Нет, просто Ника. Без приставок. Ничего, если я у тебя здесь курить буду?
Женщинам можно и не спрашивать. Но сигарет не дамне курю.
У меня свои есть.
Ника закурила. Всю остальную дорогу они молчали.
Когда Павел привез ее к себе домой, она не стала спорить, сразу согласилась зайти. Она решила не отступать: будь что будет.
Но ничего особенного не произошло. Сидели, пили кофе и коньяк, Ника курила, болтали о пустяках.
Ника увидела на подоконнике шахматы.
Хорошо играешь? поинтересовалась.
Игратьиграю, а насколько хорошоне мне судить.
Ну, тогда расставляй, я рассужу.
А ты играешь?
Конечно, играю, пожала плечами Ника, как будто он спросил, умеет ли она читать.
А Павел посмотрел на нее еще внимательнее, и интересно стало ему: неужто и впрямь хорошо играет?
Ника и впрямь неплохо играла, но Павел играл лучше. Получив мат, Ника, как капризный ребенок, смешала шахматы: «Не хочу больше!».
Павел аккуратно складывал фигуры в коробку, а Ника ела пирожное. На душе у нее было легко. Павел не приставал, и она совсем успокоилась. К тому же он совсем не был похож на развратника и насильника.
Пирожное было большое и все в шоколаде. И Ника спросила у Павла, так же, как спрашивала у подруг:
Я не испачкалась?
Павел повернулся и, взяв с книжной полки маленькое зеркальце, с улыбкой протянул его Нике:
Посмотри сама.
Но Ника вдруг отшатнулась и резко оттолкнула протянутую к ней руку. Зеркальце выскочило из руки и, стукнувшись об угол стола, разбилось на маленькие кусочки.
Ты что? остолбенел Павел. Зачем? Разбилось вот. Плохая примета.
И хорошо, что разбилось, ответила Ника серьезно, так уверено и серьезно, что Павел тоже подумал, что хорошо, что разбилось, хотя и не понял, почему же это, собственно, хорошо.
Ну и ладно, сел напротив.
Нет, ты выбрось это быстрей, встрепенулась Ника. Ведь я не буду это убирать.
Павел встал, улыбнувшись, стал собирать осколки.
А Ника налила себе в чашку коньяка и выпила, поморщившись. Она не любила коньяк.
Когда Павел убрал осколки, Ника поинтересовалась:
Есть тут у вас ночной клуб?
Разумеется, есть.
Своди меня туда.
Прямо сейчас?
А почему бы и нет?
Рановато вроде бы
Закрыто что ли еще?
Павел глянул на часы.
Да вообще-то скоро уже откроют. В любом случае он мой.
Твой?
Ну да. Тебя это смущает?
Да нет, какая мне разница, какой у тебя бизнес. Главное, чтоб ты мне денег дал. А ты что, и вправду дашь?
Я же сказал. Но, может, все-таки дашь сначала эту твою книгу посмотреть?
Могу дать, хоть завтра. Но только она в рукописи.
А у тебя что, почерк плохой?
Плохой.
Ну, плохой так плохой. Ничего, разберусь как-нибудь.
Так значит в твой клуб?
Тогда собирайся.
Ах да, я же не при параде. А в джинсах что, туда пускают?
Пустят. Вставай, и пойдем.
А не боишься?
Чего не боюсь? не понял Павел. Тебя?
Ну что увидят тебя с глупой девицей, которая прославилась сегодня чуть ли не на весь город?
Мне все равно, кто что говорит.
А ты не женат?
Нет, не женат.
Ника потянулась и пошла к выходу. Павел ей начал казаться интересным. Она вообще очень быстро увлекалась. Но ей не понравилось, что он не сказал ей, что ничего глупого она там, на площади, не сделала. А так получалось, что он тоже считает ее поведение, мягко говоря, неумным. Ника решила ему это потом припомнить. Но сейчас ее волновало другое, и она поинтересовалась, как бы между прочим:
А на чем мы поедем?
На том же, на чем приехали, на чем же еще? удивился ее вопросу Павел.
А как же коньяк? Ты же пил.
А, ты об этом. Не волнуйся, меня не останавливают.
Ника говорила не об этом, но уточнять не стала, а вздохнула только: «Тогда я на заднем сидении».
Дорогой Павел неожиданно заговорил о книге.
Давай, пока время есть, поговорим о деле, начал серьезно, почти совсем по-деловому.
О каком деле? не сразу поняла Ника.
Ну, о книге твоей. Она что, о смерти?
Что-то вроде того.
Любопытно. И большая?
Достоинства книги оцениваются не по ее объему.
Значит, все-таки маленькая.
Общая тетрадка в клеточку. Школьный стандарт.
Интересно, как можно целую тетрадку исписать, описывая смерть. Так многои не о чем.
Она тоже заслуживает внимания. Как можно писать о жизни, если есть она? Жизнь конечна, временна и так далее, а онавечная.
Ты ее боишься?
Удивленно вскинула голову, собралась было заметить, что это к делу не относится, но почему-то захотелось ответить честно и откровенно. Может, потому что он сам заговорил об этом, значит, хотел понять, и потому еще, что устала Ника носить это в себе.
Да, боюсь, призналась тихо.
И захотелось сильно заглянуть ему глаза, но он сидел впереди и смотрел на дорогу.
А ты боишься?
Нет, ответил уверенно, не боюсь.
Не обманывай, зачем? Ее все боятся. Я же с тобой откровенно, обиделась даже.
А если я и вправду не боюсь? Да, я знаю, что не минуешь ее. И в бессмертие души не верю. Но не боюсь почему-то.
Машина остановилась у светофора, и он обернулся на мгновенье. Нике удалось заглянуть ему в глаза, и она поняла, что он не лжет.
Почему? спросила изумленно.
И захотелось что-то сделать, прикоснуться к нему, что ли, чтобы перенять часть этого спокойствия перед той, кого боялась Ника очень, даже забыть не могла: что бы ни делала, всегда в мозгу молоточками: «А ведь ты скоро умрешь. Для тебя не будет ничего. Тебе будет никак, ни плохо, ни хорошо. Она приближается, слышишь? С каждой секундой она все ближе и ближе. И тебя, Ника с каждой секундой все меньше и меньше».
А Павел впервые видел человека, который был молод, красив и, по всей видимости, здоров, а думал о смерти.
То, что я не боюсь, это естественно, Ника. Потому что естественно жить и естественно умирать. Всему свое время, понимаешь? И для меня, видимо, сейчас время наслаждаться жизнью.
Я понимаю. Ты просто стараешься не думать об этом, ты можешь забыть. Научи меня забыть, попросила, и коснулась лбом его плеча. Коснулась и выпрямилась тут же, и неловко за себя стало, даже стыдно.
Сделал вид, что не заметил ничего. «Кури», предложил Нике.
Они замолчали надолго, и думали они друг о друге.
«Вероятно, она все-таки больна, психически больна. Не в том смысле, что шизик, а все-таки это ненормальнов ее возрасте так много думать об этом, так бояться смерти. Такое обостренное восприятие мимолетности жизниявный признак нервного расстройства», думал Павел о Нике. И хотелось ему обнять ее крепко, успокоить, спасти от этого страха, оберегать ото всего. Хотелось сделать что-то, чтобы забыла эта хрупкая девушка о смерти, и чтобы поверила, что он ее ото всего защитить сможет, даже от этого.
А Ника завидовала спокойствию Павла, уверенности в себе и силе, которые ощущались ею идущими от него даже физически как нечто теплое и уютное. И доброе, конечно же. И очень не хотелось ей потерять все это.
Но подумалось вдруг, что вот едут они, молодые и здоровые, говорят о чем-то. И кто-то еще тоже едет, и тоже перед этим праздновал что-то, и тоже пил коньяк. Едет этот кто-то, вспоминает о вкусном обеде, которым его только что накормили, и спешит к женщине, которая ждет его, и с которой ему не терпится заняться любовью. И не смотрит на дорогу, а если даже и смотрит, то видит не светофоры и бегущие навстречу машины, а эту женщину: красивую, стройную, гибкую, обнаженную, сгорающую от страсти. И все может произойти. Потому что ни о ком не забывает та, о которой сейчас все забыли.
Жутко стало Нике, жутко и страшно, даже мурашки по спине побежали. И не хотелось ей снова в одиночестве переживать этот ужас. И сказала она громко, но неуверенно:
Паша, а что, если сейчас вдругавария, и погибнем совсем.
Так сказала, что даже ему стало жутковато. Захотелось успокоить, и не находилось слов. Предложил только:
Если хочешь, то обратно на троллейбусе поедем. Или вообщепешком.
Да нет, не надо пешком, улыбнулась печально, от судьбы не убежишь. И с пешеходом много чего случиться может.
В ресторане Павел совсем не пил, и Ника поняла, что это из-за нее. Сама же Ника пила много, потому что вино было вкусное, а она любила вкусное вино. И много курила. Павлу, кажется, не очень нравилось, что она так много курит, но он сам купил для нее дорогие сигареты, и каждый раз протягивал горящую зажигалку, как только в руке у Ники оказывалась новая сигарета.