Я вновь кивнула и выдавила:
- Спасибо.
- Я всегда рад помочь, Рита. Это моя работа. Продолжим?
Снова кивнув, я вдруг опять поймала себя на мысли: домой хочу! К компьютеру! Оказывается, и компьютер может стать наркотиком. Или к кровати! Оказывается, и там можно забыться. Оказывается, и Александр мне больше не нужен. Но почему-то я была уверенна, что психолог меня так просто не отпустит, поэтому доела булочку, допила кофе, устроилась в кресле поудобнее, закрыла глаза и приготовилась отвечать. Что спрашивали, и что я отвечалане помню.
На улицу я вышла, когда давно стемнело, и с грустью подумала, что вскоре солнышко я буду видеть только в выходные. В будни мне суждено будет уходить затемно и так же затемно возвращаться.
Захотелось обратно к Александру. У него такие милые понимающие глаза, как у следователя, у которого план горит, а перед ним сидит закоренелый преступник и колется, колется, при этом сам. Но мне, по сути, все равно почему это Александр делает. Бойко зацокав по глянцево-черному асфальту, я с каждым шагом будто стряхивала с плеч часть ноши. Легче, мне легче!
И погода уже радовала, даже этот холодок и затянутое тучами небом, радовали. Впервые за долгое время я была почти счастлива.
Но пока я добралась домой по покрытому выбоинами асфальту, в темноте, так как фонари были давно разбиты, и никто их исправлять не собирался, настроение успело испортиться. Войдя в подъезд, я некоторое время в сомнении стояла на пороге, но все же не стала пробовать: работает лифт или нет, и решила пойти наверх пешком.
Достигнув нужной мне площадки восьмого этажа, я отдышалась. Внезапно проснулся лифт, с тихим злорадным жужжанием проплыл вниз и остановился этажом выше. Счастливчик сел в кабинку, нажал на кнопку, двери затворились, и я в сердцах пожелала лифту сломаться. Что-то дернулось, стукнуло, лифт остановился, раздался истошный женский крик, и я, почувствовав себя неловко, скользнула в квартиру.
Видимо, в моем роду были-таки ведьмы В голосе застрявшей женщины я узнала соседку, которую тайно ненавидела. И не только янадо быть святым, чтобы ужиться с ее истошным голосом, вечной манерой совать нос в чужие дела и наглостью самоуверенной базарной бабы. Мое плачевное положение дополняла еще и соседская доченька, примерно моего возраста, которую старая мамаша усиленно сравнивала со мной. Сравнение было не в пользу крысоватой девицы, потому и приходилось мне ходить окруженной сплетнями.
Но я все же старалась изображать святую невинность и каждый раз, проходя мимо соседки, мило здоровалась. Ответ был некоторым барометром моей жизни в глазах соседей: если мне (по мнению соседки) везло, то в ответ я получала угрюмое бурканье, если не везлото милую, чарующую улыбку.
Сейчас соседке было не до улыбок. Слегка поколебавшись, я вздохнула и таки сделала над собой усилие, позвонила в соседнюю дверь, и вскоре крысастая девчонка бегала возле лифта, успокаивая мать. Ретировавшись раньше, чем "соперница" вспомнила о необходимости кому-то излить душу, я вернулась в квартиру, что досталась мне в наследство от погибшей в автокатастрофе крестной.
Переодеваясь, все гадала: что делала старая мымра этажом выше? Наверное, опять надоедала нашему соседу.
Живет у нас такой. И как в той песенкебудит нас по утрам скрипичным концертом. Только вот не по песенному соседи этому, почему-то не рады, и на бедного мальчика с веснушчатым лицом (мальчик-то меня лет на десять старше будет) регулярно кто-то срывался. Однако некоторым гениям ругань идет на пользу, и после очередного соседского срыва льющаяся сверху музыка становилась чище по звучанию и приятнее для слуха.
Когда я уселась с чашкой чая за стол и потянулась за пультом, сверху вновь послышалось грустное треньканье. Но вскоре меня всерьез увлек фильм, и о соседе я забыла.
8
Во вторник с самого утра шел снег. Проснулась я страшно разбитой и усталой. Будто спать не ложилась, а провеселилась всю ночь. Только вот веселья не было, а похмелье осталось.
Пушистые хлопья за окном казались нереальными, в голове клубился туман. Из тумана выплывали полузнакомые образы, чужие голоса, тихий смех, плач, потом снова смех
Стало плохо. Плохо так, как не было даже раньше. Только боль теперь была другойк горечи несчастной любви прибавилось жгучее желание писать. Везде! Все, что угодно! Но писать! Выплеснуть боль на бумагу, не оставив в душе ни капельки!
Но дальше желания, как всегда, не пошло. Хоть и включила я компьютер, но мысли не складывались в слова, хотелось чего-то, неизвестно чего, а жалость, к себе ли, ко всему миру ли, железной рукой сжимала горло.
Александр не мог мне помочь. Еще вчера он предупредил, что уедет на неделю, но оставил номер телефона.
- Не бойтесь звонить, Рита. Не бойтесь обращаться за помощью. Я рядом, помните об этом. Обещайте, что позвоните.
- Да, сказала я тогда, но на деле все оказалось сложнее.
Я не решалась набрать номер Александра. И за компьютер сесть не решалась. Всю неделю тоска, будто ожидавшая отъезда психолога, подтачивала меня изнутри. Я даже похудела. Сохла я так явно, что близкие подруги тайно начали искать предмет моей страсти, естественно, в моем окружении. Ничего лучше Димки они не нашли. Недаром же он мне компьютер отдал?
Мне было все равно. Сплетни обтекали меня, не доходя до сознания. Голова горела так, что весь мир плавал в океане боли И есть не хотелось, ничего не хотелось. Все стало побоку, а разум целый день боролся с тяжелой тоской. В разгоряченном болью мозге бились с переменной интенсивностью только две мысли: "За что? Может, все же написать? " Но и писать я не могла. Включала компьютер, смотрела на монитор, и не могла выдавить из себя ни строчки. Желание писать расползалось, как только я заходила в Word, и вновь всплывало, стоило мне выключить компьютер.
Тогда я слонялась из угла в угол и писала, писала, но только в своем воображении, будто рассказывала что-то невидимому собеседнику, и в такие моменты казалась себе великой, неподражаемой, новым Толстым в юбке
К концу недели стало совсем невыносимо.
Вечером ко мне из углов пробирался страх, я боялась темноты, целыми ночами жгла лампу, оставляла включенным телевизор. Только бы не оставаться одной, хотя бы иллюзорно, только бы не отдаться во власть переменчивых снов Воображение рисовало странные картины, будто тот мир имел свой разум, что звал меня, манил, пытался завладеть моим разгоряченным разумом.
Мне стало так страшно, что я не могла даже спать. Фантазии, воспаленные безумием, шепталиесли засну, то больше не проснусь, так и останусь в этом кошмаре
Подошли выходные. А вместе с ними и Мишкин день рождения, на который я, против обыкновения, пошла. Завернула в оберточную бумагу привезенную кем-то, уж и не помню, кем, бутылку дорогого вина, и пошла с одной цельюхорошенько напиться. Не одной, как последняя алкоголичка, не этим противным вином, как псевдоаристократка, а Мишкиным дешевым пойлом и в знакомой компании, как нормальная студентка. И напилась, не сомневайтесь!
Правда, Мишка весь вечер на меня смотрел с явным удивлением, смешанным с интересом: такой Ритки никогда не видел Да и никто не видел.
Странным образом вокруг меня стали виться парни, чего раньше не бывало. Почему-то им очень нравились мои печальные глаза побитой собаки, постройневшая фигура и полное безразличие к их персонам. Нравились преграды. Но мне-то что?
Я пила, пытаясь забыться, и чем более расплывался перед глазами этот мир, тем более вставал передо мной другой. Я закрывала глаза и видела захра. Смеялась и слышала его голос. Улыбалась и видела его глаза. Он был везде, он сидел напротив меня, он протягивал мне новый бокал, он смотрел на меня с укором.
Спиртное не помогало, делало только хуже. После второго похода к унитазу и приступа рвоты, мне захотелось громко и истошно завопить в такт внезапно разоравшемуся под окном коту. Это уже клиника!
Это клиника! Я повторяла про себя эти слова, глупо улыбаясь Мишке и отодвигая от себя очередной стакан. Хватит на сегодня, ой хватит
Оторвав от стакана разочарованный взгляд, я встретилась взглядом с Мишкой. Уловив в серых глазах бесшабашного обычно именинника страх и беспокойство, я подавилась угрызениями совести, сбавила обороты и оставила Мишку в покое. Мой друг такого "подарка" не заслужил.
А вечером, когда перед глазами растекались пьяные образы, я потянулась к компьютеру. Потому что захотелось все рассказать. Все!!! Кому? Этой бездушной машине, психологу, даже соседке, всему свету, в конце-концов, какая разница? Пусть! Пусть все читают, мне все равно! Только бы писать, только бы стряхнуть часть тяжести на клавиатуру, на чужие плечи
В тот миг Александр мне казался самым прекрасным на свете человеком. Потому что он знал его, не видел, не любил, но знал! Он слушал меня, ему это было надо! Я чувствовала, что надо! Как, оказалось и мне! И этот миг я убила бы любого, кто попытался бы мне помешать. Потому что Дал жил не только в моих снах, но и в этом стареньком компьютере. И я на время умерла, расплылась по этим серым клавишам с полустертыми буквами, с заедающим пробелом. Как же мне хорошо! Как же мне плохо!
"Я скучала по Далу, но приснился мне не он. Приснилась плохо освещенная комната, в которой стоял застаревший запах непроверенного помещения и дыма. Странным был этот запахсмутно знакомым. Колыхал он во мне невиданную ранее тоску, и теперь даже память по Далу отошла на задний план. Потому что я была в шокеслишком знакомым мне показалось все, что я видела. Знакомым и щемяще тоскливым. Будто приснился дом, который навсегда для меня потерян, будто с этими стенами было связано множество воспоминаний. Радостных и грустных, но таких родных Воспоминания подкрались ко мне, задышали в затылок, но тут что-то щелкнуло в сознании, невидимые призраки подернулись дымкой, исчезли, и все вокруг вновь стало обычным, незнакомым.
Скинув с плеч дурное предчувствие, я огляделась. И чувство, что я все это уже видела, как-то само собой пропало.
Здесь было красиво. Каждый сантиметр стен и пола украшали темно-бурые ковры, расписанные золотыми цветами. На такую красоту смотреть было кощунством, не то, что по ней ходить
В высоких жертвенниках дымились белые кубики, истощающие тонкий, но быстро надоедающий аромат. Мебели не былолишь множество подушек и небольшой помост. И не единого окна, от чего помещение сразу же показалось мне склепом.
На помосте, удобно усевшись, сидел, выпрямив спину и скрестив ноги по-турецки, старик. Рядом с ним, на низком столике, стояли всевозможные кушанья. Супов здесь, видимо, не зналився еда была подана на плоских блюдах и представляла собой политые подливкой кусочки чего-то. Были тут и фрукты, половину из которых я и в глаза не видела, и плоские пиалы с какой-то жидкостью. Мне почему-то захотелось всего этого попробовать, но во сне не едят. Во сне вообще многого не делаютнапример, не чувствуют голода. А я знала откуда-то, каковы на вкус эти яства и даже почувствовала особенный, ни с чем не сравнимый привкус, которым, как мне казалось, должно было обладать каждое из этих блюд.
Старик был сед. Такой седины я не видела уже давно. В нашем мире сединачто-то немодное, постыдное, неблагородное. А седина старика отливала снежной красотой, дышала свежестью и приобретенной годами мудростью. При этом у незнакомца не было даже следа обычной в этом возрасте плешины: волосы старика, длинные и слегка вьющиеся, были густы и опускались аккуратным водопадом на плечи. Чтобы этот водопад не почувствовал себя чересчур вольно, его слегка придерживал тонкий, серебряный обруч.
Нос у старика был, на мой вкус, был большеват, и похож на клюв, губы слишком тонки, а морщинки, как сговорившись, собрались в районе лба горизонтальными волнами. Сам незнакомец казался излишне худощавым, но это не удивляло. Такова уж старостьона либо толста, либо худа, и редко средняя.
Одет он был под стать обстановке: длинный, черный плащ, расшитый золотом, просторная темно-синяя туника до пят, скрепленная на талии широким поясом, золотые браслеты на руках, и вышитые золотом тоненькие тапочки на ступнях.
Такая одежда и обезьяну сделает величественной. Старику же величие было присуще в любом наряде: такое шлифуется поколениями и впитывается с молоком матери. Таким приятно подчиняться.
Мой восторг вполне разделял молодой слуга с серебряным ошейником. Увы, сразу поняла я, но гибкий юноша был рабом. Однако в глазах смуглого мальчишки с длинными ногами вовсе не было страха, скорее, уверенность любимчика.
- Что? спросил старик, отрываясь от еды с легким раздражением. Я его вполне понимала: такие яства стоили и большего неудовольствия.
- Посланец из Ланрана, почтительно ответил слуга.
Безмятежность исчезла с лица старика и он вскочил на ноги, опрокинув столик, и даже не обратив внимания на хрустнувшие суставы:
- Я уже думал, что боги меня не услышат.
Старик с улыбкой воздел глаза к небу и сделал множество жестов, для меня совершенно бессмысленных и даже опасных для хрупкого старого тела. Но движения со стороны казались красивыми и походили на танец. Мне бы так танцеватьот кавалеров на дискотеке отбоя бы не было! И вновь подошли ко мне привидения, заныло тело, просясь в странный танец, сами собой заходили по далекому одеялу руки Сон подернулся легкой дымкой, я уже была готова проснуться, но мой дух был сильнее: комната снова приняла привычные глазу очертания, а я уловила звуки чужих голосов.
- Не знаю, мой повелитель, остудил восторг хозяина предполагаемый раб.
Их язык отличался от слышаемого мною раньше мелодичностью и обилием звука 'л', но почему-то, как и прежде, был мне понятен. Мало того, эти звуки я могла бы с легкостью повторить, чего нельзя было сказать о языке Дал.
- Чего же ты стоишь, зови! Впрочем, нет, старик внезапно осекся, и на его лице появилось настороженное выражение. Нельзя показывать, как сильно нам нужна помощь. Где мой внук?
- В саду, мой повелитель.
- Позови его И Ансара. Надо одеться к приходу посла
В покои вошел молодой юноша, которому едва минуло восемнадцать. Господи, как же они ходят! Будто танцуют! О такой походке мечтает любая современная красавица, такого юношу только за несколько плавных шагов с руками оторвут в любой подтанцовке.
Мальчик был не только красив и изящен, но и талантлив. Его нежные, быстрые руки как бабочки летали вокруг повелителя, поправляя то тут то там, и вскоре старик преобразился. Никогда не знала, что можно достичь такого эффекта только с помощью одежды. Мне хотелось стать на колени и внимать каждому слову этого сверхчеловека, и эта страна, этот мир мне стали нравиться все меньше. Слишком хорошо знали они нас, людей, чтобы стать настоящими. Слишком опасно