Простите, мачеха, миролюбиво сказала я. Вы так любите музыку Я думала, вам приятно будет узнать, что я стремлюсь походить на вас.
Мой отец поднялся на ноги и подошел к нам:
Дония, дорогая, по-моему, нет ничего плохого в том, что Эхо пробует научиться играть на фортепиано. Я думаю даже, что ты могла бы позаниматься с ней?
Об этом и речи быть не может! вспыхнула мачеха. Ты слышал, как она запиналась и путалась в нотах? Слышал? У нее мозгов не хватит музыкой заниматься!
Я встала с крутящегося стульчика, направилась к двери и сказала, обернувшись возле нее.
Я не буду учиться музыке. Это будет намного приятнее, чем слышать вашу бездарную игру.
Затем я поднялась в свою комнату, открыла статью о том, как следует обрабатывать и забинтовывать раны, и читала до тех пор, пока моя свеча не догорела дотла. И сколько бы ни стучал в мою дверь отец, сколько бы ни требовал, чтобы я вышла и извинилась, я ему не открыла.
Спустя несколько недель чувство вины все же заставило меня попросить прощения у Донии. Она в ответ лишь фыркнула и сказала, чтобы я никогда больше не прикасалась к ее вещам без спроса.
А пианино после этого в основном стояло без дела, собирая на себе пыль.
А спустя еще несколько недель начали приходить письма от отцовских кредиторов. В основном они поступали на адрес нашего книжного магазина, но некоторые доставлялись и в коттедж. Поначалу я не поняла, что это не обычные счета и уведомления, но потом разобралась. От отца требуют, чтобы он выплатил, причем немедленно, какие-то немыслимые суммы денег. При этом одни кредиторы угрожали ему огромными штрафами, другиетюрьмой. Я пыталась поговорить об этом с отцом, но он только отмахивался от меня и повторял, что это все ерунда и кредиторы раздувают шум из ничего.
Но однажды утром я зашла в подсобку магазина, чтобы убрать туда несколько книг, и застала своего отца в тот момент, когда он вытаскивал спрятанную под половицами шкатулку с мамиными драгоценностями. Шкатулка была почти пуста, если не считать одного кольца с изумрудом и золотого ожерелья.
Отец виновато опустил голову и беззвучно заплакал. Желая утешить его, я опустилась рядом на колени, обняла за дрожащие плечи.
Мы разорены, Эхо, сказал он, когда немного успокоился и уже снова мог говорить. Разорены полностью и бесповоротно.
Это из-за новой мебели, да? И из-за пианино?
Из-за дома. Я думал, что смогу справиться с платежами, и, наверное, даже смог бы, если бы наши дела шли немного лучше, но он тяжело вздохнул. Мне просто хотелось, чтобы твоя мачеха была счастлива, и я взял в долг больше денег, чем смогу когда-либо вернуть.
А что мы можем сделать?
Вот, отец достал из шкатулки кольцо и ожерелье. Продадим ожерелье. Но это он протянул мне кольцо. Я всегда хотел, чтобы это кольцо было твоим.
Я прикусила губу и осторожно надела кольцо себе на палец.
Родя рассказал мне про университет, добавил отец, сжимая мои руки в своих огромных ладонях. Я думаю, это просто замечательно. Я горжусь тобой, Эхо.
Но они мне пока что не ответили.
Еще ответят, вот увидишь. Я знаю, что все будет хорошо.
Я обняла отца, поцеловала его в щеку и негромко спросила:
Скажи, сколько ты на самом деле задолжал?
Любовь моя, нам придется продать пианино, сообщил Донии отец, когда мы сидели за ужином.
Должны? Продать? У мачехи задрожал подбородок.
Я стиснула зубы, запрещая себе напоминать о том, что она неделями не прикасалась к инструменту.
Да, должны, отец потянулся через стол и взял Донию за руку. А еще какое-то время нам придется пожить намного скромнее, чем мы привыкли. Прости меня, моя дорогая, я не должен был покупать больше, чем мог бы заплатить.
Конечно, ты не должен был, шумно захлюпала носом мачеха.
Но это же не он начала было я, но отец поднял руку, чтобы остановить меня, и, вероятно, очень мудро поступил, а то бы я такого сейчас наговорила!
Это целиком и полностью моя вина, перебил он меня. Постарайтесь как-нибудь потерпеть, это продлится не слишком долго, всего лишь год или два.
Год? Или два? взвизгнула Дония.
Но разве это срок для такой большой любви, как наша с тобой? спросил отец.
В эту минуту я готова была возненавидеть его за то, что он так сильно любит Донию. Ведь она сама думает только о себео том, чтобы ей комфортно жилось.
Мы продали пианино и один из диванов. Понемногу, по кусочкам отец расплатился со своими кредиторами, заложив наш книжный магазин. К концу лета наш магазин уже полностью принадлежал банку, которому отец должен был выплачивать арендную плату из наших заработков. Честно говоря, наш магазин никогда не был слишком прибыльным, а тут еще неурожай случился, и люди совершенно перестали тратить деньги на книгиих едва-едва хватало на еду.
Арендную плату мы выплачивать больше не могли.
В первый день осени отец навсегда закрыл наш магазин, а за ужином рассказал мне, Роде и нашей мачехе о своих дальнейших планах.
Мы уже съели чечевичную похлебку, в которой плавало совсем немного ветчины, и теперь прихлебывали чай, сидя возле камина. Рядом со мной устроился Родя. Таким обеспокоенным, как сегодня, я его не видела еще никогда. Обучение у часовщика он должен был завершить к концу года, и мог бы попробовать открыть собственную мастерскую в каком-нибудь другом городкеесли, конечно, местный часовщик не захочет оставить его у себя помощником. Но все шло к тому, что брат вскоре покинет нас и наш городок.
Я решил отвезти в город свою коллекцию редких рукописей и древних карт, сказал отец. Если мне удастся найти на них подходящего покупателя, можно будет на долгое время забыть все наши тревоги.
Почему же ты раньше об этом не подумал, Питер, дорогой? поджала губы Дония.
Мой отец окинул ее долгим внимательным взглядом, прежде чем ответить.
Потому что это наша самая последняя надежда. Кроме рукописей и карт у нас вообще ничего не осталось, моя дорогая.
Мы с Родей попытались уговорить отца, чтобы он разрешил вместо себя поехать в город одному из нас, но сделать этого не смогли. Отец остался непреклонен и сказал, что поедет сам. Он обещал написать Донии письмо, если дела задержат его в городе дольше, чем на три недели.
В тот вечер мы засиделись допозднаразговаривали, пили чай перед камином. Пожалуй, впервые за все время я почувствовала, что мы четверонастоящая семья. Мне очень не хотелось, чтобы этот вечер заканчивался, но наконец встал и ушел Родя. Следом за ним отправились спать отец с Донией, а я осталась и задремала прямо на ковре перед камином. Утром в гостиную спустился отец. Он накрыл меня одеялом, поцеловал в лоб и сказал:
Ничего, мой ягненочек, увидимся недели через три.
Я снова провалилась в сон и увидела в нем волка.
Через три недели отец не вернулся.
И письмо не прислал. Закончился месяц, как он уехал, и к этому времени Дония уже была сама не своя, места себе не находила. Меня все сильнее начинал охватывать страх.
Прошло еще две недели, и я отправилась в мастерскую часовщика, где нашла сидящего на табурете за рабочим столом Родю.
Какое-то время я наблюдала за тем, как брат чинит чей-то будильникприпаивает на шестеренку новый латунный зубчик вместо сломавшегося, затем снимает тонкую стружку, подгоняя колесико к механизму. Наконец, Родя установил зубчатку на место, и часы пошли.
В последнее время дороги очень плохими стали, размытыми, сказал он, поглядывая то на меня, то на тикающие у него в руках часы. Сама понимаешь, Эхо, дожди. Вероятно, письмо где-нибудь застряло или вообще могло потеряться.
Брат старался успокоить меня, но я хорошо уловила скрытую тревогу в его голосе.
Родя поставил оживший будильник на стол, вынул лупу из своего глаза и добавил.
Если не будет никаких вестей до конца недели, я напишу письмо в городрасспрошу об отце тамошних книготорговцев. Но я уверен, что с ним все в порядке, правда.
До конца недели никакой весточки от отца не пришло, и Родя отправил свои запросы. Но и тут ожидания оказались напраснымиоказалось, что никто из городских книготорговцев с нашим отцом не разговаривал и даже не видел его.