обзавелись, пытаясь сколотить состояние как альфонсы. Правда, и с этим были проблемы, поскольку собственные девки накидали им по ушам.
Это было давно, сказал один из них.
Это ничего не меняет, уперся второй.
Слушайте, парни. Я могу войти туда по вашим стонущим телами тогда будет стыдно и вам, и вашим шефам, и их гостям. Естественно, хозяин этого благородного заведения пожалуется потом на меня, а шеф моего шефа станет лить дерьмо ведрами, и раньше или позже оно дотечет и до меня. Я не получу месячной премии или что-то в этом духе. Вот только будет ли проще от этого вам, поломанным и безработным?
Ты такой вот самоуверенный, а?
Здесь? Против вас? Видите ли, парни, когда ваши толстые, дрожащие жопы получали пинки от девок, я херачился с русскими, марсианами, Вечной Революцией и со всем, что выходило из адских глубин. Поэтомуда, я в себе уверен. Могу спустить вас с лестницы, но можем просто вежливо поговорить. Как предпочтете?
В любой другой день он наверняка вел бы себя по-другому. Во-первых, с ним был бы Брумик, а молодой подкомиссар обычно выказывал чрезмерное уважение к официальным полицейским процедурам. Во-вторых, существовал шанс, что и сам Корицкий, менее раздраженный совершенно неудачным пока расследованием, оказался бы Корицким более милым. Однако слишком многое нынче шло не по задумке сержанта, и он все чаще испытывал искушение отыграться на ком-нибудь из-за своего разочарования.
К счастью, шеф смены «Казино Мастеров» обладал интуицией, позволявшей решать проблемы раньше, чем становилось слишком поздно. Он материализовался позади охранников, скользнул меж ними и, запрокидывая голову, чтобы заглянуть полицейскому в глаза, спросил, чего уважаемый, собственно, желаетведь не жетонов же для игры или возможности испортить настроения гостям.
Стефан Радзишевский. Хочу о нем услышать. Что знаете?
Довольно много, чтобы его сюда не впускать, скривился шеф смены. То есть если бы он сюда пришел. Но он из дома не выходил.
Боялся кого-то?
Ага. Города и улиц. А чего вы хотите? Страдал он этой как ее агорафобией.
А если без абракадабры?
Боялся открытых пространств, господин ученый. Как видел что-то, не ограниченное стенами, так и обсыкался от страха. Поэтому играл только у себя.
И всегда выигрывал, верно?
Не всегда. Но часто. Если бы выигрывал всегда, то не находились бы фраера, которые бы с ним играли, верно?
Ну, не знаю. К вам же приходят постоянно. А если он здесь не бывал, то откуда ты его знаешь?
Работа такая. О некоторых людях знают. Теперь уже знают и о вас.
Я аж трясусь весь. Кто-то из клиентов мог его знать?
Из наших? Нет, не та лига. Ищите по притонам.
А вы, братья? Знали его?
Им играть нельзя, ответил за охранников шеф. И никому, кто здесь работает.
Даже по старым временам? не сдавался Корицкий.
Знаем, как этот штемп выглядел. Чтобы его не впускать, на этот раз говорили они по очереди: по фразе. И все.
Поскольку все равно пришел он сюда лишь формальности для, чтобы никто не придирался к рапорту, Корицкий не стал дожимать. Ушел не прощаясь, раздумывая только вот над чем: имеет ли какое-то значение тот факт, что шеф смены был в курсе болезни жертвы.
Ни в одном из игровых притонов большего он не узнал. Все смотрели на него криво, играли мускулами, цедили угрозы, а потом выражали радость от смерти жертвыи даже ставили соточку водки за здоровье убийцы. Признавались, что у Радзишевского были не все дома и что из дома-то он старался не выходить, поскольку как видел небо, так и начинал паниковать. Нет, он не соблазнил ничьей сестры или жены, уж они-то в курсе, как держать своих женщин подальше от таких. Соблазнял он чаще всего провинциалок, которые не знали ни жизни, ни города.