– Я не из тех, кто может долго держать в своем сердце ненависть, Фуллин. Да, я пытался, ради Стек, но я не мог постоянно злиться на них, по крайней мере, так долго, как следовало бы. Так что я позволил себе согласиться с ложью.
Он крепко зажмурился, словно пытаясь подавить в себе какое-то чувство. Вины? Злобы? Мгновение спустя он быстро заговорил:
– Итак, Стек не стало, и весь поселок решил сказать тебе, что твоя мать была образцом добродетели – она просто случайно утонула, и ничего больше.
«Знает ли об этом Каппи?» Почему меня вообще интересует то, что она может подумать, но тем не менее я озвучил свой вопрос.
– Вряд ли, – ответил Зефрам. – Насколько мне известно, всем детям рассказывали одну и ту же историю – иначе они могли бы тебе проговориться. Возможно, родители ей и рассказали, когда она стала достаточно взрослой, чтобы уметь хранить тайну, – но зачем? В поселке всем хотелось поскорее забыть эту историю.
Он отодвинул стул от стола, хотя за все время едва дотронулся до завтрака.
– Полагаю, – сказал он, не глядя на меня, – Лита решила сказать тебе о Стек, потому что сегодня День Предназначения. Она всегда жалела о том, что не смогла защитить свою ученицу. Лита упомянула имя Стек, но не сказала тебе правду?
– Нет.
– Видимо, не хватило смелости – она хотела рассказать тебе обо всем до твоего Предназначения, а потом не смогла. Это ей свойственно – Лита считает, будто Смеющаяся жрица должна быть воплощением отваги, но ей ее просто не хватает.
Я чувствовал, что Зефрам хочет сейчас быть воплощением праведного гнева, но у него это не получалось.
– Возможно, после того, как ты выберешь свое Предназначение, – продолжал он, – мы вместе отправимся на Юг и попробуем ее найти. Стек была хорошей женщиной, Фуллин, действительно хорошей. Все в поселке ее боялись – даже еще до того, как она выбрала Предназначение, – но Стек была доброй и нежной женщиной.
Добрая нежная женщина, которая пыталась убить Каппи и меня. Конечно, прежде чем напасть, она спросила, не зовут ли кого-то из нас Фуллин… И что случилось бы, если бы я ответил правду? Бросилась бы ко мне на шею, осыпая слюнявыми поцелуями? «О дитя мое, я вернулась, чтобы увидеть твое Предназначение!»
Это вполне могло быть причиной ее появления в поселке в канун Предназначения. Она наверняка считала годы и знала, что пришло мое время. Я мог представить, как она строила планы возвращения именно в этот день. А чтобы обрести защиту, Стек связалась с Лучезарным, убедила его прийти в поселок, чтобы наблюдать за церемонией Предназначения. Знал ли вообще Рашид, почему бозель притащила его сюда? Или она манипулировала им до такой степени, что Лучезарный считал, будто это его собственная идея?
Внезапно у меня возникло непреодолимое желание взять на руки Ваггерта. Мой сын! Он инстинктивно прижался к моей груди, не потому, что во мне нуждался – просто ощущал родное тепло и уют. Еще несколько минут назад я решил не предаваться особым нежностям, но не мог ничего с собой поделать. Мне хотелось защитить его. От Стек, вернувшейся в поселок словно призрак жертвы убийства, ищущий мести… или от того, что случилось двадцать лет назад, когда ребенок был вырван из рук матери и оба потеряли друг друга.
Стараясь не слишком крепко обнимать малыша, я ткнулся носом в его сладко пахнущие волосы. Сын не обращал на меня никакого внимания, словно считая, будто в его жизни всегда будет столько поцелуев, что нет никакой необходимости реагировать на каждый из них.
На башне Совета зазвонил колокол. И Зефрам, и я посмотрели на висевшие над камином часы, украшенные серебряной чеканкой с черными металлическими стрелками в форме вороньих перьев. Зефрам заказал их когда-то у часовщика на Юге, в честь Господина Ворона.