Шар! выдохнул сквозь тонкие пальчики.
Точно, подтвердил Матвей. Старый знакомец. Не далее, как вчера, пока ты при смерти валялся, меня с этого шара чуть бутылкой не зашибли. Айда поближе, глянем на летунов невоспитанных.
По всему выходило, что горелка под шаром погасла, воздух внутри серой, грязной оболочки остыл и воздушный путешественник обессиленно опустился на эту самую полянку. Корзина, криво покосившись, замерла незыблемоточно уж на века тут устроилась, а вот вялый, поникший купол всё не мог успокоиться, по привычке трепыхался, пытаясь взмыть в голубое небо. Сил хватало только на то, чтобы приподнять покатый бок над зелёной, зубчатой гребёнкой леса. Каждая попытка выглядела слабее предыдущей, и уже понятно, что гордый небесный странник вот-вот превратится в жалкую, грязную кучу тряпья в траве. У людей это называетсядух вон. Тот же результат.
Миха сочувствующе вздохнул.
Как живой прямо Жалко даже.
Матвей пожал плечами, промолчал. Экий попутчик романтичный попался! В своём-то организме от романтики даже остаточных явлений не сыскать.
Подошли поближе к корзине, Миха на цыпочки приподнялся, через плетёный край заглянул. И тут же шарахнулся, точно с той стороны ему в глаза гадостью какой брызнули. Отскочил резво, но запнулся, брякнулся на тощий зад и дальше уж на нём по траве заелозил, от корзины подальше.
Мертвяки там, дядя Матвей!
Да уж понял, с досадой откликнулся тот. А заметался-то чего? Живых бояться надо, а мёртвыесущества тихие, спокойные. Где положилитам и лежат.
Вот и пусть лежат, Миха торопливо поднялся и стыдливо поддёрнул штаны. А мы лучше пойдём отсюда. Посмотрели и будет.
Я не посмотрел ещё.
Матвей заглянул в корзину. Ничего странного или необычного там не обнаружилось. Прямо по центру, на затоптанном и заплёванном полу, развалился мужчина в добротном костюме, явно не из бедняков. Из-под задранной, седой бородёнки высунулся большой, острый кадык и именно его неподвижность больше всего убеждаланет жизни в этом теле. Под боком у мужчины пристроилась миниатюрная женщина в пышном, белом платье, закрывающем тело от шеи до пят. Лицом уткнулась спутнику в бок, и от того не получалось понять: молодая или старая, красивая или не очень Одно понятнотелосложение хлипкое. Матвей вспомнил, как эта пигалица вчера воплями небесный свод сотрясала, головой покачал. А впрочем, спьяну-то и в голову не приходит глотку жалеть, зато поутру только шипеть да хрипеть выходит. А то и лежать вот так вот.
На тонком, аристократическом лице мужчины отчётливо проступили красные пятна и уже начали темнеть, тяжелеть, наливаться смертельной чернотой.
Не ушли от мора летуны, со вздохом заключил Матвей. В небе, конечно, заразы нет, но вот с собой притащитьэто запросто. Даже в самом чистом месте грязь появится, если с собой её таскать. Тут уж куда не приди
Это мудрость житейская, дядя Матвей? наивно поинтересовался пацан. Или заповедь монашеская?
Одно другому не мешает, усмехнулся тот. И сапоги, и душу в чистоте держать надо.
Миха задумался было, но не успел. Незваные гости вспугнули высокие, чистые мысли.
Эй, монах! Что на нашей земле лежитто наше. Так что, от корзины-то отойди, не доводи до греха.
Матвей степенно, нарочито медленно обернулся. Четверо мужиков, откровенно-зверского вида расположились полукругом так, что и бежать оказалось некуда: за спиной корзина воздушного шара, перед лицом внимательные, разбойничьи глаза. Впрочем, и не собирался, бежать-то. Не к лицу монаху такая резвость, да и возраст не беговой.
Густой, хриплый голос принадлежал, судя по всему, предводителю лесного воинства: угрюмому мужику, заплывшему дурным жиром, огромному и мощному. Серое, разлохмаченное тряпьё в качестве одежды, борода чёрной каймой на круглом лице, в ухватистых, грязных лапахбольшой, тяжеленный топор. Точно не рабочий инструмент, таким много не наработаешь, очень уж не прикладист. А вот башку с плеч смахнутьаккурат. Даже размахиваться сильно не придётся, так, махнуть небрежно.
Остальные предводителю под стать, но, понятно, габаритами поменьше, объёмом пожиже. Среди них и бабёнка затесалась, правда в неженской одежде: штаны, рубаха навыпуск, едва ли не до колен, растоптанные сапоги не по размерууж чересчур велики. На вид лет двадцать, но неухоженная донельзя: запачканная, затасканная, поношенная и подержанная. Словно за двадцать лет все пятьдесят прожить успела. А то и больше. Голосок соответствующий: тонкий, визгливый, под бесконечный скандал заточенный.
Чего ты с ним разговариваешь?! бросила в широкую спину предводителя. Видишь, в корзину полез нюхаться, чем бы поживиться! Монах, туда же!
Матвей болезненно сморщился. По ушам словно ладонями с размаху хлопнули, настолько противный голос. Как до своих лет дожилауму непостижимо. Ведь только рот открылауже убить хочется.
Мёртвые там, пояснил как можно спокойнее.
Это хорошо, что мёртвые, довольно пробасил вожак. С ними возни меньше.
Похоронить бы надо, напомнил Матвей. Люди, всё-таки были.
Сейчас барахло соберём и уйдём, а ты хорони. Кто тебе мешает? На то ты и монах, чтобы с дохлятиной возиться. А нам дохляки без надобности.
Матвей тяжело вздохнул. Да провалитесь вы, со своими лесными законами! С покойниками и сам бы возиться не стал, да положение обязывает, будь оно неладно. Служитель, блин, Белого Духа, блюститель нравственности. Зашибить бы того, кто легенду придумывал!
Совсем уж собрался в сторону отойти, но девка не унялась ещё. Встрепенулась, взвизгнула так, что даже привычные сообщники невольно в сторону шарахнулись.
Куда это ты собрался? А ну, вытряхивай, что там у тебя в суме?
Да что ж у монаха может быть в суме? непритворно удивился Матвей. Какие богатства?
А вот и поглядимкакие.
Матвей почувствовал, как тяжёлой, свинцовой злобой захлестнуло мозг. Аж в ушах зазвенело, и на глаза пелена пала, взгляд замутила. Даже покачнулся, словно голова закружилась.
Мы во всю вашу монашескую чушь не верим, добродушно, и даже доверительно поведал вожак. Монахи тоже люди. И пожрать и вина полакать не отказываются. И что ценное тоже на дороге лежать не оставят, приберут. Так что, вытряхивай барахло, божий человек, и ступай с богом. Он тебе ещё подаст, по-свойски. Или думаешь, твой бог тебе сейчас поможет?
Поможет, глухо пробормотал Матвей.
Дядька! пискнул Миха из-под Матвеевой руки. Отдай ты им всё. Что там осталось-то, крошки одни. Пусть подавятся.
Крошек не жалко, выдохнул Матвей, и с облегчением заметил, как посветлело в мозгу, взгляд прояснился и мысли в голове появились здравые. Значит, схлынул приступ ярости. Детский голосок в чувство привёл. Это что за потеря контроля? удивился было, но тут же себя одёрнул. Чего ты хотел? Полжизни на кафедре форменные штаны протирал, весь боевой опыт коту под хвост. Да и не только боевой, весь остальнойв то же место.
Не в крошках дело, продолжил уже спокойно, размеренно, а в совести. Совести у них нет: служителя ограбить, мёртвых обобратькуда уж дальше?
Голос повысил, рявкнул зычно, на всю поляну.
Слушайте!
Мелкие, полосатые жужжалки заполошно снялись с пахучих цветов, и, недовольно гудящей тучкой, подались в сторону.
Пало проклятие на ваши головы! громыхнул Матвей таким страшным голосом, что у самого по спине перепуганные мурашки рванули кто куда. Никто из вас до утра не доживёт. Незачем вам жить, предназначенья в вас нет. Да и чашу терпения вы переполнили уже. И божьего, и человеческого.
Ну всё, выдохнул детина с топором и решительно шагнул к Матвею. Кончились разговоры.
И то верно, согласился тот и коротко выдохнулточно перед рюмкой. Легко взмахнул рукой и огромную тушу звероподобного вожака откинуло назад, словно тряпичную, безвольную куклу. Здоровяк попятился, потом качнулся вперёд, рухнул на колени, повалился на бок и вдруг взвыл неожиданно тонким, бабьим голосом. Массивные ноги в безразмерных сапогах задёргались, точно их хозяина кто-то взялся пытать беспощадной щекоткой; голова запрокинулась, а из широко раззявленного рта потекла бесконечной струйкой вязкая слюна. Остальные разбойники, успевшие забраться в корзину, перестали перетряхивать разноцветное тряпьё и замерли с раскрытыми ртами. Матвей действо затягивать не стал, махнул рукой и в их сторону. Посыпались в корзину, точно перезревшие фрукты.