Мне нужно было подняться к себе в комнату и сесть за уроки, но я оттягивал этот момент как мог. Мне вдруг резко захотелось перекусить. Или переодеться. А может, сходить в душ. Или покормить рыбок Гедеона. Они давно жили у брата, и как за всё время аквариум ещё ни разу не был перевёрнут, а если рыбки умирали, то естественной смертью (а не оттого, что Гедеон, например, великодушно угостил их пудом соли), никак не укладывалось у меня в голове. Нет, рыбки это уже на крайний случай. Я мог бы их покормить перед экзаменами. И тогда готовиться к концу учебного года мне пришлось бы в отделении реанимации и интенсивной терапии. Возможно, лицей сделал бы мне поблажку, так как писать тесты со сломанным позвоночником непросто, скажу я вам. Не то чтобы у меня был подобный опыт, но это бы точно вошло в перечень уважительных причин.
Я остановился на перекусе. Фанни на кухне собиралась приняться за ужин; она с радостью согласилась приготовить сэндвич, когда я сказал, что проголодался (если честно, я планировал приготовить сам, но мне попросту не дали это сделать). Трапеза заняла не больше десяти минут.
Господин Готье, что это вы удумали? Она без церемоний отобрала тарелку. Идите, я сама помою.
Так был зарублен на корню благородный порыв помочь прислуге и оттянуть время. Поднимался я к себе как на эшафот, медленно плёлся по ступенькам с лицом мученика, осознавшего, что впереди его ждёт неизбежный ужас в виде домашнего задания. Я учился в выпускном классе лицея. Этот год уже можно было назвать самым тяжёлым в моей жизни, хотя прошло только две недели.
Господи. Я вошёл в комнату и вздрогнул. На кровати, развалившись, Скэриэл читал мой ежедневник. Я мысленно похвалил себя за то, что ничего важного там не писал.
Можно просто Скэриэл, хмыкнул он. У тебя на редкость скучный дневник.
Он лениво отбросил блокнот и посмотрел на меня взглядом «вы не оправдали моих ожиданий, мистер Хитклиф».
Иди в жопу, бросил я, усаживаясь рядом. Пришлось столкнуть его ноги, конечно же, он не снял кеды. Это не личный дневник.
Да я уже понял. Ожидал увидеть тут исписанные моим именем страницы, но здесь только расписание уроков и походов к стоматологу. Кто ведёт запись приёмов к стоматологу, Готи? Чокнутая старушка, которая боится потерять последние зубы?
Я скинул его с кровати и показал средний палец. Растянувшись во весь рост а он был выше меня на полголовы, Скэриэл удобно улёгся на полу. Я отложил ежедневник на прикроватный столик. Блокнот этот мне подарил отец на пятнадцатилетие. Кто в здравом уме дарит такое подростку?!
Я изредка вёл его только потому, что это подарок отца. По телевизору как-то советовали завести настоящий личный дневник, если вам хочется высказаться, но некому. Например, я мог расписать там свои отношения с отцом, с братом, написать про маму, но в этом не было абсолютно никакого смысла. Я не хотел, чтобы дневник, который мог стать бомбой замедленного действия, попал в руки кого-нибудь из семьи. Проще держать всё в голове. Так безопаснее.
Тяжёлый день? Иногда Скэриэл вёл себя как мой психолог. Он подложил руку под голову и взглянул на меня.
Благодаря тебе.
Да ну? Я пришёл полчаса назад и что-то уже успел натворить? Я слышал его довольный голос.
Сильвия видела тебя ночью. Мне досталось от отца.
Эта старая корова сдала меня. Лоу попытался изобразить недовольство, но вышло очень наигранно. Что сказал отец?
Что мне не светит наследство, если я залечу до свадьбы. Я выдал это расстроенным тихим голосом.
Не волнуйся, я обязательно женюсь на тебе, ответил Скэриэл в том же тоне.
Мы уставились друг на друга и рассмеялись. Мне весь день очень не хватало подобных шуток. Я кинул в него подушкой, и, конечно, он увернулся. В следующую секунду он набросился на меня с подушкой и начал душить, при этом смеясь как полоумный.
Каждый день мне приходилось сдерживать себя, следить за поведением, чтобы не ударить в грязь лицом. Постоянно находиться на виду у прислуги, одноклассников, преподавателей. Но самое сложное быть на виду у отца и старшего брата. Они оба возлагали на меня большие надежды. Отец часто об этом говорил: ты должен быть лучше всех в лицее, ты должен успешно сдать экзамены, ты должен поступить в Академию Жалких Грешников «Боже, Скэриэл!», ты должен получить высокий уровень тёмной материи, ты должен то, должен сё.
Брат говорил редко, но своим поведением давал понять, что я не должен очернить его репутацию. Гедеон первый на четвёртом курсе Академии, он превосходно владел тёмной материей и метил в политики. Уж очень он хотел попасть в Совет старейшин и работать среди действительно «достойных и великих». У Скэриэла на этот счёт было другое мнение, он называл членов Совета кучкой надменных стариканов, которые возомнили себя пупом земли и которые не видели жизни дальше своих хором.
За шестнадцать лет я ни разу не дал близким повода усомниться во мне. Я был послушным сыном, не доставлял проблем семье и делал всё, что от меня требовалось. Но с появлением в моей жизни Скэриэла я чувствовал, как скорлупа, которая сдерживала меня все эти годы, треснула. По отцу было видно, что он недоволен этими изменениями. Он воспринимал мою дружбу с Лоу как небольшой недостаток, побочный эффект подросткового возраста; надеялся, что скоро я переболею этим, будто сейчас подцепил вирус.
Со Скэром мне не нужно было что-то из себя изображать. Он вырос за пределами города, там, где жили только полукровки и низшие, но он воспринимал нас как равных, не лебезил, не пытался мне угодить. И он ничего от меня не требовал и не ожидал. Я был рад, что он принимал меня таким, какой я есть.
II
Иногда Скэриэл пропадал на неделю и каждый раз объяснял это тем, что уезжал сдавать контрольные и проверочные в школе. Я не знал, что представляет из себя домашнее обучение, а потому у меня не было причин усомниться в его словах. В те дни, когда Скэр не заявлялся ко мне домой без приглашения днём или ночью даже я сам долгое время привыкал к его внезапным визитам, я усиленно занимался учёбой. На книги, по которым нужно было написать эссе, тесты по языкам, практические уроки по тёмной материи и масштабные проекты по истории уходило всё моё время.
Отец уехал в другую страну на конференцию что-то связанное с глобализацией экономики и финансов. Уезжал он часто, поэтому я привык и не обращал на это внимания. Утопая в бесконечных рефератах, эссе, докладах, я даже не замечал смену времени суток. Если бы не Сильвия, напоминавшая мне о завтраке или ужине, я мог бы сидеть голодным в своей комнате несколько дней.
Гедеон с утра и до вечера был занят чёрт знает чем, но точно чем-то очень важным, раз вставал рано, а возвращался, когда я видел десятый сон. Иногда мне казалось, что он просто не хочет сидеть со мной за одним столом.
В доме оставались прислуга и мы с Габриэллой, увлечённой репетициями. Любовь к балету досталась ей от мамы. Та лично сопровождала Габи в балетную школу и после занятий мило беседовала с учителями. Мама посещала все выступления, даже если Габриэлла выходила на сцену на пару минут, чтобы станцевать десятого лебедя в пятом ряду с краю. Я видел только пять выступлений сестры; иногда болел, иногда был по уши в домашних заданиях, но чаще просто находил уважительные причины, чтобы избежать похода в балетную школу. Я не испытывал такого, как хотелось маме, восторга от выступлений Габи. Для меня это было очень скучное, в лучшем случае получасовое, в худшем двухчасовое мельтешение маленьких девочек в воздушных платьицах. Я засыпал в первые десять минут и постоянно боялся, что упаду со своего места в проход. Мама всегда тактично и незаметно будила меня в кульминационные моменты: например, когда я почти сползал с неудобного сиденья, когда начинал говорить во сне, во время сольного танца первой ученицы или когда на сцене появлялась сестра. Если удача была не на моей стороне, рядом присаживался Гедеон, и тогда вместо мягкого прикосновения мамы я получал болезненный толчок локтем в бок и презрительный взгляд вдогонку.
Иногда мама устраивала вечеринки для родителей и девочек из балетной школы, чтобы Габи могла поддерживать дружеские отношения с остальными ученицами.