Добрыня эту весть воспринял с сомнением. Знал, что даже если Малфрида и появится, то никак уж не старухой. Ибо его мать умела находить в диких местах источники с живой и мертвой водой, дающие силу и младость. И пусть поговаривали, что вода та давно иссякала, но даже в этом случае не могла Малфрида так состариться, чтобы ее в кресле пришлось носить. Он и Владимиру то сказал: самозванка это и нечего с ней церемониться. Однако Владимир не соглашался, заявил, что проверил, настоящая ли Малфрида перед ним. Знал он о бабке-чародейке нечто, что только Добрыня ему рассказывал. Вот и поглядел на ее руку
Посадник как услышал про это, так сразу велел провести его к чародейке. Да только исчезла та, как и не было ее никогда.
Добрыня в тот раз только посмеялся над доверчивым Владимиром. А тот хмурил соболиные брови, смотрел из-под светлой челки и все твердил: она это была, бабка его Малфрида. Сказал, что сердцем почуял, что они родня, потому и поверил в то, о чем его колдунья предупреждала. Ибо она сообщила Владимиру, что брат его Ярополк Киевский настолько очарован своей женой гречанкой Зоей, что по ее воле стал христианином да еще и привечает сих почитателей Распятого в своем граде на Днепре. Ну, Добрыня знал, что еще раньше княжич Ярополк под влиянием бабки Ольги к христианству склонялся, теперь же, как уверяла какая-то старая ведьма, он полностью находился под влиянием Зои. Причем Малфрида еще и обещала Владимиру помочь своим чародейством, если он на Ярополка охристианившегося пойдет. Ну и что с того, что обещала? Вон же сгинула, причем и понять никто не смог, как это произошло. Добрыня посоветовал любимому сестричу всяких самозванок не слушать и очертя голову никуда не кидаться.
Но тогда и впрямь ни Владимир, ни его дядька Добрыня о том и не помышляли. Это позже у них вражда с Киевским князем вышла, окончившаяся гибелью Ярополка. Однако когда они на Киев уже шли, никакая Малфрида к ним не явилась. Вот и решил Добрыня, что просто чудила какая-то старуха, возомнившая себя великой чародейкой. Но свои сомнения посадник старался не высказывать, особенно после того, как понял, что служившие Владимиру варяги очень ценили, что к их предводителю вещая колдунья являлась. Ну да в чем эти пришлые разбираются? Они даже уверяли, что к Владимиру его мать-старушка прибывала, исходя лишь из того, что, обращаясь к старухе, князь почтительно называл ее «матушкой».
А теперь еще и эта девка из вятичей уверяла, что Малфрида стара годами. Что же такое с матерью Добрыни приключилось за эти годы, раз так одряхлела? И она ли это? В воспоминаниях Добрыни его родимая была дивной красавицей, такой, что мужчины ей вослед оглядывались. В любом случае он еще отроком был, когда она навсегда исчезла из его жизни.
И вот теперь ему необходимо разыскать ее, причем сам он еще не ведает, чем эта встреча обернуться может. Да и как-то неприятно было думать, что родимая до того дошла, что кровавые жертвы какому-то чудищу приносит. Но если это все же Малфрида, если из-за ее ненависти ко всему христианскому творит она зло и наслала морок на Новгородскую землю Тогда Добрыня и впрямь забудет, что Малфрида его родительница. И сам решит, как с ней разделаться.
Сава, ты так и не вспомнил ту, кого в бреду Малфридой называл? спросил он утром спутника.
Сава смолчал. Потом просто ушел. А посадника отвлекла его ночная лада, принесшая ему умыться и чистое полотно. Девушка смотрела на бояна сияющими глазами, и как тут было об этом беспамятном святоше думать, когда у нее такие веснушки на носу, кудряшки русые вьются из-под подвесок на висках, а рубаха расшнурована на груди и видна соблазнительная выемка между белыми холмиками.
Отвлекся Добрыня, увел свою милую в дальние заросли. А не надо было этого делать. Ибо когда вернулся, то шум и гвалт стояли в селении, а еще вчера такие добродушные вятичи теперь таскали и пинали отбивавшегося от них Саву.
Добрыня не стал кидаться в толпу, а громко ударил по струнам, привлек внимание к себе. Мужики остановились, все еще тяжело дыша, бабы перестали визжать.
Да что же вы творите, люди добрые? шагнул вперед Добрыня. Пошто парня моего такой лаской привечаете?
Мы думали, он наш. Думали, сварожий внук, а он за тем дубом Христу своему молился.
И что с того? Мы с ним с Днепра идем, там многие сейчас Распятого почитают. Вот и Неждан мой увлекся. Ну, походит немного по свету, и сойдет с него дурь.
Такой ответ озадачил вятичей. Но не успокоил. Кто-то ехидно спросил:
А может, и ты, боян, крест на теле носишь?
Ношу, конечно, распахнул ворот Добрыня. А еще ношу знак Перунамолнию-зигзагицу. При мне также Велесово колесо и торсхаммер варяжский. Есть и щучья голова из земель финнов-колдунов. Мы ведь люди бродячие, нам важен тот бог, в земли которого вступаем.
Он продемонстрировал свои нательные обереги растерявшимся вятичам, и многие даже понимающе закивали. Но местный старейшина вдруг сказал:
Мы тебя понимаем, боян. Однако что ты скажешь на то, что твой парень носит только знак креста? Да еще и молится Распятому в наших лесах, на нашей земле!
И вятичи опять зашумели.
Мнимый гусляр примирительно поднял руку:
Я разберусь со своим парнем. Молодой он, глупый. А молодые обычно с жадностью тянутся ко всему новому. Думаю, ваши старейшины это знают. Он даже подмигнул одному из солидных седых мужей, и тот невольно кивнул в ответ. И добавил: так и есть, с молодежью нужен глаз да глаз, они считают, что умнее хранящих мудрость старейшин, и кроят все на свой лад.
И тут вперед вышел сгорбленный старичок, затряс перед носом гусляра скрюченным пальцем.
Не наш ты, вот и не ведаешь, что несешь. Нельзя твоему парню тут ворожить по-христиански. Так он чары лесные может развеять. Нас об этом Малфрида предупреждала. Потому и гоним служителей Распятого куда подальше. Мы даже с Ящером лютым согласны сжиться, но христиан ни за что привечать не станем. А ты и молодец твой Гнать вас надо взашей!
Вот и пришлось им уйти не солоно хлебавши. Добрыня намекнул, чтобы проводника им дали, дабы пройти к другим селениям, но куда там! Едва ли не плевали пришлым вслед, когда те удалялись.
Чаща замкнулась за ними, едва стихли голоса разгневанных вятичей. И куда идти дальше? Но оказалось, что от Савы беспамятного все же какой-то прок есть. И чтобы там ни было в его прошлом, он явно был лесным жителем, мог легко определить, где пройти в колючих зарослях, знал, как пробраться через самые непролазные дебри. Добрыня, с детства проживавший во градах, а если и покидавший их, то всегда с отрядом и проводниками, скоро бы потерялся в такой глухомани. Сава же по цвету воды в ручье распознавал, что они сбились и могут попасть в болота, а потом на мох древесный смотрел и направление указывал. Двигались они на север, пока не вышли к текущей туда же речке лесной. Река в дебряхэто все же дорога, и есть надежда, что рано или поздно можно выйти к людскому жилью. Так думал Добрыня. Но что-то шли они шли, а вокруг только леси никого.
Ближе к вечеру Добрыня вдруг стал замечать некое странное шевеление в зарослях. То ли тени, то ли клочья тумана, а то порой быстрой искрой мелькнет чей-то недобрый взгляд. И при этом так тихо в чаще, что даже кровь стынет в жилах. Чужое тут было все. Нечеловеческое.
Не всякому дано замечать мир духов, однако сын ведьмы был наделен даром видеть то, что не замечают простые смертные. И Добрыня лишь замедлял шаг, когда из лесного сумрака выплывал тощий бледный силуэт, а то вдруг коряга протягивала свою ветвистую лапу, словно норовя преградить путь. Добрыня-то замечал, а вот Сава, как-то зацепившись ногой и едва не упав, брякнул первое, что в голову пришло:
Кикимора тебя забери!
Ты бы лучше забожился, святоша.
Нельзя Всевышнего поминать всуе, важно отозвался Сава. И перекрестился.
И тотчас будто шелест какой прошел по кустам, но потом стихло все, а только что протянувшаяся через дорогу лапа пригнулась, и перешагнуть через нее Добрыне уже ничего не стоило.
«Ага, опасаются. Может, и мне прочесть молитву в голос?» размышлял посадник.
Когда-то он был даже привычен к тому, что духи ему являются, однако после бурной жизни среди дружин, после шумных градов и людных большаков словно забыл свое умение. А ведь ранее, почитай сызмальства, замечал, когда дворовой сдувал соломинки со стрехи в амбаре, когда чудинко насылал страхи на обитателей жилища. Взрастивший Добрыню вместо отца лекарь Малк Любечанин скоро определил способности мальчика, но его это не удивляло: все же сын чародейки. Однако, желая пареньку добра, предупредил: такое умение при чужих скрывать надо. Обычные люди не очень жалуют тех, кто от них отличается, это их пугает. А за страхом часто неприязнь и злость следуют. Так что не нужно это Добрыне.