Кэйрмиль пригладила густую чёлку точно боялась, что Андукар узрит на её лбу нечто, чего ему видеть не полагалось.
С другой стороны, так быстрее, возразил седовласый. Иначе ещё пару лет ждать бы пришлось, а так что ни делается, всё к лучшему.
Определить выражение лица Андукара было почти невыполнимой задачей.
В любом случае, произнёс он, результат усердия Кэйрмиль-лиэн нам ещё только предстоит узнать.
Всё пройдёт как должно. Я не подведу, поверьте, с жаром заверила девушка. Ни вас, ни нашу госпожу.
Звёздный свет замерцал на лоснящейся шерсти зверей, подкрадывавшихся из-за деревьев. Горящие глаза устремились в центр поляны, туда, где лежала девушка, всё ещё казавшаяся спящей.
Андукар улыбнулся голоду в этих глазах.
Жаль всех тех прелестных дев, что сейчас примеряют наряды к Королевскому балу, не ведая, что в этом году ему не суждено состояться, изрёк он. С тщательно дозированным презрением добавил: Думаю, теперь нам действительно пора.
Все трое исчезли.
Звери двинулись вперёд.
Когда луна вернулась на небосвод, её голубые лучи облили обледенелые ели, пустую поляну и багровый снег.
Глава первая. Морли-малэн
Представьте себе кабинет. Конечно, этот кабинет мало таковой напоминал просторную комнату обставили лишь парой кресел, круглым столом да жёсткой кушеткой, но тем не менее таковым являлся.
Кабинет занимала тьма. Во всех смыслах. Здесь редко гостил солнечный свет: бархатные гардины надёжно хранили тьму от покушений на её существование. Мрак рассеивало лишь пламя, плясавшее в камине.
А ещё тьма сидела в кресле у камина. Сидела, грея в ладонях хрустальный фужер с бренди. Хозяина кабинета не раз называли тьмой в человеческом облике вполне заслуженно, надо признать.
Что поделаешь: в его случае тьма не столько состояние души, сколько профессия.
Он лениво покачивал фужер, наблюдая, как янтарная жидкость лижет хрусталь, всплескиваясь почти до края и бессильно опускаясь обратно.
Альдрем, сказал он наконец.
Старик, стоявший за спинкой кресла, почтительно склонил голову:
Хозяин?
А я говорил тебе, что готовится покушение на короля?
Слуга седой и худой, словно швабра в чёрном сюртуке уставился на господина с явным недоверием.
Откуда вы знаете?
Я много чего знаю. Пальцы его свободной руки лежали на подлокотнике кресла и, казалось, неспешно перебирали невидимые клавиши, спрятанные под бархатной обивкой. Больше, чем самому хотелось бы, пожалуй.
Но как когда?
Незадолго до Королевского бала. Во время аудиенции с одним из герцогов, полагаю.
Альдрем в замешательстве потёр ладони друг об друга.
Уже через четыре дня Слуга рассеянно посмотрел в невидимое окно. И что будете делать?
Он следил, как танцует огонь, лаская каминную решётку.
Я решил, что не стоит вмешиваться.
Но почему?
Всё, что нужно, сделают за меня.
Альдрем помолчал.
Не думал, произнёс старик, что до этого дойдёт.
Хозяин кабинета не ответил.
Забавно. Он-то об этом думал. Не мог не думать. И, предусматривая такой расклад, тем не менее решал, что в ближайшее время убийство Его Величества Шейлиреара Первого будет лишним. Слишком это открытый, слишком глупый шаг.
С другой стороны, не всем же быть такими умными, как он. Ни капли самолюбования лишь констатация факта.
Он наблюдал за узорами, которые бренди оставлял на стеклянных стенках. Сквозь них видны были языки пламени, и ему некстати (хотя, учитывая обстоятельства, очень даже кстати) вспомнился другой зимний вечер: тоже с огнём в очаге, тоже со спиртным. И незваным, но в те времена всегда желанным гостем.
Ты один? спрашивает она с порога, входя в их с братом обитель без приветствия, без стука. Даже не входя, а проскальзывая внутрь, стремительно и гибко, словно языки пламени.
Она и есть пламя рыжее, яркое, яростное. Чёрные одежды Воина лишь подчёркивают огненный оттенок её кудрей.
Здравствуй, Зельда, отвечает он, скрывая усталость. Арон в городе.
Хорошо. Мне хотелось поговорить с тобой. С тобой одним. Сестра садится в плетёное кресло напротив. Откидывается на камышовую спинку. Налей вина.
Он движением руки призывает на стол бутыль и два кубка.
Это один из тех вечеров, когда ему не хотелось бы видеть никого, кроме собственной тени. Но отсутствие приветствия, резкость движений, странное выражение зелёных глаз говорят ему: Зельду всерьёз что-то тревожит и это не та вещь, с которой она может разобраться без него.
Он не был старшим из шестерых, когда их сделали амадэями. Но он был сильнейшим и справедливо считал, что это накладывает на него наибольшую ответственность. За остальных тоже. К тому же, когда вы разменяли четвёртую сотню лет, разница в пять перестаёт иметь какое-либо значение.
Зельда следит, как он разливает вино: теперь уже сам, не размениваясь на фокусы. Приняв кубок из его рук, безмолвно салютует и делает первый глоток, глядя на пламя в очаге судилища, ставшего домом для двух амадэев.
Какое-то время они оба молчат, и он терпеливо ждёт, пока сестра будет готова.
Как думаешь, произносит она наконец, нам стало бы легче, будь у нас те, с кем можно разделить этот груз? Кроме нас шестерых?
вот оно что. Забавно.
Он думал, что эти терзания о невозможности любить смертных по многим причинам, включая их смертность, оставили их давным-давно.
Сомневаюсь, что кто-то действительно может разделить его с нами. Кроме нас шестерых, отвечает он, не стараясь приправить мёдом горькую истину. У каждого из нас есть пятеро других. Пятеро таких друзей, какими стали мы, у многих смертных за всю жизнь не бывает и этого.
Зельда снова молчит, мерно покачивая кубок в руке. Она смотрит, как вино облизывает стенки, оставляя кровавые разводы на серебре.
Ты никогда не думал, что со стороны Кристали это нечестно взваливать на плечи шестерых детей ответственность за всё человечество?
Она говорит это почти небрежно.
Сказанное ею святотатство, но он последний, кто будет обвинять в подобном кого-то из них шестерых. Поэтому, когда его братьев и сестёр что-то тревожит, они и приходят к нему. Или к Келли, но реже: та всё же не так близко сошлась с Кристалью Чудотворной, не так хорошо видела всё то человеческое, что было присуще спасительнице Аллиграна. Для Келли Кристаль оставалась окутана ореолом святости, для него нет.
Святые не отдают приказов вроде того, что он получил в день, когда стал амадэем.
Ты тоже Воин, мягко напоминает он. Ты не хуже меня знаешь, что войны не выигрывают без жертв.
Но разве честно, что этими жертвами стали мы?
К созданию амадэев неприменимо слово «честность», Зельда. Только «необходимость». И мы сами согласились на это, с радостью и гордостью.
Она смеётся. Обычно смех её тоже огненный тёплый и яркий, словно закатное солнце.
Сейчас в нём трещат сереющие угли гаснущего костра.
О да. Согласились. Ведь в одиннадцать, или в десять, или в тринадцать тебе очень хочется жить вечно. Она подносит кубок к губам, глядя в окно, за которым синеет восходящая луна: Никадора пока не поднялась достаточно высоко, чтобы обрести привычный голубой свет. Ты ещё ничего почти не видел, и одна мысль о том, что придётся уходить, пугает до дрожи. Но когда проходит двести, триста лет, и ты уже видел всё И даже умереть тебе не дано
Нам дали эти силы, чтобы защищать их, Зельда. Людей. Только для этого. Не для нас самих.
И ты никогда не думал, что люди не заслужили нашей защиты? После особо тяжёлого дня, когда приходилось казнить ублюдков, которые резали женщин, насиловали детей или убивали стариков на глазах у внуков и получали от всего этого удовольствие?
Он медлит с ответом потому что, разумеется, думал об этом. За триста лет он думал о многих вещах, думать о которых для них шестерых такое же святотатство, как обвинение Кристали Чудотворной в чём бы то ни было.
Конечно, от Зельды его промедление не укрывается.