Неужели у тебя нет никаких здоровых привычек?
Здоровых привычек? удивился он. Это каких еще?
Ну, может быть, ты пьешь кефир по вечерам или, наоборот, не пьешь воды из-под крана, а только минеральную или кипяченую? Или что-нибудь другое в этом роде
Нет, у Павла не находилось никаких «здоровых» привычек. В этом он был почти таким же, как и Ника: с утра до вечера пил крепкий кофе, любил хороший алкоголь, ложился за полночь
А в тот день, когда Ника пришла и положила на стол свою тетрадку, он вообще не ложился. Подождал, пока она заснет, осторожно вынул плечо из-под ее головы, поправил одеяло и пошел читать ее «книгу».
Отрывки из книги Ники
Откуда-то из небытия выползало бесконечно огромное, сладострастное и голодное, безобразное, но бесчисленно многоликое, выползало медленно, но неотвратимо, озираясь вокруг мутными и жадными глазами. Это был страх.
Все куда-то бежали.
Бежали, тяжело дыша, жирные и дряблотелые; на их лицах с тройными подбородками тускло горели маленькие глазки, которые уже видели впереди многослойные гамбургеры, черную икру и поросенка с хреном.
Бежали легко и упруго стройные спортсмены, устремляясь к новым рекордам.
Бежали привычно и устало прилежные семьянины, спеша родить, посадить, построить.
Бежали, чтобы только не стоять, длинные и худые, и их острые лопатки больно вонзались в грязные, полуистлевшие майки.
Бежали остриженные бобриком бизнесмены, подсчитывая в уме полученную за ночь прибыль.
Бежали в великолепных костюмах голливудские звезды, сияя напомаженными затылками; а на пальцах их блестели фальшивые бриллианты фантастических размеров; а в роскошных номерах пятизвездочных отелей их ожидали, бесстыдно обнажившись, сказочно красивые и безразличные ко всему женщины
Казалось, что все они бегут в разные стороны.
На самом же деле все они бежали в одном направлении.
И бежать им оставалось все меньше и меньше.
И бежать им осталось совсем мало.
Отведено им было всего по два миллиарда средних секундменьше, чем денег на счету большинства из них.
Успеть было нельзя.
Все это знали, но старались забыть.
Придумывали себе призрачные цели и продолжали бежать.
Все знали, что не успеет никто.
Не успеют те, кто бежит просто так, чтобы бежать.
Не успеют и те, кто старается придать бегу видимость смысла.
Не успеют те, кто учит, как надо, и карает тех, кто делает иначе.
Не успеют даже спортсмены, умеющие бегать очень быстро.
Казалось, что они бегут в разные стороны.
На самом же деле все они бежали в одном направлении.
Они хотели убежать.
Казалось, они убегают.
На самом же деле все они бежали навстречу.
Там, впереди, широко распахнула объятья та, от которой хотели убежать, и терпеливо ждала.
Она была готова принять всех.
Некоторые ощущали что-то неладное и хотели остановиться, чтобы подумать. Но людская толпа продолжала нести их дальше.
Некоторые даже догадывались вдруг, что бегут навстречу, и оборачивались назад.
Но сзади, откуда-то из небытия, выползало это бесконечно огромное, голодное и сладострастное, безобразное, но бесчисленно многоликое, выползало медленно, но неотвратимо, озиралось вокруг мутными и жадными глазами.
Это был страх.
Увидев его, обернувшиеся назад продолжали бежать еще быстрее, чем раньше, туда, куда бежали все.
И больше не оборачивались.
По сторонам простиралось неизвестное.
И никому не приходило в голову, что можно свернуть.
Она умирала медленно. Черты ее теряли определенность. Он видел, как бледнеют ее руки, становясь почти прозрачными.
Он взял ее руку в свою, чтобы не расставаться никогда. И его рука тоже сделалась бледной и прозрачной.
Она исчезала.
Он чувствовал, как сам становится все спокойнее и невесомее.
Они растворялись друг в друге.
Вдруг ему показалось, что кто-то стоит у него за спиной.
Они могли стать одно.
Но он обернулся.
Там стоял страх, улыбался плотоядно, утробно урчал
Так умерла любовь.
Можно было покончить с жизнью, но это было так же бессмысленно, как продолжать жить.
Они жили в подвалах, потому что там теплее.
Питались они отбросами, когда что-то оставалось после собак.
Весной они собирались на крыше и устраивали катавасии.
Мышей они не ловили, потому что те почему-то отсюда давно сбежали.
Боялись людей и собак.
Но для нее они были равны и американскому миллиардеру, и гениальному поэту, и безразличному к боли бультерьеру.
Утром, когда Ника проснулась, он положил тетрадь рядом с ней на тумбочку и сказал: «Я прочитал».
Ну и как? насторожилась.
Я понимаю, тебе нужно было это написать, но стоит ли это издавать?
Ты считаешь, что написано бездарно?
Нет, я не это имею в виду, сел он рядом, ты же сама знаешь, что написано хорошо. Но не в этом дело. А дело в том, нужно ли это распространять? Здесь столько мрака, ужаса, отчаянияи ничего светлого. Книги должны давать опору, а не топить.
Ты обещал мне помочь издать, напряженно сказала Ника и побледнела.
Я не отказываюсь от обещания, он взял ее руку и погладил ее, но, может быть, ты сама откажешься от своего намерения
Не откажусь, ответила зло и даже выдернула свою руку, ни за что не откажусь.
Успокойся, попросил он, я же не отказываюсь помочь, мы издадим эту книгу, если ты так хочешь.
Когда?
Если хочешь, мы можем уже в понедельник отвезти рукопись в издательство и обо всем договориться.
Ника улыбнулась и вернула Павлу руку. Он улыбнулся в ответ и сказал негромко:
Только не понимаю, зачем тебе это нужно.
Не знаю зачем, но только нужно.
Может быть, ты просто не хочешь оставаться в одиночестве перед этим страхом и ощущением безысходности?
Может, и так, не знаю.
Я слышал где-то, продолжал Павел, что бывает такое, что смертельно больные люди пытаются иногда заразить как можно больше других людей, утащить их с собой в могилу
Может быть, и я такая, Ника опустила голову. Ты, наверное, как всегда, прав. Я, наверное, на самом деле как бы неизлечимо больная этим ощущением приближающейся с каждым мгновением смерти. И не хочу дрожать и сходить с ума в одиночку, в одиночку переживать эту невероятную боль, эту душераздирающую тоску.
Но все равно, пусть я просто больна и поступаю плохо, пытаясь заразить здоровых, потопить их в своем болоте, я буду заражать, буду топить. А ты мне будешь помогать, потому что обещал. Даже если ты меня возненавидишь за это, Ника всхлипнула, все равно буду так, пусть и они, и тоже, девушка разрыдалась.
Павел обнял ее за плечи, прижал ее голову к себе, гладил ее волосы, целовал затылок и растерянно утешал:
Ника, маленькая моя, не плачь. Ну, прости, что я тебя обидел, прости, это я по глупости. Ты хорошая, моя девочка, ты хорошая. Делай так, как тебе хочется. И я буду помогать тебе всегда, и не потому, что обещал, а потому что люблю тебя, милая. Не плачь только
Ника уже не обижалась на него и плакала, пряча лицо на его груди, обнимая его за плечи. А потом всхлипнула в последний раз и неожиданно быстро, горячо, нежно, долго поцеловала его в грудь, мокрую от ее слез. Он, обожженный ее внезапным поцелуем, поднял ее голову и безумно, иступлено начал целовать это милое заплаканное лицо
Хотя Ника и боялась смерти, и говорила, что в жизни ничто не имеет цены, она спешила взять от жизни как можно больше всего приятного. Павел очень помогал ей в этом, потому что деньги у него водились, а жадным он никогда не был. Поэтому Ника почти совсем уже переселилась к Павлу. Здесь у нее уже были своя зубная щетка, свой халат, свои тапочки, повсюду были разбросаны ее книги, стояли ее духи и помада, сидели ее мишки и зайки. Она все больше и больше привязывалась к Павлу, который баловал ее, как ребенка. И на внешность тоже он нравился ей все больше и больше. К тому же Павел был неплохим любовником, вот только обращался с Никой, как с молоденькой девушкой, совсем недавно узнавшей вкус плотской любви, вел с ней так, будто боялся задеть ее, оскорбить ее мнимую невинность. Это немного раздражало Нику.