Ремко не мог поверить своим глазам. Как безумный, он пролистал весь атлас от начала до конца, захлопнул его и отложил в сторону. Надо было собраться с мыслями, но какв такой немыслимый момент? Ремко вернул остальные книги на места, погасил свет и покинул библиотеку через аварийный выход, прихватив с собой синий Атлас и выгнав кошку.
В странной рассеянности он вернулся в свою комнату, не застал там никого из соседей, собрал сумку и уехал на вокзал. Там провёл бессонную ночь в зале ожидания, а когда отменился утренний поезд, вышел на шоссе ловить попутную машину.
Ремко не знал, что в тот вечер в библиотеке он едва разминулся с полицией. Смотритель не стал юлить и признался, что в последнее время Ремко Клингер часто посещал архив, но не смог сказать, что именно тот ищет. Коробка с атласами исчезла, и все книги, казалось, снова стояли на полках. В квартире полиции также не удалось обнаружить ничего, что могло бы указать на местоположение Ремко. Его не было в Цветочном округе, но не было и в Алилутеон исчез, не оставив следов.
Часы на столе, не умолкая ни на секунду, отсчитывали время: цик-цок, тик-так крутилась стрелка. Это были старые часы из пожелтевшего от времени пластика и с поцарапанным корпусом. Мари покосилась на циферблатона не была уверена, что они правильно идут. С другой стороны, кто-то же поставил их в этой комнате для допросов. Госс, похоже, уловил её движение.
Хочешь спросить, зачем мы сидим здесь в полной тишине уже десять минут?
Мари равнодушно пожала плечами. Какая разница, где сидеть, в камере или тут? Допрос был окончен, Госс не задавал вопросов, не мучил, в общем, совершенно не мешал. Он мог уйти или остаться, мог снова запереть её или продолжать играть в молчанку. Всё едино.
Выпей хотя бы кофе. Правда, он уже небось остыл
Перед ней стояла чашкакофе был хороший, лучше, чем дома, но Мари не хотела его пить. Печенье она тоже есть не стала, хотя Госс, кажется, специально для неё накрыл этот стол.
Ох уж эти подростки, проворчал Госс и тяжело поднялся со стула.
Мари проследила за ним взглядом и спросила:
У вас есть дети?
Не то чтобы ей было интересно. Просто показалось уместным задать сейчас этот вопрос, так удачно вписывающийся в карусель банальностей, которую они раскрутили с Госсом в последние дни. Как спала? Хорошо. Как погода? Душно. Голова не болит, спасибо. Спокойной ночи.
У вас есть дети? Нет.
Есть. Сын, неожиданно сказал Госс, и Мари подняла голову. Она не рассчитывала на такой ответ, и это от него не ускользнуло.
Ты удивилась? Почему?
Вы каждый день сидите у меня под дверью. Живёте в тюрьме. Я не думала, что у вас есть семья, заметила она, а сама подумала в этот момент, что своего отца тоже не видит по несколько месяцев. Где-то он сейчас, Ремко Клингер? Наверное, продолжает самоотверженно зарабатывать на кусок пирога для них в Алилуте. А может, Кассандра разыскала его. Господи, хоть бы они были вместе!
Госс смотрел на Мари и тоже, казалось, о чём-то напряжённо думал.
Ты знаешь, Мари, начал он, тебе не приходило в голову, что если тыпринцесса Флориендейла, как ты якобы утверждаешь, то твои родители вовсе не твои? Ты выросла в чужой семье.
Мари было холодно и больно в груди. Да, конечно, ей приходило это в голову. Вот только она выросла в своей семье
Зачем вы это говорите? как можно спокойнее спросила она. Госс обычно не пытался её задеть, она уже довольно хорошо изучила его повадки.
Госс опустился обратно на стул и посмотрел ей в глаза.
Интересно, что чувствует ребёнок в такой момент. Мой сынон приёмный. Мы никогда ему не говорили.
Мари медленно кивнула и не стала перебивать.
Тоби бы не понял, стал задавать вопросы, а что я могу ему сказать? Что мать его бросила? Оставила в таверне за столиком с незнакомцем? Мы ждали, ждали Но она так и не вернулась. Он начал хныкать, и я забрал его с собой! Госс хлопнул ладонью по столу и откинулся на спинку стула.
Впервые Мари видела этого апатичного человека таким взбудораженным, расстроенным. Ей невольно захотелось хоть чем-то его порадовать, и, подняв чашку трясущейся рукой, она глотнула холодный кофе. Госс едва заметно кивнул.
Знаете, сказала Мари, я, может, и выросла в чужой семье, но это моя семья от первого и до последнего дня, и другой мне не нужно.
И хотя он ничего на это не ответил, но с тех пор, встречаясь взглядами, Мари и Госс знали, что понимают друг друга.
Вилмор Госс потерял счёт времени. В отличие от Мари, у него был календарь, три раза в неделю доставляли почту, регулярно звонили из Роттербурга, но ему всё равно казалось, что время движется по кругу, виток за витком, и один и тот же кошмарный сон повторяется изо дня в день без всякого шанса на избавление. В самом деле, на что он надеялся? Он сможет вернуться домой только после казни девочки, а это не принесёт ему ни капли облегчения. И потому он всё тянул, откладывал процедуру: как мог вставлял палки в колёса бюрократического аппарата Роттера и не торопился их вынимать. Как трудно, наверное, было коллеге, который отправил на казнь ту женщину в алилутской тюрьме несколько лет назад!.. И у неё ведь осталось двое маленьких детейгде-то они сейчас? Вдруг стало невыразимо стыдно, что он не отыскал их тогда и не взял к себе; у Тоби могли бы быть сестра и брат. О, если бы Госс мог повернуть время вспять! Он был спас их всех, он бы сжёг письмо Эстель Амейн, он бы, он бы Но глупо мечтать о несбыточном.
Мари была бесполезна для расследованияона понятия не имела, где находится Кассандра. В то же время она была неглупа и, похоже, начинала о чём-то догадываться, так странно изменилось её лицооно превратилось в застывшую маску. Девочка внутренне собралась и выгорела, словно готовилась умирать. «Она знает», думал Госс.
Вам нравится ваша работа? спросила однажды Мари через дверь, зная, что Госс сидит по другую сторону. На прошлой неделе он перенёс в этот коридор стул и стол с лампой и организовал себе новое рабочее место. Тут было холодно, но он пил много кофе и старательно грел пальцы о горячую чашку.
Почему ты спрашиваешь?
Из камеры послышался смех, слабый и слегка безумный.
Я просто представила, как ребёнка спрашивают, кем он хочет стать, а он говорит, что тюремщиком
Я не тюремщик, а сотрудник службы внутренней безопасности, возразил Госс.
Ну ясно, был ответ.
Госс не выдержалподнялся с места и подошёл к двери.
Что тебе ясно?
Всё ясно, кроме одного.
Кроме чего?
«Как на допросе», пронеслось у него в голове.
Ведь вы же ненавидите эту работу. Вы!..
Голос был взволнованным, даже разгневанным. Госс поспешно отпер дверьМари стояла посреди камеры с опущенными руками, и лицо её, несмотря на интонацию, по-прежнему не выражало никаких эмоций.
Запри меня обратно, тихо сказала Мари, внезапно переходя на «ты». Пошло всё Ты же знаешь, что я умру в этой клетке, а ты ничего не сделаешь. Вернёшься к Роттеру, да? Служить ему, пресмыкаться? Почему? Ну почему?!
Госс смотрел на неё и знал, что уже видел этот взгляд. Мари боролась с собой, притворяясь кем-то, кем она не являлась, но через броню из упрямства и жёсткости, которым она неизвестно где научилась, сквозили отчаяние, беспомощность и страх. На него смотрели глаза Вероники, у которой отняли злосчастное письмо Эстель.
Потому что анархии я боюсь больше, чем тирании, Мари, так же тихо ответил Вилмор Госс.
Я не выйду из дома в таком виде, в очередной раз повторила Вероника, с нотками зарождающейся истерики в голосе. Алишер покачал головой.
Слушай, ну что за чушь? Ты столько лет вообще не выходила из дома, а теперь не можешь «в таком виде»? Твои портреты на каждом углуприкажешь мне тебя как экспонат по улицам вести? Прямой дорогой в участок, да?
Нет, голос Вероники дрожал, в глазах стояли слёзы. Но ты посмотри, какой я урод!
Вид у неё и правда был несуразный. Длинные мужские штаны пришлось подвернуть; многочисленные слои футболок должны были сделать её толще, и это действительно удалось на славу. Что пошло не такэто макияж. Кенжел, уходя на работу, поручил Алишеру накрасить девушку, чтобы её лицо нельзя было даже рядом поставить с тем, что на плакатах. Алишер был весьма далёк от женского мира с их непонятными пудрами, тенями и прочими красками, а к кисточкам он не притрагивался со средней школы. Лицо, которое вышло из-под руки художника, действительно было не узнатьвот только, раз увидев, забыть его было невозможно.