- Это потому, что я отказался от наибольшего дара, что могли подарить боги, -сказал он однажды, когда его спросили о том, почему он не возьмет еще одну жену и не обзаведется, наконец, сыном. - Они прокляли меня, за то, что позволил ей остаться. И будет нечестно обрекать на смерть еще одну женщину. Все знали, о ком он говорил. И шептались, что это не боги, а Гесса Колдунья прокляла Олафа Удачливого. И пусть он стал ярлом, а корабли его всегда возвращались полными добра и в том же количестве, что отплывали от берегов Норэгр, но он все равно не знал покоя. Да и может ли обрести покой тот, чье сердце осталось на далеком берегу Фракии.
Зато Инглин досталась вся любовь отца. Она не знала нужды, а все ее капризы исполнялись тут же. А когда отец порывался оторвать голову Хальвдану, то именно Инглин отговорила его. Заверив, что рада замужеству.
Даже сейчас, стоит сказать одно слово и отец бы вызвал Хальвдана на суд богов. Но Инглин не пошла бы на это. В руках отца уже не было прошлой силы, а лишить его жизни... Даже если он и отправится в Золотые Чертоги. А ее Хальвдан сможет изгнать. Даже не смотря на то, что рожала ему сыновей.
С этими совсем не праздничными мыслями Инглин и вышла в пиршественный зал. Но едва на лицо упал свет - тут же улыбнулась, как привыкла, едва. Чтобы к серости ее лица не добавились проклятые морщины. Обвела взглядом то множество народа, что съехалось со всей округи, дабы пировать под крышей дома ярла Олафа Удачливого.
Их было великое множество. Воины и простые бонды, их жены и дети. Были и бродячие скальды, что по проходу праздников разнесут в своих висах и кенингах весть об удаче вернувшихся из похода воинов. И станут петь о красоте Инглин Огненнокудрой. А дочь ярла не смела показать перед ними слабости. Дочь великого прославленного воина должна сохранить свое обычное, чуть холодное, выражение лица.
Именно такой, холодной и неприступной она подошла к отцу, и улыбнулась, глядя в серые, как сталь его меча, глаза. Но он не взглянул на нее. Смотрел в зал, и лицо его выражало недоумение и неверие в то, что видел.
- Ты словно увидел свою фьюлью, - усмехнулась она, глядя как округляются его глаза, и резко развернулась.
- Боюсь, что так и есть, и боги призовут меня совсем скоро.
- О чем ты? - нахмурилась Инглин.
- Скажи дочь, ты видишь девушку с темными волосами и огромными глазами в лисьем плаще? Или мне следует готовиться к погребальному костру?
Инглин отыскала взглядом ту, о ком говорил отец.
- А, нет! Не спеши в Золотые Чертоги. Пируй сегодня здесь. Это фракийская вельва, что Хальвдан привез с собой. Ее называют Бертой Фракийкой, - и тут же встрепенулась. - Ты знаешь ее?
Но отец не ответил. Он спустился с возвышения и прошел сквозь толпу, словно его дрэкки, разрезая ее клином. И остановился в шаге от девушки, что дочь назвала Бертой Фракийкой. Поначалу он подумал, что это и правда боги послали ему предупреждение о скорой смерти в образе той, что годами занимала его мысли. Но теперь видел, что это не так. Девушка была из плоти и крови. Смеялась, подставляя горячему очагу озябшие пальцы. И куталась в меха, прячась от холода. Отвечала на шутки Рыжего Ульва и Бьерна Кормчего. Но завидев ярла, умолкла, прищурилась, словно старалась увидеть что-то не видимое другим.
- Так вот ты какой, ярл Олаф Удачливый, - улыбнулась она и заметила, как что-то мелькнуло на лице старика. Досада?
Берта жутко нервничала, отправляясь на Йольский пир в дом того, кто был ее дедом, и которого не видела ни разу. С одной стороны было страшно встречаться с ним. С другой - интересно, кто тот человек, которого Гесса, которую в Норэгр знали как Колдунью, прождала всю свою жизнь.
Годы пощадили его. Серебро в его бороде еще не стало молоком. А движения не были старческими. Хотя и Хельги Жрец двигался так, словно годы проходили мимо него. Его взгляд был остёр и, можно быть уверенным, что рука еще способна держать оружие. Но в глазах не было юношеского огня. Его заменила старческая мудрость.
- Скажи, что я не выжил из ума и ты не Гесса по прозвищу Колдунья, - сказал он хриплым от волнения голосом.
- Нет! - мотнула головой Берта. - Но я хорошо ее знала.
Теперь и ярл видел, как жестоко обманули его глаза. Берта Фракийка была и правда похожа на его Гессу, но гораздо выше, черты лица мягче, а сама казалась моложе той вельвы, что он знал.
- Поговаривают, что и в твои глаза посмотрела Фригг при рождении? - спросил Олаф, не в силах подобрать нужные слова.
Берта поморщилась, словно хлебнула кислого эля.
- И это все, что тебе интересно? - спросила Берта, не скрывая досады.- Да! Я тоже избрана богами, как и моя бабка. Хочешь, чтобы я рассказала о ней?
Олаф не знал, хочет ли. Он никогда не знал страха в бою, но сейчас боялся. Меньше всего ему хотелось знать о том, как сложилась судьба Гессы. Неведенье лучше правды, какой бы она ни была. Он часто представлял, как там вo Фракии Гесса Колдунья стала чьей-то женой. И ярость растекалась по его жилам. Или наоборот, что она осталась одна и несчастна. Но тогда и Олаф тосковал и запивал тоску элем. Даже жены и рабыни не смогли развеять воспоминание о жарких ночах, что подарила ему когда-то фракийская вельва. А время не стерло память о ее ласках и стонах.
- Позже ты расскажешь мне о ней, - сказал ярл Олаф. - А пока пора праздновать Йоль. Иначе инеистые великаны придут к нашим домам.
Берта кивнула. Не такой она видела эту встречу. Но и на другую не рассчитывала.
- Пора поджигать костры, ярл Олаф, - подошел к ним седой воин, имя которого Берта не знала.
Но и он не сводил глаз с лица вельвы. Словно не верил им. И Берта вздернула подбородок и улыбнулась ему, будто подтверждая его догадку.
- Ярл, тебе не стоит задерживать людей, - сказала она. - Мясо лучше есть горячим, а эль пить холодным, если не хочешь, чтобы гости твои роптали.
Олаф отвел глаза и направился мимо все так же улыбающейся девушки. И только когда почти все гости, накинув на себя звериные шкуры, чтобы защитится от темных злых духов, которые особенно злы в Йольскую ночь, покинули дом, улыбка ее померкла.
- Сегодня нельзя грустить, Берта. На рассвете родится молодое солнце. Не пускай в мысли темноту, что особенно сильна в эту ночь, - сказал Бьерн, обнимая ее за плечи, и Берта снова улыбнулась.
И правда, не стоит грустить о прошлом. К тому же ничего не изменить, так зачем ворошить раны, что давно остались только шрамами? К тому же не ее.
А потому Берта веселилась со всеми. Танцевала у костров под бой барабанов и песни лиры и тагельхарпы. Принимала благословение великих богов, что каплями крови жертвенного быка разлетались над толпой с руки Хельги Жреца.
И только когда во рту стало сухо, а тело разгорячилось так, что она то и дело порывалась снять лисий плащ, Берта покинула площадь, чтобы хоть немного промочить горло.
Бочка с водой нашлась не так далеко, и девушка зачерпнула воды, утоляя жажду.
- Знаешь ли ты, как опасна Йольская ночь, Берта, - спросил низкий чуть хриплый голос, который она узнала бы и на поле битвы. - В ней таятся темные альвы, что утаскивают молодых девиц. Потому и не отходят от костров далеко. Только колдуньи не боятся темноты этой ночи.
Берта повесила опустевший ковш обратно на бочку и развернулась лицом к говорившему. Он давно бросил шкуру с оскаленной головой волка, и только лицо его так же осталось перемазано сажей.
- Ты боишься за меня, Хальвдан? Или меня? Я уже не раз говорила, что не знаюсь с колдовством, - сказала Берта и попыталась обойти его, чтобы снова вернуться к гуляниям.
Но не получилось. Руки Хальвдана крепко обхватили ее стан и сама не заметив как Берта оказалась прижата к грубо обтесанной бревенчатой стене.
- Лучше бы ты зналась с колдовством. Проще было бы объяснить то, что твориться со мной, - прошептал Хальвдан у самых ее губ, и сердце Берты ответило на эти слова таким гулким стуком, что кровь прилила к щекам, а в голове зашумело.
- Тебя ждет жена, - сипло сказала она, чувствуя, что во рту снова пересохло, словно и не пила воды совсем недавно.
- Как я могу думать о ней, если все время ищу тебя взглядом?
- Что ты хочешь от меня? - устало спросила Берта.
Но вместо ответа его губы накрыли ее, и тело мимо воли откликнулось уже знакомым ей жаром, не меньшим, чем от Йольского костра. Берта не могла оттолкнуть его, слишком неравны были силы. Да и если говорить по правде, не хотела. Ее мысли разлетелись, как стая испуганных воробьев, и остались только чувства, что сжигали ее изнутри. Пожар, что горел в животе и не давал дышать. Скрипнула дверь за спиной, и они оба ввалились в клеть, где хранилось сено для скота.